– Ну! – сказал Тимм другим. – Приказ звучит: сделаться невидимым. Он выделял им кусок ровной снежной поверхности, к которой с запада примыкал лес.

– Стать по отдельности невидимым. Пистолет-пулемет должен целиться в мою фигуру здесь на берегу, но сам человек должен быть незаметен. Через четверть часа я возьму бинокль. Тот, кого я смогу увидеть, будет танцевать с на льду!

Он повернулся и возвратился к берегу. Трое солдат еще стояли на том самом месте.

– Вперед! Размазни! Он прижал кулаки к бокам и снова зажал свисток между зубами. Он свистнул, и солдаты бежали или ползали по льду. Он вынимал дудку изо рта только, если кричал им какое-то ругательство. Через десять минут один из русских свалился и остался лежать на льду. Он слабо двигал головой, но не мог подняться. Тимм спустился на лед, и потом он стоял на земле возле лежащего.

– Встать! – кричал он. – Лечь! Он повторял это много раз, хотя мужчина не следовал команде. Тимм прищурил глаза. Он выдвинул подбородок вперед и орал на мужчину без перерыва. Он долбил его со всей жесткой силой внушения своего голоса так долго, пока человек не двинулся. Сначала он сделал только слабую попытку двинуть ногами. Тимм сразу закричал: – Встать, марш! Мужчина с трудом поднялся. Но он едва ли стоял на ногах, как Тимм приказал ему бежать. Человек побежал. Он шатался небольшой отрезок, но потом все же он снова побежал нормально. Тимм ухмылялся со злой усмешкой у него за спиной. Когда мужчина после первого падения относительно быстро снова встал на ноги, Тимм знал, что он победил. – Вперед, засранцы! Он вернулся на берег и прокричал им оттуда: – Противогазы снять! И теперь я хочу видеть движение!

На его взгляд они бежали слишком медленно. Они берегли силы, он замечал это. Они не хотели выкладываться до самого конца. Но он прыгал между ними, и его голос звучал резко: – Если вы теперь не начнете бегать быстро, я прикажу вас посадить под арест за отказ выполнять приказ! Потом он просвистел дважды, и мужчины поползли.

В половину одиннадцатого он вспомнил о других. Он поверхностно обыскал территорию с биноклем и сначала не смог обнаружить их. Он гордо вспомнил о том, что это было его школой. Но в то же самое мгновение он хитро подумал: Подождите еще полчаса! Тогда вам станет холодно, и когда вы пошевелите костями, Тимм вас найдет!

За несколько минут до одиннадцати часов трое солдата с голым локтями и коленями ползали по льду. Одежда их была разорвана жесткими осколками льда, и теперь лед им медленно раздирал кожу. Тимм заставил людей ползать очень близко к берегу, где местами над замерзшей поверхностью еще торчал острый, сухой камыш.

Когда он заметил первые кровавые следы на льду, он посмотрел по часы. Было 11. 30. Он сразу взял бинокль и принялся искать остальных солдат. Но он не смог никого увидеть. Тимм не знал, сердиться ему из-за этого или радоваться.

Он свистом поднял их из их убежищ. Потом он засвистел трем мужчинам на льду и приказал им всем вместе построиться. Он разрешил им положить оружие, потом безразлично сказал: – Перерыв. Можете курить.

Цадо выковыривал свои сигареты из кармана. Он сидел в снегу возле одного из обоих русских, которые возвратились со льда. – Не садись, – посоветовал он ему, – завтра утром у тебя вся задница будет израненной, и ты не сможешь бегать. Мужчина безмолвно последовал примеру Цадо, снял каску и уселся на нее. – Кури! – сказал Цадо. Он протянул русскому сигарету и дал ему спички. Русский взял и то и другое, но его руки были настолько неловки, что он сломал три спички, прежде чем его сигарета загорелась.

– Немного устал, да? – осведомлялся Цадо. – Ничего не поделаешь. Так принято у нас. Русский затянулся сигаретой и глотнул. – Ты понимаешь немецкий?

– Я понимаю все, – ответил мужчина, – но не хорошо говорю.

– Меня зовут Цадоровски, – произнес Цадо торжественным тоном и протянул ему руку.

Русский пожал ее. Он тихо спросил: – Поляк?

– Нет. Я из Дюссельдорфа.

Он подмигнул Биндигу, который сидел недалеко от них на своей каске.

