Постоянная собеседница замолкла — видимо, взвешивала все аргументы, но поднять руку ко рту не торопилась. Поэтому Женевьева поспешила отвлечь ее и одновременно закрепить успех.

— Но вы ведь должны понимать, что вы мне безразличны. Вас это не смущает?

— Я уверен, что смогу со временем обратить на себя ваше внимание. Но поверьте, графиня, даже если вы будете всю жизнь презирать меня, я все равно буду счастлив оттого, что смог назвать вас своей женой.

— Исключительная самоотверженность, — пробормотала Женевьева, сумрачно усмехаясь. — Только не надейтесь, что я решила вознаградить вас за нее. Я просто выбираю самое меньшее из возможных несчастий.

— Вы не раскаетесь в этом, графиня… моя дорогая, — воскликнул Шависс, задвигавшись от полноты чувств на сиденье. — Я правильно понял… — лицо его выражало странную смесь надежды, неуверенности и торжества, — что вы согласны?

— Допустим. На некоторое время я согласна. А если вдруг я передумаю, то вы всегда сможете отвезти меня обратно в тюрьму, не правда ли?

— Я искренне надеюсь, что вы не передумаете.

— Увидим. Зависит от того, как вы будете себя вести. Развяжите мне руки, — Женевьева протянула вперед перемотанные веревкой кисти… Она была уверена, что Шависс не преминет прижаться губами к ее запястью, и заранее стиснула губы, призывая себя к терпению. "Ваан Эгген требовал от тебя гораздо большего". — "Ваан Эгген, при всех его недостатках, был достаточно благородным человеком". — "Настолько благородным, что ты бежала из его замка, забыв даже захватить свое жалование за полгода?" — "Просто ты сама была законченной дурой, ты же не будешь это отрицать? На что ты надеешься — что когда-нибудь встретишь свою вечную и великую любовь?" — "Ну так нечего ко мне цепляться сейчас. Ты прекрасно знаешь, что я принимаю ухаживания этого гвардейца только, чтобы остаться в живых". — "Почему же ты выбрала самого противного?" — "А Морган кажется тебе более приемлемым?"

Внутренний голос испуганно замолчал. Женевьева самодовольно усмехнулась, аккуратно вытягивая руку из-под губ Шависса.

— И что теперь? — сказала она.

— Теперь я буду счастлив исполнить любое ваше желание, графиня, — отозвался Шависс.

— Я хочу есть, — Женевьева растерла следы веревок на запястьях. — или вы собираетесь морить меня голодом до самого бракосочетания?

— Ну что вы, мое сердце, — Шависс отогнул занавеску, выглядывая из окна кареты. — Я как раз знаю неплохой трактир неподалеку.

— Это прекрасно, — пробормотала Женевьева, отворачиваясь.

Шависс толкнул низкую дверь трактира и гордо шагнул внутрь, и у Женевьевы не оставалось другого выбора, кроме как последовать за ним. Маячившие за спиной фигуры гвардейцев все равно не дали бы ей сбежать. Она сощурилась, пытаясь разобрать что-то внутри после уличного света, но первое время не могла ничего разглядеть, кроме низких потолков и дыма, заполнявшего все помещение — то ли от чадящего камина, то ли от трубок, которые курили многие из сидевших в зале. Прямо напротив двери располагалась стойка, за которой сидел невероятно толстый и еще более невероятно печальный трактирщик с большими грустными глазами навыкате. Увидев входящего Шависса, он вздохнул и казалось, стал еще печальнее, что было почти невозможно.

— У меня же вроде все спокойно, господин лейтенант гвардейцев, — сказал он, пытаясь подняться из-за стойки. — И вы совсем недавно приходили…

Шависс нетерпеливо махнул рукой.

— Не бойся, дурень, — великодушно заявил он, — я здесь по личному делу. Ну-ка найди для меня и для прекрасной дамы, — он посторонился и горделиво кивнул в сторону Женевьевы, — лучший столик, да принеси нам хорошего вина да поесть что-нибудь. Только слышишь, хорошего, а не той бурды, какой ты поишь весь этот сброд.

