Биндиг нес к хутору стекло, которое Анна взяла из одного из разрушенных домов. Он немного говорил. Он только шел рядом и иногда на нее смотрел.

Потом он помог Якобу раскроить стекло и вставить его в окно. Глухонемой слабоумный батрак нашел где-то перочинный нож со стальным колесиком. Он резал стекло с большим умением, после того, как удалил обломки старого из рамы. Наконец, он подогнал его, а потом принес из сарая несколько тонких планок и пилу. Стекло нужно было закрепить планками, потому что никакой замазки нельзя было найти. Биндиг помогал ему и тайком восхищался сноровкой мужчины. Они снова поставили оконную раму, когда уже смеркалось. Анна зажгла фитиль керосиновой лампы и задернула тяжелые, темные шторы, чтобы никакой луч света не проник наружу. Потом Якоб принялся заботиться о скоте, и она помогала ему кормить. Но она не разрешила Биндигу идти с ней в хлев, чтобы помочь. Она попросила его оставаться на кухне и следить за едой, стоявшей на плите.

Это продолжалось долго, пока оба не вернулись из хлева. Биндиг ничего не сказал, когда она сначала дала поесть Якобу, а его попросила немного потерпеть. Батрак со странно серьезным лицом хлебал свой суп. Это не было его обычным лицом, со всегда ухмыляющейся идиотской гримасой. Анна молча занималась посудой. Она отрезала хлеб для Якоба. Это был плоский, черноватый хлеб, домашней выпечки, из муки, которая ни на что не годилась. Но это был хлеб, и женщина обращалась с ним как со святыней. Батрак ел мало. Он вскоре поднялся со стола и отправился в свою каморку через кухню. Он ухмыльнулся Биндигу, когда поднимался со стола, и двинул пару раз головой туда-сюда, но уже в двери у него снова было серьезное, чужое лицо. Биндиг с интересом наблюдал за этим изменением. Он старался, чтобы этот интерес остался незамеченным, но женщина наверняка перехватила его взгляд. Она быстро сказала: – Он сегодня очень устал. Было много работы.

Биндиг кивнул. Задумчиво он смотрел на женщину, как она передвигалась между плитой и столом. Он был удивлен тем, что она говорила почти беспрерывно. О каких-то пустяковых делах, на которые он давал такие же пустяковые ответы. В прошлый раз, когда он был у нее с Цадо, Анна говорила очень мало. Сегодня она была другой, она умудрялась смеяться над мелочами, и это был прекрасный, звучный смех, при котором ее глаза блестели.

– Вам придется еще минутку потерпеть…, – внезапно попросил она его. Когда она вернулась, на ней вместо юбки и полотняной блузки было пестрое платье. Она надела светлые, ажурные туфли и тщательно зачесала назад волосы. Она выглядела как девушка, которая нарядилась на воскресенье.

– О…, сказал Биндиг пораженно, – вы…

Она подошла к нему. Снова как девушка, убрав руки за спину. Она покрутилась перед ним и спросила, наклонив голову вбок: – Мое лучшее платье. Оно вам нравится?

Он был очень неуверен, когда сказал: – Прекрасное… Вы должны были бы носить его каждый день…

Женщина поразила его. Он не хотел показывать это, но она достаточно хорошо это знала. Она была так же неуверенна, как и он, и скрывала свою неуверенность за многими пустыми словами, за звучным смехом и блеском своих глаз. Она скрывала за этим то чувство, которого она сама еще точно не знала. Ей это удавалось настолько хорошо, что он сказал, наконец: – Вы мастерица перевоплощения! Я не предполагал, что вы вообще можете смеяться.

Тут она опустила руки и сказала тихо, так же как она обычно говорила всегда: – Как долго у меня не было гостя, ради которого стоило бы надевать хорошее платье…

Он кивнул. Эта деревня была мертвой деревней. Жизнь в ее стенах не была настоящей жизнью. Однажды в Хазельгартене не осталось бы больше ничего, кроме закопченных остатков стен и воронок от снарядов. Он не сомневался в этом, и ему пришлось выдавить из себя слова: – Когда война закончится, у вас часто будут гости. Я надеюсь, что я тогда тоже однажды смогу приехать…

На стене над кухонным шкафом висели старые, невзрачные часы с кукушкой. Их стрелки остановились на восьмом часе. Крышка корпуса раскрылась, и кукушка восемь раз высунула свою голову наружу; при этом был слышен каркающий шум, едва ли похожий на кукование.

