Он снова что-то повелительно крикнул на высокой ноте. Тень заколебалась, словно отвечая на движения его пальцев.

— Знаешь, для чего мне понадобилось золото, Великий Магистр? Чтобы приманить побольше милых существ, что притаились в этой тени. Они его почему-то очень любят.

Ронан силился что-то сказать, но только хрипел, стискивая руками подлокотники.

— Ладно, прощайте, — взмахнул рукой Лоциус. — Очень удачно, что вас так много здесь собралось — не надо за вами гоняться по всему Внутреннему океану. А для удовольствия мне останутся чашники.

Неожиданно тень вздрогнула и закачалась сильнее. Она изгибалась по краям, и движения ее были уже самостоятельными — мне показалось, что она уже или не подчиняется Лоциусу, или выскальзывает из-под его контроля. Тот согнул растопыренные пальцы, словно пытаясь удержать воздух. Веревка у меня на шее наполовину ослабла, и я услышал придушенный шепот Великого Магистра:

— Сделайте же что-нибудь, Ньялль!

— Не могу, — глухо ответил тот, — здесь совсем нет воды. Это колдовство огня, а огонь мне неподвластен. Похоже, нам действительно следует попрощаться, Ронан.

Лоциус боролся с тенью — на мгновение на его лице мелькнуло выражение сильной тревоги. Он уже не глядел в нашу сторону, все его силы были направлены на то, чтобы подчинить себе этот черный сумрак, из которого вот-вот должно было что-то вырваться.

И в этот момент рядом со мной послышался ровный голос Гвендора:

— Торстейн, идите к дверям и уводите всех. Кто не сможет двигаться — вытащите на себе.

— А вы? — я бы закричал, но веревка еще не до конца ослабла.

— Вы мне обещали. Идите.

Я прекрасно знал эту его интонацию. Таким голосом он отослал вниз по безопасной тропе всех раненых защитников перевала, оставшись вдвоем вместе с Жераром. Таким голосом он потребовал от клана Гариде отпустить всех захваченных заложников и предложил себя вместо них. Поэтому я схватил за камзолы столько старших магистров, сколько смог утянуть за собой, и вытолкал за дверь. Ньялль и Ронан могли передвигаться сами, и мы трое остановились на пороге, невольно медля. Лоциус все еще вел свою борьбу с тенью, огонь угрожающе трещал. Гвендор выпрямился, опустив мех, и правой рукой поудобнее перехватил свой посох, в котором я с удивлением разглядел копье со светлым острием, на всю длину которого были нанесены какие-то знаки.

— Уходи, — произнес он. — Если хочешь, забери с собой того, кто тебя неумело вызвал. Но здесь у тебя власти нет. Этот вход не для тебя.

Тень заколебалась, и мне послышалось шипение, доносившееся из-под потолочных балок. Но может, это шипели капли расплавленного металла, стекая по бокам котла.

— Вэрда вар ту комид, — громко выговорил Гвендор, и я видел, как побелели его пальцы, которыми он сжимал копье. — Возвращайся, откуда пришел! Я закрываю дверь!

И с этими словами он с силой ударил копьем в тигль, оно вонзилось в основание котла, огонь вспыхнул до самой крыши, яркая жидкость потекла из пробитого днища, и я едва успел, вытолкнув Ронана, выскочить из дверей, как раздался взрыв. Мы упали на землю и покатились по ней, снесенные взрывной волной, и меня по спине ударила сорванная с петель дверь. Почти сразу же Ронан вскочил и, шатаясь, ринулся обратно в дверной проем, из которого уже валил черный дым. Крыша медленно осела внутрь — но Ронан уже показался на пороге, таща за собой человека. Рухнувшая балка чуть не задела его по голове, но он вряд ли что-либо ясно видел перед собой и что-либо соображал. Мы перехватили обоих, отволокли подальше и положили на расстеленные на земле плащи.

Вторым был Гвендор — и я невольно с облегчением вздохнул, посмотрев ему в лицо. На нем почти не прибавилось новых ожогов, просто он был весь перемазан черной сажей и кровью, которая текла из носа и ушей. Бэрд вытирал ее мокрой тряпкой, но она все продолжала течь. Все мы столпились вокруг него, предоставив немногим воинам из охраны Ронана поднимать и приводить в чувство Великого Магистра.

