— А если я предложу вам другой путь? Некоторое время назад вам было сделано предложение о создании в Круахане Валленского Торгового союза. Вы сами понимаете, что это означает — круаханские купцы смогут свободно торговать с Таширом и Эброй через валленский порт, и отправлять таширские товары дальше на север, в Айну и Лонгрию.

— Но Гвендор… — пробормотал Морелли, глядя на него во все глаза. — Я от него сразу отказался, потому что знал, как ваш Орден к этому отнесется. Я слишком дорожу присутствием Ордена Креста в Круахане, и давайте говорить правду, мы слишком зависим от вашего золота, чтобы пускать сюда ваших вечных врагов.

— У меня нет возражений против этого, — бросил Гвендор, и в кабинете наступила полная тишина. Не знаю, о чем думал Морелли, но судя по мелькавшему туда-сюда взгляду, он быстро считал возможную прибыль, которая осядет в казне, то есть в его тайниках. А я думал о том, что Гвендор сейчас говорил от своего имени, а не от имени Ордена. В любом случае, даже если он поставил в известность о происходящих событиях Ронана и остальных командоров, он по времени не мог успеть получить ответ. При мысли о том, что это значит, мне стало страшно. Я предпочел быстро решить, что он мысленно связался с кем-то в Эмайне, хотя прекрасно знал, что Ронан не способен на обмен мыслями, а значит, сейчас тридцать пятый Великий Магистр пребывает в блаженном неведении относительно дел, творящихся в Круахане — и по поводу перемирия, и по поводу грядущего открытия Валленского Торгового союза.

— У меня есть только условие, — продолжил Гвендор, — главой Торгового союза и миссии чашников в Круахане не должна стать та, которая сделала вам это предложение. Ни в коем случае не Рандалин из Валлены.

— А почему, собственно? — с легким мечтательным оттенком произнес Морелли. — Это было бы так символично. Она родом из Круахана. Ее семья пострадала от прошлого ненавистного… я хочу сказать, стала жертвой досадной ошибки, которые иногда происходили. Теперь представляется прекрасный случай восстановить справедливость…

— Или Рандалин уедет из Круахана как можно быстрее, или Торговый союз не состоится, — отрезал Гвендор.

— Вы что-то имеете против нее лично? — Морелли заинтересованно наклонился вперед.

— В какой-то степени, — Гвендор мрачно усмехнулся, и глядя в его лицо, я безоговорочно верил каждому его слову. — Она командовала кораблем чашников во время той битвы, из которой я вышел уже не совсем похожим на себя, — он показал на щеку. — Вам это кажется недостаточным, ваша светлость?

Морелли невольно кинул на себя быстрый взгляд в зеркало и облегченно вздохнул.

— Да, конечно, — сказал он с выражением милостивого превосходства. — Я вас понимаю, мой дорогой друг и советник.

Большой Летний бал полностью соответствовал и возложенным на него надеждам, и потраченным деньгам. Серебряный дворец стал похож на оранжерею — отчасти из-за переполнявших его цветов, привезенных в основном из Эбры и Айны, отчасти из-за диковинных нарядов собравшихся там столпов круаханского высшего общества. Они до такой степени соревновались друг с другом в яркости и необычной расцветке одеяний, что наши темно-синие орденские костюмы на фоне бесконечных оттенков розового, малинового, лилового, бирюзового и ярко-оранжевого смотрелись просто вызывающе. Впрочем, мы уже привыкли к тому, что Орден вызывает повышенное настороженное внимание.

Гости все еще продолжали съезжаться, хотя время приближалось к полуночи. Однако в Круахане все соперничали в искусстве опаздывать, чтобы вызвать максимальный эффект своим появлением. Мы заняли свое обычное место в углу зала, чтобы не мешать танцующим и заодно иметь возможность рассматривать всех проходивших мимо. Жерар, чувствуя себя в родной стихии, то и дело толкал меня под локоть, громким шепотом комментируя гостей. Его нимало не смущало, что зачастую его комментарии доносились непосредственно до ушей того, кому посвящались — напротив, мне казалось, что в этом и есть его скрытая цель. Было видно, что темно-синий орденский камзол особенно тяготит его в этот вечер, и что он с удовольствием обрядился бы во что-нибудь ядовито-изумрудное. Однако ему пришлось ограничиться неправдоподобно огромной лиловой орхидеей, которой он размахивал в такт своим словам, и от запаха которой у меня перед глазами уже шли круги.