Женевьева, невольно оказавшаяся в центре внимания, в свою очередь с любопытством оглядела и трактирщика, и исцарапанную стойку, и закопченный зал, в котором — теперь она видела — люди тесно сидели и за столами, и на длинных скамьях, пили что-то из высоких кружек и то и дело разражались взрывами хохота. Гвардейцев среди них не видно, но и сбродом всю публику назвать было нельзя — кое-где попадались дворяне в довольно дорогих плащах, хотя в основном это, конечно, были купцы, мастера разных гильдий и студенты. Заведение, видно, было популярным. Некоторые при виде Шависса и сопровождающего его эскорта гвардейцев явно попритихли и уткнули носы в кружки, некоторые, особенно студенты, весело уставились на Женевьеву.

Прекрасной дамой ее в данный момент назвать было сложно — она была все в том же мужском дорожном костюме, камзол порван на плече, сапоги в трехдневной пыли и кружевной воротник далеко не первой свежести. Но волосы она, не скрываясь, распустила по плечам, и они сверкали красным золотом, слегка приглушенным в дыму и полумраке подвала. А главное, о чем она вряд ли догадывалась — поражало выражение ее лица, такого юного, но насмешливого и вызывающего. Наверно, других таких женских лиц не видели в Круахане, поэтому не удивительно, что те, у кого хватало наглости делать это в присутствии гвардейцев первого министра, пялились на нее во все глаза.

Трактирщик тоже перевел свой тоскливый взгляд на Женевьеву, но в его глазах ничего не изменилось.

— Великая честь, сударыня, — сказал он с таким выражением, будто она пришла на его похороны. — Это ужасно, но вы же сами видите, господин дейтенант, что у меня нет ни одного свободного места…

Шависс покраснел и моментально выхватил шпагу до половины из ножен.

— Ты в своем уме, старая пивная бочка? Ты осмеливаешься мне такое говорить?

— Что же я могу поделать, сударь, — не меняя выражения, уныло сказал трактирщик.

— Ты что, хочешь, чтобы я завтра закрыл твое заведение, а тебя сунул в каталажку? Давай, пошевеливайся, выгони кого-нибудь из этих бездельников и освободи нам место!

— Они же меня побьют, сударь, и правильно сделают.

Шависс задохнулся от злости и покосился в сторону Женевьевы. Она спокойно опиралась на стойку с полуулыбкой на лице. Пока что ее забавлял его бурный гнев, покрасневшее лицо и поднявшиеся усы. Она спокойно сказала:

— Бросьте скандал, де Шависс, поедем в другое место.

Но лучше бы она этого не говорила. Сама равнодушно-насмешливая ее интонация, то, как она бросила эту фразу через плечо, как она изящно и небрежно изогнула руку, положив ее на стойку — все это в очередной раз подчеркнуло пропасть между ним, мелким дворянчиком, собственной наглостью и беспринципностью выбившимся в гвардейцы, и ею, дочерью второго дворянина в Круахане после королевы. Шависс вскипел и завелся до такой степени, что уже не покраснел, а побелел, и процедил сквозь зубы.

— Я вас всех научу уважать меня! — быстро обшарив взглядом зал, он уперся в группу дворян, сидевших на одном из самых удобных мест — далеко от дымившего камина и от шумных скамей со студентами. Их было трое, они спокойно о чем-то говорили, почти не прикасаясь к стоявшим перед ними кружками с вином. — Сейчас я сам выброшу этих нахалов, а ты неси вино и еду вон к тому столику!

Шависс двинулся через зал, задевая всех своими ножнами и положив руку на эфес. Гвардейцы быстро построились и двинулись за ним — видимо, подобные ухватки своего начальника были им не впервой.

Женевьева с интересом оглянулась на трактирщика.

— Он что, часто так себя здесь ведет? — спросила она.

— Не имею чести знать вашего имени, сударыня, и опасаюсь невольно оскорбить вас утверждением, что зачастую господин дейтенант ведет себя еще хуже, особенно когда выпьет…

Женевьева сдвинула брови:

— Вы ведь не всегда содержали трактир, верно?

— Увы, сударыня, я был церемонимейстером при прошлом дворе. До того, как достославный первый министр, да пошлет ему небо долгие дни…

Женевьева перебила его:

— При прошлом или при нынешнем дворе вы приобрели привычку говорить не то, что думаете?