— Вперед! — прохрипел Шависс, свирепея. — И не затягивайте, быстрее!

Двое самых мощных гвардейца метнулись к Женевьеве, явно избрав ее самой главной мишенью. Она проскользнула под рукой одного, пнув его носком сапога по лодыжке и распоров шпагой камзол по боковому шву, прежде чем он сообразил, что произошло. На второго ей даже не пришлось обращать внимание, он захрипел и стал оседать, стискивая руками кинжал, торчащий сбоку в шее — фирменный удар Люка.

Женевьева вспрыгнула на несколько ступенек узкой винтовой лестницы, ведущей на чердак, заняв максимально удобную позицию для обороны. Отсюда она с легкостью могла отражать попытки гвардейцев достать ее снизу, и вместе с тем прекрасно видела всю картину разыгрывающегося сражения. Берси размахивал шпагой, оскалив зубы и нанося удары наотмашь. Люк под прикрытием барной стойки метнул три кинжала из своего богатого арсенала за поясом, защищая спину Ланграля. Последний дрался как всегда хладнокровно, словно разыгрывая какую-то сложную партию, слишком сложную для противников. Двое-трое гвардейцев накатывались на него, словно волна, и отступали обратно.

Шависс, стоя у дверей и пока не стремясь вмешиваться, искусал себе губы, то выдвигая шпагу, то бросая ее обратно в ножны.

— Ну пропустите меня, балбесы, — проворчал он наконец. — Я с ним сам разберусь.

Ланграль усмехнулся, с легкой презрительной улыбкой рассматривая лейтенанта гвардейцев.

— Вас мучают угрызения совести за ваше отсутствие на Круглой площади, господин Шависс? Хотите взять реванш?

Шависс молча бросился вперед, стиснув зубы, и его атака казалась сокрушительной, но Ланграль сделал неуловимое движение кистью, и шпага Шависса вылетела из рук, заскользив по полу. Все тот же прием беспощадных, слегка измененный, но от этого не менее неотразимый. Женевьева только покачала головой. Ей раньше никогда не приходило в голову подходить творчески к урокам Эрни.

Ланграль отступил, вежливо взмахнув рукой и давая Шависсу возможность подобрать свое оружие. Лучше бы он этого не делал — тот разъярился еще больше и ударил прямо с пола, не давая противнику подготовиться. Но Ланграль снова слегка двинул рукой, и Шависс схватился за свою кисть и присел, невольно опуская клинок.

Женевьева видела все это со своей лестницы. Противники не слишком утомляли ее, и она прекрасно могла рассмотреть и отстраненный взгляд Ланграля, обращавшего на Шависса внимание не больше, чем на окружающие столы и стулья, и искаженное лицо Шависса, поднимавшегося с колен. Бенджамен даже не взглянул в его сторону, занявшись другими гвардейцами.

Никто, кроме Женевьевы, не видел, как Шависс медленно потащил из-за пояса пистолет. Щелкание курка было совсем не слышно в переполненном лязгом, звоном и криками трактире. Когда Женевьева разглядела, как сощурились в злобной радости глаза Шависса, обычно слегка вытаращенные, она поняла, что вот-вот раздастся выстрел. Дуло пистолета было направлено прямо в грудь Бенджамена. Но именно в тот момент, как Шависс дернул пальцем, лежащим на курке, Женевьева рванулась с лестницы, толкнув стоящего перед ней гвардейца и развернувшись навстречу пуле.

Резкая боль ударила ее в грудь с правой стороны. Она широко раскрыла глаза, качнувшись и сразу же пожалев о своем поступке, настолько сильной была боль. Слезы выступили у нее на глазах, и комната повернулась под ногами.

Шависс выронил пистолет и застонал, прижав руки ко лбу. Женевьева неподвижно лежала на руках быстро подхватившего ее Ланграля. Шависсу показалось настолько страшной абсолютная бледность ее лица в сочетании с ярко-рыжими волосами, что он толкнул дверь спиной и вывалился наружу, издав какой-то непонятный вопль. Через мгновение в трактире остались только Ланграль, бережно придерживающий голову Женевьевы на сгибе локтя, вставшие рядом Люк и Берси, поднявшийся из своего угла Скильвинг и лежащие без сознания гвардейцы.

Перед глазами Женевьевы все качалось и уплывало куда-то в сторону. Больше всего ей было жаль, что лицо Бенджамена все время куда-то пропадает — впервые за долгое время оно было так близко, что она могла разглядеть каждую морщинку в углу глаз или между бровей. Она смаргивала слезы и пыталась что-то сказать, но ей не хватало воздуха, и из груди вырывалось только еле слышное сипение. Тонкая струйка крови показалась на губах и потекла по подбородку.