Бэрд откровенно скучал, рассматривая, то узор на фризе, то сплетение листьев на паркете. Гвендор стоял, сложив руки на груди, и в этот раз на его лице вместо обычного отстраненного безразличия было спокойное любопытство, потому что он слушал разглагольствования Стайни, редактора единственной в Круахане газеты. Газета на три четверти состояла из светских сплетен и модных баллад, иначе бы ее никто не стал читать, но иногда в ней появлялись политические памфлеты того же Тревиса и отвлеченные философские рассуждения самого Стайни. Он был сыном обедневшего барона из Тарра, забывшим свой развалившийся замок и заросший виноградник, давно переставшим смывать краску с пальцев и наверно, спавшим возле печатного станка. Вообще я заметил, что все местные безумцы типа Стайни или тех же придворных астрологов, музыкантов и актеров очень любили пространно общаться с Гвендором, и он был самым терпеливым из их слушателей, хотя обычно своей возникавшей в самом начале разговора иронической улыбкой отбивал у собеседника всяческое желание к рассуждениям.

Я поискал в толпе взглядом Морелли, как всегда вошедшего без лишнего шума и заботливо оглядывавшего себя в зеркале.

Тут прибыла новая партия гостей, и мы ненадолго отвлеклись.

— Посол Айны, князь Ваан Демур! — громко объявил мажордом, стукнув об пол жезлом, также сплошь увитым цветами.

Демур был самым большим интриганом и собирателем сплетен при круаханском дворе. Если бы Айна имела больше влияния, по одному его слову могли бы начинаться и заканчиваться войны. Он поджал губы и сухо раскланялся с Гвендором, которого в первую очередь не любил за невозможность раздобыть о нем тайные сведения и за безразличие к светской жизни.

— Его светлость герцог Гревенский!

Де Гревен напоминал мне слегка уменьшенную копию Фарейры — было очевидно, что с годами он нарастит такой же объемный живот и щеки, если учитывать его пылкую любовь ко всем приятным проявлениям жизни. Он давно прославился бесконечными походами в народ — мог, нацепив матросскую шапку, отправиться работать в порту, или вместе с крестьянами махать вилами, убирая сено. Если бы эти походы не заканчивались безудержным пьянством в местных трактирах и последующей беременностью двух-трех девушек из этого самого народа, он бы давно стал признанным главой оппозиции и объединил бы вокруг себя всех недовольных Морелли. Однако в любом случае своими постоянными криками о народных бедствиях и независимости Гревена он сильно портил кровь первому министру.

— О, Гвендор! — заорал де Гревен с порога залы, приветственно размахивая руками. — Тоже пришли полюбоваться на это торжество роскоши? Вы, впрочем, вряд ли станете напоминать этому пауку, сидящему на сундуках с сокровищами, что в это время его народ голодает, собирая последние крохи на его новые подати. Вы ведь его тоже поддерживаете своим нечестивым золотом, правда?

— А вы будете меня уверять, что пришли только за тем, чтобы произнести пламенную речь и изобличить преступные деяния властей? — спросил Гвендор, быстро возвращая свою насмешливую улыбку. Впрочем, к Гревену он относился с ироничной симпатией.

— А вы что, полагаете, у меня здесь какое-то другое дело? Слава небесам, у меня нет ничего общего с этими разорителями Круахана.

— А мне кажется, что у вас есть еще одное важное дело, — невозмутимо сказал Гвендор. — Выпить и закусить.

Гревен на мгновение застыл с открытым ртом, потом громко захохотал и, ткнув Гвендора кулаком в плечо, двинулся дальше.

— Баронесса де Энкиро! — возвестил мажордом.

Вопреки представлениям восхищенных студентов, зачитывавших до дыр ее знаменитую "Хартию Зеленых листьев" и "Сны о свободе", образ баронессы Энкиро был далек от возвышенно-романтической девы. Она гордо выставляла напоказ огромные круглые плечи и объемные бока, с трудом перетянутые корсетом. Говорила она густым басом. Но ее многие побаивались из-за острого языка и откровенных суждений. Причем свобода, которой были посвящены эти суждения, подразумевалась не столько в политике, сколько в постели.