Однажды Цадо изобразил ему, как они убирали часового. Теперь он описывал также и все это и чувствовал, как кровь при этом прилила к его голове, как он становился все трезвее, все более яростным в своей беспомощности. Он хотел поразить ее и внушить ей страх и уважение. Здесь лежал не просто какой-то лейтенант вроде того другого, связиста. Здесь лежал Альф, который вел подразделение в бой, был привычен убивать, холодно и жестоко, для которого человек стоил немногим более, чем потерянный патрон, женщина столько же как бесполезный вытяжной шнур ручной гранаты.

– Пощади Бог того, кто попадет нам в лапы…, – говорил он. Его голос начал дрожать от возбуждения. – Иногда я хотел бы сказать это всем людям. Наступит время, когда мы потребуем от каждого отчета о том, что делал он сам, в то время как мы рисковали нашей жизнью… Тогда то, кто сегодня еще не знает этого, заметит, кто мы… и…

В комнате было тепло. Пот выступил у него на лбу. Он двигался инстинктивно. Он хотел нанести ей какую-то обиду, которая напоминала бы ей о нем и об этой истраченной попусту ночи, и он подыскивал слова, в то время, как она спокойно дышала возле него, с открытым ртом, с губами, еще красными от помады, и с густыми осветленными волосами, делавшими ее старше, чем она была на самом деле. Он потянулся и начал снова, стараясь сконцентрировать все мысли на том, что он говорил. И пока он в он потягивался, еще до того, как он знал, что он хотел рассказать, он услышал, как она тихо и недовольно бормочет: – Боже мой, ты бы, по крайней мере, снял ботинки. На мне мои самые лучшие чулки, а ты даже не сможешь прислать мне пару новых с этого паршивого востока, если ты вдруг их порвешь…

Когда они остановили шестой автомобиль и отвели его с дороги к дровяному складу, Биндиг настолько замерз на своем посту, что начал стучать зубами. Прошло уже довольно много времени, и до сих пор не случилось еще никакого инцидента. Казалось, будто на некоторое время наступило спокойствие. Биндиг медленно поднялся. Он неуверенно стоял на ногах и довольно долго делал разные движения, чтобы кровь быстрее текла по венам.

Паничек недовольно лежал, вжавшись в снег, и дыханием грел себе руки.

Биндиг отошел немного в сторону, чтобы размять ноги. Он с удовольствием спустился бы к дороге, и по лесному пути дошел бы до дровяного склада, но он не решался покинуть свой важный пост. Потому что Тимм приказал ему, чтобы он ни на мгновенье не оставлял без внимания развилку дорог. Так что он сделал только пару шагов назад в лес и постучал ногой о ногу в холодных сапогах. Он впервые надел сапоги; обычно, если они прыгали в немецкой форме, они всегда носили эластичные шнурованные ботинки. Он, как и другие тоже, особенно тщательно забинтовал лодыжки, но бандажи были немного тесными, и он охотно ослабил бы их. Он думал, решиться ли ему снять сапоги и перемотать бандажи заново, но потом воздержался, потому что это длилось бы слишком долго, а на дороге сигнал тревоги мог бы поступить в любую минуту.

Сквозь заснеженные деревья падал бледный, слабый лунный свет. У этой ночи ничего не было от расплывчатого серебра других ночей. У нее не было колдовства. Перед луной проплывала тонкая гряда облаков. Биндиг подумал, что в ближайшие ночи выпадет много снега. Приближалось Рождество.

Он сам не знал, зачем он внезапно отцепил свою белую маскировочную накидку, висевшую у него в скатанном виде на ремне, и накинул ее на себя. Он набросил ее на плечи, и натянул капюшон на голову.

Паничек сопел и плюнул далеко в снег, когда Биндиг снова подошел к нему. – Ты нарядился как ночное привидение, – сказал он вполголоса. Потом он вытащил сигарету из кармана шинели и зажег ее. – Когда это все для меня закончится, я почувствую себя куда лучше, – сказал он при этом.