— Зачем вы это сделали?

Бенджамен поднял руку, чтобы стереть эту кровь, но было видно, что он боится к ней прикоснуться, чтобы ничего не нарушить своим прикосновением.

— Лекаря! — заорал Берси, словно очнувшись. Он вытащил из-за стойки насмерть перепуганного мальчишку-прислужника, сорвал с пояса кошелек и впихнул ему в руки. — Беги за лекарем!

Женевьева покачала головой. От этого движения кровь выступила сильнее, и она тихо захрипела, срываясь на шепот:

— Так лучше… для всех… я так сама хотела…

— Молчите, — прошептал Ланграль, со страхом чувствуя, как напрягаются ее плечи и постепенно запрокидывается голова. — Вам нельзя говорить. Потерпите чуть-чуть.

Ресницы, кажущиеся абсолютно черными на побелевшем лице, чуть дрогнули — по-другому улыбнуться она уже не могла. Но она так хотела улыбнуться, чтобы успокоить его, объяснить, что ей так хорошо, что отдать жизнь за него — самое большое счастье, а сейчас эта страшная боль, рвущая легкие, закончится, и станет совсем прекрасно.

— Да, уже скоро… Не считайте… себя мертвым. Вы живой. Я… возьмите все у меня.

Ланграль смотрел, не отрываясь, в сверкающие полузакрытые глаза, ставшие вдруг ярко-фиолетовыми и смотрящими куда-то вскользь, и внезапно его охватил животный ужас, что она сейчас выскользнет у него из рук и оставит его совсем одного. Теперь уже одного навсегда.

— Подождите… Женевьева… Вьеви… Не надо… Слышите? Я вас…

Она вцепилась пальцами в его рукав, напряженно хватая воздух и кашляя.

— Я не отпущу вас. Я вас люблю. Вы слышите меня?

Он прижал ее к себе, уже не особенно заботясь о том, чтобы ничего не повредить, ведомый только одним желанием — удержать, схватить на последнем пороге, не выпустить. Ее сердце стучало прямо возле его груди, он чувствовал тонкий хвойный аромат ее волос и все перебивающий запах свежей крови. Наверно, на несколько мгновений он потерял всякое ощущение действительности, пока наконец не понял, что держит в руках вытянувшееся тело.

— Оставьте ее, — тихо сказал Скильвинг, остановившись у него за спиной.

Ланграль посмотрел на него мало что понимающим взглядом.

— Оставьте ее мне, — повторил Скильвинг, и вроде ничего особенного не было в его голосе, но у слышавших его Люка и Берси по спине побежали мурашки. — Вам она уже все отдала, что смогла. Пользуйтесь.

— Подождите, — пробормотал Люк, — но надо же… хотя бы как-то достойно… мне кажется, она заслужила, чтобы ее похоронили…

— Я все сделаю.

— Зачем вам это нужно?

— Она моя дочь, — произнес Скильвинг, и сразу упала мертвая тишина.

— Да, — неожиданно хрипло произнес Ланграль почти таким же каркающим голосом, бережно опуская Женевьеву на пол. Ее волосы рассыпались по плечам, и она казалась бы спокойно спящей, если бы не кровь на подбородке. — Будьте уверены, я найду своей жизни правильное применение.

— Куда мы едем? — тихо спросил Люк, положив руку ему на плечо. Берси, отвернувшись, прятал лицо в сгибе локтя, и плечи его вздрагивали.

Ланграль медленно перевел глаза на дверь, еще висящую на одной петле. Казалось, он смотрит сквозь нее на дорогу, на которой уже осела пыль от копыт гвардейцев.

— Его великолепие обещал нам амнистию. Значит, мы едем в Круахан.

— А если он спрячется где-то еще?

— Не стоит беспокоиться за его судьбу. Она будет у него одинаковой в любом месте. Там, где я его найду.

Дверь, висевшая на одной петле, еще долго жалобно качалась, поскрипывая, но Скильвинг не обращал на нее внимания. Оставшись один, он быстро склонился над лежащей на полу Женевьевой, прижав ладони к ее груди. Тот, кто мог видеть в этот момент его лицо, поразился бы тому, насколько быстро оно меняло свой оттенок, становясь землисто-серого цвета. Все седые волосы словно поднялись дыбом на его голове. Не отрываясь, он смотрел в запрокинутое бледное лицо, потом приложил ладонь к ее лбу и снова к груди.