— О пресвятое небо, — выдохнул вдруг Жерар, присевший на землю рядом со мной. Для него это были настолько несвойственные слова, что я проследил за его взглядом и замер.

В правой руке Гвендор продолжал сжимать копье — вернее, почерневший обломок. По остаткам копья тоже текла кровь, смывая нарисованные знаки. И я так и не понял, как ему удавалось что-либо удерживать — три пальца у него на руке были оторваны полностью.

Единственное дерево в Альбе росло во внутреннем дворе, образованном флигелем орденского дома, библиотекой и трапезной. Там же находился и фонтан, который очень часто пересыхал и скорее напоминал ручей, тускло журчащий в большой потрескавшейся каменной чаше. Но все же только там я чувствовал смутное сходство с Эмайной и потому испытывал относительную душевную безмятежность. Над головой, медленно поворачиваясь, проплывали все звезды южного таширского неба, а ближе к исходу ночи во двор заглядывала рогатая луна.

Мы полулежали в шезлонгах, отдыхая — все-таки это была наша последняя ночь в Ташире. Гвендор дремал, положив забинтованную руку на колено. Жерар, сидя в углу двора на корточках, извлекал по одному тоскливые звуки из длинной флейты. Только Бэрд, как самый деятельный из всех нас, все ходил по внутренней галерее, который раз перетягивая ремни на дорожных сумках и проверяя, не забыли ли мы что-нибудь.

— Не разбуди его, — предостерег я Жерара угрожающим шепотом, когда тот выдул особенно пронзительную ноту. В звуках флейты было что-то такое, что удивительно сочеталось с цветом бездонного неба и засохшими ветками чахлого дерева на его фоне, но вместе с тем у меня начинали ныть челюсти.

— Я? — возмутился Жерар. — Да это самая сладостная и успокаивающая колыбельная, которую мне приходилось слышать. А если у тебя нет музыкального слуха, Торстейн, то лучше признайся в этом сразу. Тогда я буду всю дорогу на корабле приучать тебя к прекрасному.

— Расскажи лучше, о чем они говорили, — попросил я, покосившись на Гвендора. Тот спал, слегка нахмурившись, — видимо даже мучительные звуки флейты не были способны пробиться сквозь сон усталого человека. — Ты же подслушивал, как всегда.

— Я не подслушивал, мой подозрительный приятель, — сказал Жерар. — Я собирал сведения для твоей хроники.

Он скосил на флейту печальные голубые глаза и издал нескольких коротких переливов, быстро умерших в ночном воздухе.

— Ронан сказал: "Ты можешь требовать все, что угодно. Я никогда не забуду, что ты сделал для меня лично, и еще больше ты сделал для Ордена. Наши лекари говорят, что тебе лучше уехать из Ташира, иначе в этом климате раны никогда не заживут. Ты хочешь вернуться на Эмайну?"

И знаешь что, Торстейн? У него при этом было такое тоскливое лицо, словно он звал на Эмайну не нашего Гвендора, а какую-нибудь трехголовую ядовитую химеру, которую надо будет каждый день кормить с руки и на ночь укладывать спать на свою подушку. Как ты полагаешь, почему?

Бэрд наконец вытащил сумки во двор и присел рядом с нами, вытаскивая трубку.

— Ясное дело, — проворчал он, — постоянно видеть перед собой человека, который дважды спасал тебе жизнь, и оба раза из-за твоей глупости. На котором, — он тоже украдкой взглянул на Гвендора, — скоро живого места не останется, если он будет принимать на себя все, что причитается тебе. Малоприятное занятие для такого гордеца, как Ронан, вот что я вам скажу.

— То есть наш Великий Магистр проявил высшую степень самоотречения? — хмыкнул Жерар. — У него даже глаза заблестели, я-то думал, что от умиления, а это он, значит, от жалости к себе… Но Гвендор не дал ему самоотречься до полного удовлетворения. "Мне кажется, я смогу быть вам полезнее в другом месте, мессир, — сказал он. — Командорство в Круахане теперь пустует…"

— Лоциуса так и не нашли? — перебил я его.

— Горцы, кстати, рассказывали, что видели в нескольких днях пути человека с абсолютно белыми глазами, который шел, не разбирая тропы, — заметил Бэрд.