— Они просто хотели объединиться и покончить с нищетой для себя.

— Надо было работать нормально, чтобы не быть нищими... А то, что они сделали, это не по правилам. Вот и получили свое.

Сидевшие за столом в кафе люди внимательно вслушивались в дискуссию. Тут было несколько бывших сокурсников Смирнова, которые после окончания вуза пошли работать в космонавтику. И, соответственно, их нынешние коллеги по предприятию.

— Слушай, ты, я вот сама внучка главного парторга королёвской «фирмы». У меня в детстве было всё! — распалилась одна из присутствующих, инженер Светлана Дуповская. — И роскошная квартира с высоченными потолками, и черная «Волга», и вещи импортные. Но я ненавижу коммунизм и коммунистов!

— А за что? Они же дали тебе всё. Гораздо больше, чем другим. А ты ненавидишь... — сказал один из бывших сокурсников Ивана, Коля Чайкин.

Дуповская немного подумала и нехотя ответила:

— Ну... за их лицемерие.

— Какое лицемерие? — спросил инженер Владимир Давыдов.

— Они говорили одно, а делали другое...

Смирнов внимательно всмотрелся в веснушчатое лицо оппонентки и произнес:

— А я знаю истинную причину твоей ненависти. Хочешь, скажу? Ты коммунистов ненавидишь не за лицемерие, а за потолок. Да, за потолок. За то, что при коммунистах он хоть и высокий, как у тебя... при твоем деде-парторге, но он всё же есть. Ты думаешь, что раз твой предок таков, что смог стать высоким начальником, то при капитализме он достиг бы гораздо большего, в десятки раз? Так ведь? Ты думаешь, что при капитализме ты с твоим фамильным потенциалом стала бы госпожой, владелицей виллы, не нужно было бы впахивать на инженерной должности? Вышла бы замуж за какого-нибудь богача под стать твоей семье в том вымышленном мире? Так надо об этом прямо говорить...

Дуповская вспыхнула и заорала — так, что за соседними столиками перестали говорить и с любопытством уставились:

— Да ты... коммуняка... Вы все жалкие, и ты тоже... Сначала я, как только тебя увидела, даже пожалела, как собачку какую-то... Вы неприспособленные для жизни, а обвиняете в своей неустроенности других, норовите общество переделать, заставить людей жить в каком-то равенстве! А теперь скажу — я ненавижу тебя! И всех вас, коммуняк, ненавижу! Ты мразь! И все вы — мрази!

— Всё, всё! Хорош! — поднялся Давыдов.

— Да, действительно, что это вы тут... — сказал его коллега Демьян Паршин. — Праздновать надо, а не ругаться.

— Понимаете, товарищи, то, что произошло сорок два года назад в этот же день, представляет собой серьезный «скелет в шкафу» современного капитализма, — сказал Иван. — С одной стороны, официально утверждается, что это было массовое ритуальное самоубийство. А, с другой стороны, это как бы неофициальный посыл всем — там красная линия, и если пойти в эту запретную зону, и если такое объединение станет успешным, то его без излишних дискуссий уничтожат извне. Вместе с людьми, физически. Даже если они не будут протестовать, устраивать забастовки, готовить заговоры и революции.

— Тут что-то очень важное. И в то же время странное... — произнес Гена. — Ведь Штаты исторически формировались в том числе как множественные поселения приверженцев тех или иных сект, течений в протестантизме, которые на исторической родине, в Британии, не имели должной свободы. А тут — такая реакция...

— Это немного другое, — возразил Смирнов. — Все замкнутые общины, в том числе религиозные, все гетто, диаспоры — они стратифицированы. То есть существует, грубо говоря, элита и быдло. Классовое общество в миниатюре. Есть вожди или владельцы капиталов, которые решают судьбы всех остальных в своих интересах, кардинально отличающихся от интересов сообщества в целом. И есть те, кто пашет на верхушку. А члены «Храма народов» фактически впервые в обозримой из наших дней истории смогли сформировать общину на эгалитарных принципах. Причем, в отличие от тех же иудейских кибуцев, открытую всем желающим, готовым соблюдать общие для всех правила.

— Это были представители низов... — сказал Дашкевич. — Так ведь?

— Да, в основном они. В расовом аспекте много чернокожих. Тогда еще жива была в памяти всех дискриминация и сегрегация. Только-только американское общество начало изживать этот позор.

— Получается, им удалось то, что не удавалось другим, которые хотели того же... — сказал Рахим.

— Да. И в этом уникальность их опыта. Обычно, если мы возьмем какую-нибудь общность, коллектив, причем не просто клуб по интересам, а ту, в рамках которой проходит более-менее полный, завершенный жизненный цикл человека, от производства, добычи средств к существованию, до потребления, — то увидим, что не так-то просто создать такую организацию на принципах равенства и равноценности. Не так-то просто сделать так, чтобы не выделялась эгоистическая верхушка, паразитирующая, жирующая на принудительном аскетизме тех, кто в основании пирамиды. Община Джонса была явным исключением из правил. Он как-то смог подобрать ключ.