– Ну, как дела снова?

– Лишь бы не было хуже, – ответил Биндиг.

– Он болел, – объяснил Цадо русскому, – сегодня он впервые снова на службе.

Русский кивнул. – Может ли быть еще хуже? – спросил он шепотом. Цадо показал ему часы и сказал безразлично: – Полдень только через час.

Альф прибыл лишь за десять минут до конца занятий. Он бросил беглый взгляд на мужчин, и когда увидел их красные, потные лица, он обратился к Тимм, который выжидающе стоял рядом с ним: – Довольно, унтер-офицер?

– Результаты ухудшились, господин лейтенант, – ответил Тимм, – но с этим мы уже справимся.

– Солдаты, – сказал Альф неожиданно, – уже сегодняшней ночью вы отправитесь в поход. Вас ждет важное задание. Участие в этом задании это большая честь для вас. Не каждый может сделать то, что вам придется выполнить в течение следующих дней. Вы – так сказать, элита роты. Очень многое зависит от ваших усилий, но именно вы обладаете наилучшими возможностями, чтобы выполнить ваше задание. Мы пока что остановили большевистскую опасность. Теперь нужно нанести ей смертельный удар. Мужчины как вы справитесь с этим. Впервые среди вас русские товарищи. Вместе с ними вы будете бороться и побеждать. Родина очень надеется на вас. Сражайтесь так, чтобы вам не пришлось когда-то стыдиться перед вашими детьми.

Он приложил руку к шапку и повернулся с торжественным жестом. При этом он сказал Тимму: – Разрешите им разойтись. Сегодня во второй половине дня свободное время. Отъезд с наступлением темноты.

– Направо, – скомандовал Тимм спокойным голосом, – не в ногу, марш. Он шел рядом с лейтенантом, немного впереди солдат, которые устало шаркали ногами по снегу.

– Ваши дети…, – бурчал Паничек, – я уже больше не знаю, как их делают…

Но Цадо не слушал, что он говорил. Он плелся с опущенной головой между Биндигом и Паничеком и говорил больше самому себе, чем обоим другим:

– Теперь, наконец, понятно, кто получил разрешение нанести русским смертельный удар. Небо, это большая честь! Собственно, я очень охотно предоставил бы эту честь кому-то другому…

– Оставить разговоры! – закричал Тимм спереди. – Песню, вы, парализованные вояки!

Один затянул «Далеко под Седаном». Но им не довелось допеть ее до конца, так как Тимм повернулся и закричал: – Вас что, на вой потянуло, или как? Пойте только что-то задорное, а не какие-то печальные марши!

Через минуту они запели шлягер, который начинался с «Ого, сеньорита…» и чуть больше чем через восемь минут заканчивался словами «… приди ко мне в маленькую гондолу!». Пение их походило на карканье детей в период ломки голоса. Лейтенант спросил его: – Как настроение?

– Более или менее –, отвечал Тимм. – Не особенно, но становится снова лучше.

– Если бы у нас было больше времени! – сказал Альф. – Нужно больше заниматься людьми.

Тимм кивнул. Потом он сказал: – Им еще кое-чего не хватает. Здесь нет девочек. Мы должны это изменить. Иначе они становятся капризными и упрямыми.

– Девочки…, – сказал Альф раздосадованно, – это сложная проблема. Нельзя так просто…

– Вот именно, – прервал его Тимм, – и поэтому нужно позаботиться о том, что они каким-то способом снова могли попасть к девочкам. Я знаю это. Это творит чудеса. У меня в этом есть свой опыт.

– Сегодня в полдень еще будет шнапс, – сообщил ему Альф. Тимм согласно кивнул: – Это тоже творит чудеса.

Позади Цадо спросил одного из русских: – Вы хотя бы раз держали уже нож в руках?

Русский посмотрел на него недоверчиво и при этом произнес: – Нож. Да, уже держал.

– Дома? Или теперь у нас?

– Теперь. И дома.

– Дома?

– Да. Дома, – русский кивал, – хороший нож. Милиция отобрала. С железной ручкой. Что-то в этом роде в Германии называют кастетом. Вместе с ножом. Комбинация. Жаль. Очень хороший нож.

– Ну, – ворчал Цадо. Он с шумом сплюнул. – Тогда вы у нас как раз на месте. Очень правильно. Наша рота – это именно элита дивизии. И здесь наша кучка – это элита роты.