Странно – рядом нет охраны. Я попробовал пошевелиться. Что я могу? Смогу изловчиться и ударить связанными ногами по затылку Антона, раз уж лежу здесь без присмотра? Нет, не смогу. Щиколотки связаны веревкой, которая опутала все тело и заканчивается петлей на шее. Господи, как хорошо!
Как хорошо, как здорово, когда ты связан, обездвижен, рот заткнут, и ничего невозможно сделать. Можно расслабиться и отдохнуть. Основная задача выполнена, и что будет дальше, уже неважно. Я прикрыл глаза и стал слушать телефонный треп Антона.
Из сказанного Антоном я выяснил, что, потеряв сознание, сумел еще несколько раз укусить Агиевского за шею. Я, находясь практически в обмороке, продолжал рвать зубами Мишино горло, пока подоспевшие на помощь хозяину мужики не оттащили меня подальше от истекающего кровью Агиевского. Потом они сгоряча попинали меня ногами. Били преимущественно по голове, и легкий обморок от удушья плавно перешел в глубокую и долгую отключку. Удивительно, что нет сотрясения мозга. Но меня не тошнит, а значит, если и сотряслись мозги, то не особо, без последствий.
Покуда меня били, Антон и китаец пытались оказать неотложную помощь Михаилу Александровичу Агиевскому. Медицина оказалась бессильна. И восточная, и европейская. Сей радостный для меня диагноз Антон поспешил сообщить Любови Игнатьевне, воспользовавшись услугами и преимуществами мобильной связи. Их первая телефонная беседа была исключительно короткой. Любовь Игнатьевна разрыдалась и повелела всем срочно возвращаться на дачу. Меня велела привезти живьем. И вот теперь, по дороге на дачу, Антон позвонил хозяйке второй раз и подробно рассказывал, как чего приключилось.
Смерть Михаила Александровича означала, что Любочка из правительницы де-факто становится властительницей де-юро. Она теперь не просто распоряжается Мишиными деньгами, она их наследует, и капиталы Агиевского отныне целиком и полностью принадлежат ей. И в бизнесе, в делах она теперь не замещает больного супруга, а командует. И Мишины незаконченные разборки – завершать ей. А значит, судьба моя отныне целиком и полностью в нежных руках женщины, которую я заставлял держать во рту пистолетный ствол...
Кавалькада машин добралась до дачного поселка за полчаса. Не знаю, каким образом Любовь Игнатьевна или ее приближенный Антон уладили дела с милицией, но ни по пути, ни на даче ментов не наблюдалось. Может, где-нибудь в дачном домике и пряталась пара милицейских полковников, однако омоновский автобус на маршруте я не заметил. Или просто плохо смотрел? Лежа с подбитым глазом на заднем сиденье автомобиля, много ли увидишь?
Машины заглушили моторы, въехав в подземный дачный гараж. Трое мужиков выволокли меня на бетонный пол и потащили подвальными коридорами. Связанные ноги скребли по полу, и я ощущал себя рыбой, попавшей на крючок. Меня впихнули в ту комнатушку-камеру, где я уже побывал вчера днем. Тогда в камере нас было трое – я, Лешка и Толик. Теперь я остался один-единственный живой заключенный дачи-тюрьмы.
Я валялся на холодном полу, и все мне было по фигу. Дело сделано – человек со шрамом мертв. Скоро последую за ним. Даст бог – помру без затей. Откроется железная дверь в мое последнее прибежище на этом свете, мощная дверь частной камеры смертников, на пороге возникнет Антон или один из камуфляжных мужиков, грянет выстрел, и все, я труп. Отмучился.
Как я думал, Любовь Игнатьевна велела привезти меня живьем лишь для того, чтобы ускорить приезд похоронной процессии от места гибели Агиевского до арендованной за его деньги дачи. Взялись бы мужики кончать пленника в лесу, пришлось бы ждать, пока мертвого Стаса Лунева закопают, замаскируют место погребения и т.д. и т.п. Любочку оглушило известие о смерти мужа, и она приказала сгоряча – езжайте быстрей, Антон спросил, чего делать с Луневым, и Любочка, рыдая, машинально ответила, дескать, ничего, главное – приезжайте быстрее. Вот так я объяснял себе то, что жив до сих пор.
А ближайшее будущее представлялось мне приблизительно следующим образом: пару часов я буду валяться здесь, в камере, ибо сейчас не до меня, с появлением покойника в доме у его хозяйки и челяди появляется масса неотложных забот и вопросов, потом обо мне вспомнят, откроется тяжелая дверь, и далее понятно – пиф-паф, ой-ей-ей, плюс контрольный выстрел в висок.