— А почему, кстати, сложно этого добиться? — поинтересовался Игнатенко.

— Исторически вопрос согласования общих действий, решений по ним всегда был сложен. Один предлагает одно, другой — другое. И при возникновении непримиримого противоречия один из вариантов его разрешения — раскол. Если для того, кто идет на раскол, он по ресурсным основаниям возможен и если сохранение в составе общности в статусе проигравшего менее приемлемо, чем уйти и прихватить единомышленников. А когда по тем или иным причинам уйти или расколоться невозможно, то неизбежно возникают доминанты, которые уже напрямую, без дискуссий, диктуют свою волю. Те же, кому эту волю диктуют, не имеют возможности уйти или полагают подчинение меньшим злом для себя, нежели уход и раскол, в том числе потому, что тогда потеряют больше. С одной стороны, это решает проблему постоянных споров и разногласий по дальнейшим решениям и действиям. С другой же стороны — возникает угнетение. Как минимум психологическое. Но им не ограничивается — ибо эти доминанты начинают подгребать под себя и потребительские ресурсы, оставляя другим лишь минимум. Они начинают использовать низы как инструмент для удовлетворения своих потребностей, не совпадающих с объективными потребностями общности в целом. Не только решают за других, что им делать, но и вызывающим образом, статусно, выделяются в чисто потребительском аспекте. То есть происходит классообразование в миниатюре. Неистребимо стремление одних к тому, чтобы сделать из других инструменты удовлетворения своих желаний. К тому, чтобы рулить максимально возможным объемом ресурсов единолично, ни с кем не делясь. И в известном смысле, с объективной точки зрения, это естественно. Объективная же основа такого появилась еще тогда, когда на заре цивилизации благодаря прогрессу производительных сил человеку стал доступен прибавочный продукт — то есть излишек сверх того, что нужно для непосредственного удовлетворения минимальных жизненных потребностей. Качественно углубилось разделение труда по сравнению с примитивной первобытной общиной. Мы уже говорили, кстати, и про классы, и про прибавочный продукт.

— Ну, да... — подтвердил Денис. — Получается, устойчивы как раз те структуры, где вот такие лица держат все ресурсы в своих руках и диктуют свою волю. А те, где такого нет, рассыпаются или перерождаются.

— Получается, так. Утверждается, что тот, кто лично заинтересован в результатах деятельности той или иной структуры, как раз и должен иметь реальные рычаги влияния — и это или один человек, или немного, в любом случае не все, не коллектив... В общем, так и выделяется верхушка... А вот сам я много раз в общественной деятельности, и в коммунистическом движении, и через ефремовцев, выдвигал подобные идеи — пусть все недовольные, все, кто не желает быть ни рабом, ни господином, объединятся. В общину, в комьюнити. Как писал сам Ефремов в «Лезвии бритвы»: «Почему бы людям не создавать дружеских союзов взаимопомощи, верных, стойких и добрых? Насколько стало бы легче жить. А дряни, мелким и крупным фашистикам, отравляющим жизнь, пришлось бы плохо». Ну вот, по идее, казалось бы, такое возможно. Объединить людей на договорных принципах и создать своего рода клуб. С обменом информацией, с кооперативным производством, то есть зарабатыванием средств, с кооперативным же потреблением. Вплоть до собственных автономных поселений людей, осознанно отвергающих социальную, господскую иерархию, приверженных социалистическим принципам. Ну да, сейчас очевидно, что такие поселения задавили бы, а людей закрыли. Просто по беспределу, безо всякого обоснования, исходя из политической целесообразности. Но и когда власть в России еще не фашизировалась до такой степени, всё равно люди на призывы не откликались. А если и пытались что-то делать, то всё разваливалось. Как из-за того, что не чувствовалось жизненной необходимости быть вовлеченными во что-то другое по сравнению с обыденной жизнью. Так и из-за того, что у каждого было свое собственное видение, а к общему знаменателю прийти не удавалось. Видимо, те, для кого всеобщее благо на первом месте, в отличие от тех, для кого на первом месте личное благо, не всегда могут договориться. Так как всё намного проще там, где царит конкуренция за ресурсы и господский ранг, благодаря которым можно решать и управлять. Кто выиграл схватку, тот и прав, тот и рулит всем, того и слушаются, тому повинуются. Видимо, устойчивые и эффективные организационные структуры могут в нынешних условиях, как правило, существовать только благодаря диктату тех, кто держит все ресурсы в своем владении и принимает решения, пусть и в своих интересах, в ущерб основной массе.