Они оба посмотрели на часы, и тогда Анна внезапно произнесла: – Кукушка прокуковала. Время для еды! Как долго вы можете оставаться?"

– Я… Он замолчал и быстро подумал, перед тем как продолжить. Перед собой он увидел ухмыляющееся лицо Тимма.

– У нас это не так точно, – ответил он, – у меня еще есть время. Мы…

– Тогда будем есть, – попросила Анна. Она принесла блюда на стол и села напротив него. Она приготовила копченое мясо с травами. Когда они поели, женщина принесла консервированные вишни. Она посыпала на них сахар и сказала: – Не нужно было, на самом деле, чтобы вы приносили сахар. Надо надеяться, у вас не будет из-за этого проблем.

– Какие могут быть из-за этого проблемы? Он засмеялся. Она сказала: – В любом случае я благодарю вас. И у меня тоже есть для нас сюрприз…

Он сразу почувствовал себя так, как будто был знаком с этой женщиной уже много месяцев. Как будто они были хорошими друзьями. Сначала это смущало Биндига, но он быстро поборол это свое замешательство.

Сюрпризом была бутылка вина. Это было крепкое сладкое фруктовое вино, и она рассказала ему, что раньше в деревне жил один крестьянин, который сам его делал. Когда Биндиг выпил один стакан, он понял, что это вино было опаснее, чем джин, который они иногда получали. Он сказал ей об этом, но она только смеялась. Она наполнила стаканы снова и выпила за его здоровье. Он замечал, как ее движения становились легче и решительнее. Она слушала его, когда он рассказывал о джине и о том, как они грузили его в Голландии на грузовики роты. Он рассказывал о доме и о роте. О Цадо, а также об истории с портретом Гинденбурга.

– Он не даст Вам отпуска к рождеству. И ваша девушка будет ждать зря, – сказала Анна. Она подняла стакан и выпила. Она прекратила, когда он сказал: – Я и без того не должен был требовать отпуска к Рождеству. И девушки у меня тоже нет. Так что, никто меня не будет ждать.

– Нет девушки, – произнесла женщина задумчиво, – почему?

– Это длинная история. И не очень хорошая.

– У вас красивые руки. Совсем не как у солдата… Она не уклонялась от его взгляда. Она смотрела на него. Но в ее взгляде не было никакого вызова. Он был задумчив. Немного печален, как думал Биндиг.

– Ваш муж на войне? – спросил он. Довольно долго было тихо. Потом женщина покачала головой.

– У меня больше нет мужа. Он мертв. Погиб, два года назад.

– О, простите меня, пожалуйста…

– Ничего не нужно прощать, – сказала она, – я одна из тех женщин, которые рады тому, что их муж больше не живет.

– Я не понимаю. Почему?

– Это тоже длинная история. И тоже не очень хорошая. Вам нравится вино?

– Прекрасное.

– Тогда давайте выпьем еще раз.

Вино было не таким, как джин. Оно не делало голову тяжелой. Оно опьяняло приятным образом. Оно помогало мыслям течь легче и делало губы более разговорчивыми. Оно позволяло звучать смеху, и оно уносило в забвение все то, что было вокруг этого хутора, вокруг дома, вокруг комнаты, в которой они сидели.

– Завтра я уйду из Хазельгартена, – сказал, наконец, Биндиг. Женщина немного приоткрыла рот. Ее вопрос звучал тоскливо. – Почему? Куда?

– Я солдат, – сказал Биндиг, – завтра я отправляюсь на боевое использование. Женщина смотрела на ее руки. Он слышал, как она тихо спросила: – Как долго это будет? Долго?

Он слегка пожал плечами. Вино сверкало в стаканах. – Я не знаю, вероятно, только несколько дней. Если я через несколько дней не вернусь назад, я больше не приду.

– Это должно означать…

– Да, – сказал он. – Именно это.

– Вы снова должны идти в тыл к русским?

Он кивнул. Почему он не должен был говорить это ей? Она была достаточно долго в деревне и знала, что рота состояла из парашютистов. Об остальном она могла догадаться сама. И, кроме того, Цадо уже тогда, когда они были у нее, рассказал ей, какого рода солдатами они были.