У меня в запасе есть несколько часов. Что делать? Спать! Я постоянно недосыпал, мотаясь в бурных волнах жизни. Всю жизнь мечтал двое суток кряду не вылезать из постели, и ни разу не получилось отоспаться от пуза. Прошлую ночь я вообще не спал. И позапрошлой ночью не выспался. Спать хочется ужасно. Вот только избитое тело болит и электрический свет мешает. А, ну и черт с ним, со всем! Буду спать назло всему и всем. Повезет – расстреляют во сне. Мистики убеждены, что без всяких мытарств по загробному миру, сразу в верхние астральные слои божественной атмосферы попадают счастливцы, которых смерть настигла либо в состоянии оргазма, либо сна. Первое мне не грозит, на второе можно рассчитывать и надеяться.
Засыпая, я лениво сокрушался, что так и не снял свое «хорошее кино». Не сложилось, не вошло. И дерево не посадил, и дом не построил, и ребенка не родил. Хотя кто знает, быть может, бегает где-то сейчас белобрысый малец. По молодости я любил путешествовать и отчаянно любил женщин. И они меня любили. А через пару часов одна повзрослевшая влюбленная в меня девчонка отдаст короткий приказ: «Кончайте его!» Секс и тлен всегда будут сосуществовать рядышком, веками шли, идут и будут идти рука об руку, пока светит солнце, пока мерцают звезды...
... Меня разбудил скрип открывающейся двери. Первым в камеру вошел Антон. За ним – Любовь Игнатьевна.
Она переоделась в длинное закрытое черное платье. На голове черная газовая косынка. На ногах черные туфли. Глаза покраснели от слез.
– Антон, выйди! Оставь нас, – велела Любовь Игнатьевна.
Антон вышел без всяких возражений, плотно прикрыл за собой дверь. Мы остались вдвоем. Я и она. Я на полу, связанный, с кляпом во рту. Она – в шаге от меня, прямая, гордая, уверенная в себе.
– Сейчас принесут ваши вещи, Станислав, и я отпущу вас на все четыре стороны, – произнесла Любовь Игнатьевна твердо, сверху вниз пристально посмотрела в мои слезящиеся со сна глаза. – Вы негодяй, Стас! Вы воспользовались чисто женской слабостью и сентиментальностью. Вы переиначили все, о чем я вам доверительно рассказала о себе и о муже, спровоцировали Михаила на безумный поступок, и... он поплатился жизнью... Окружающие могут решить, что не вы, а я вашими руками убила своего супруга! Вы лишили меня родного человека и поставили в несуразное положение. Прикажи я сейчас вас застрелить, это будет понято превратно. Злые языки скажут, что я просто-напросто уничтожила бешеного пса, которого сама же научила, как ловчее подобраться к горлу своего супруга... Я вас отпускаю, поскольку у меня нет иного выхода из создавшегося положения. Пусть все думают, что я действительно до сих пор в вас влюблена. В мужском мире, где мне приходится жить и работать, единственное, что будет прощено женщине, – ее чисто женские, сердечные слабости... С милицией у вас проблем не возникнет. Я еще не давала описания похитителя-вымогателя. Я опишу милиционерам внешность Захара Смирнова. За покойным уголовником запишут и гибель Михаила. Пусть ищут Захара. Его не найдут. И вы, Стас, забудьте обо всем, что произошло за прошедшие два дня. Я не спрашиваю вас, откуда вы узнали имя, отчество и фамилию моего мужа, откуда узнали то, о чем я умолчала. Но я догадываюсь, кто и как выяснил это для вас. И еще я догадываюсь, что вы примерно представляете себе мой авторитет и возможности. Запомните, Стас, ослушаетесь, начнете болтать лишнее, и я претворю в жизнь угрозы мужа касательно матери Алексея Митрохина и семьи Анатолия Иванова. Живите, как жили. Ничего не было. Прощайте!
Сказать, что я удивился, означает ничего не сказать. Да, удивился я, конечно же, не без этого, однако меня вдруг целиком захватило абсолютно неуместное и необъяснимое чувство досады. В смерти нет риска. Умереть не страшно, когда смирился с переходом в другой мир, где тебя ожидает долгожданный покой. А когда ты уже успел обрести душевное равновесие в ожидании неизбежного конца и на тебя вдруг опять обрушиваются тяготы, заботы и хитросплетения бытия, поверьте мне – это тяжело. Чертовски тяжело, честное слово! Ведь что такое жизнь в конечном итоге? Жизнь – это болезнь, которая заканчивается смертью, а передается половым путем.