Он честно так и думал. Он впервые боялся. Ему было нехорошо, пожалуй, от соседства с мертвецами, которые лежали там, по ту сторону дороги, в лесу. Надо надеяться, они, по крайней мере, немного закидали их снегом, подумал он; если что-то сорвется, и они найдут мертвецов, тогда тут такое начнется! Хотя тут все равно такое начнется, если что-то пойдет не так. Мы здесь сидим как мыши в мышеловке. И не они поставили мышеловку, а мы сами. Они поймают нас в любом случае. Им для этого не понадобится много усилий. Он быстро взглянул на часы, но время, которое показывали стрелки, его не удовлетворило. Было еще слишком долго до часа, когда самолет должен был забрать их. Ему казалось, как будто каждая минута таила в себе смерть, и ничего больше не имело смысла, ни тихо спрятаться в темноте под деревьями, ни греть пальцы, ни внимательно прислушиваться к каждому шуму. Он поспешно затянулся сигаретой, не обращая внимания, что она при этом ярко вспыхнула. Он затушил ее наполовину недокуренной и принялся на ощупь искать шоколад, лежавший у него в кармане. Он съел кусок, а когда спрятал шоколад, то потянулся за галетами, которые россыпью лежали в его кармане. Паничек, сильный как медведь, был настолько неспокоен, что Биндиг, наконец, спросил его: – Да что это с тобой такое? Спустись вниз и подвигайся немного, мне кажется, ты замерз!

Паничек почувствовал облегчение, когда встал и сделал несколько шагов. Он шел вдоль тонкой жилы кабеля, так как Тимм поручил ему контролировать время от времени связь. Это было бесполезно, так как на пути между постом Паничека и перекрестком, где лежал обер-ефрейтор с телефоном, ничего не происходило.

Биндиг механически схватил телефон и подтянул его к себе. Он посмотрел вниз на дорогу, но не мог обнаружить маленького русского. Он прятался с другого края, пока от перекрестка не поступила инструкция, которую Паничек принял и крикнул ему.

Сидя у телефона, закутавшись в белую накидку, Биндиг вслушивался в ночь. От дровяного склада еще порой до некоторого времени доносились шумы моторов, но теперь тихо стало и там. На участке, который они заминировали раньше, они оставляли машины и помимо земли минировали теперь и сами автомобили. Операция «Кладбище», думал Биндиг, это название считалось для автомобилей, которые они собрали там. Но оно распространялось и на водителей, лежавших в стороне где-то в лесу.

Паничек лежал рядом с обер-ефрейтором на перекрестке и зажег себе сигарету, когда издалека послышался шум автомобиля. Он подумал, бежать ли ему теперь назад, но, похоже, было уже слишком поздно, и потому он только быстро покрутил рукоятку, пока на другом конце провода не ответил Биндиг. Он сказал ему, что подъезжает машина, и Биндиг ответил: – В порядке, с этим я уже справлюсь. Оставайся там, пока это не закончится.

Затем машина уже была видна. Он подъезжала довольно быстро к перекрестку, где стояли оба постовых. Джип, несмотря на холодную ночь, ехал без верха, в нем сидело четверо закутанных в шинели человек. Русский на перекрестке поднял сигнальный флажок, и джип уменьшил скорость. Он остановился точно между одним постовым с флажком и другим, с поднятым воротником шинели, стоявшим у обочины с пистолетом-пулеметом на груди. В то самое мгновение, когда русский с сигнальным флажком подходил к машине, он узнал генеральские звезды на погонах на форме одного из мужчин. Он автоматически встал навытяжку и поднял руку к меховой шапке.

Это был тот мужчина, с которым Цадо последним говорил о ноже, и теперь он должен был сказать то, что приказал ему Тимм для таких случаев, а именно, что по дороге движутся несколько тягачей с испорченными танками и джип должен ехать осторожно, так как тягачи едут без света. Тогда генерал кивнул бы, водитель дал бы равнодушно газ, и тогда джип двинулся бы дальше, не обратив внимания на этих двух постовых.

Он не сделал этого, но он говорил, все еще держа руку у шапки, то же самое, что он говорил водителям тех шести машин, которые теперь уже стояли на дровяном складе. При этом он смотрел на генерала, и его глаза жмурились очень тонко. Убить этого генерала, это было бы что-то неповторимое. Это была попытка исполнить месть. Водитель медленно снова дал газ, и пока джип проезжал мимо, постовой подал обер-ефрейтору оговоренный знак. Биндиг снял трубку и спустя две секунды подал знак русскому у развилки лесной дороги. Тот вышел на дорогу и поднял сигнальный флажок.