Томазо развернул так и валяющийся на столе перед ним свиток, разгладил и, прижав ладонью, ткнул в цифры пальцем.

— Здесь указано, что вы обязались вернуть заем той же монетой, какой брали, — напомнил он, — и по нынешнему курсу это означает, что вашего родового поместья уже не хватает.

— Да я тебя!.. — рванулся через стол сеньор Сиснерос, пытаясь ухватить Томазо за грудки.

Томазо отскочил.

— Мерзавец! — перекатился через хрустнувший стол гранд и выхватил шпагу. — Иди сюда!

Томазо тоже вытащил шпагу, легко пропустил кинувшегося гранда мимо себя и уже на излете ткнул его острием под колено. Гранд взревел, попытался развернуться и, не понимая, что с ним происходит, рухнул на пол. А Томазо подошел к столу, взял нотариальную копию и уже с полным правом швырнул ее поверженному гранду в лицо.

— Если вы не признаете долга, я поставлю об этом в известность всех рыцарей королевства, — внятно произнес он. — Вы понимаете, что это будет означать для вас.

Лицо силящегося встать гранда приобрело густой свекольный цвет. Он понимал.

— А если признаете, король… может быть… пожалует вам ваше поместье обратно.

В считанные недели в аналогичном положении оказались практически все мятежные гранды Кастилии, Каталонии, Валенсии, Арагона и Наварры. Каждый из них десятки раз закладывал земли и поместья, чтобы построить океанский корабль или выступить на войну. Почти никто из них не собирался защищать евреев, полагая, что с гибелью заимодавца исчезнет и сам заем. И никто и представить не мог, что наследниками их долгов по закону станут Церковь и Корона — те, с кем они и сцепились.

Но главное — все они были заложниками своей фамильной чести. Не отдать долг было для грандов так же естественно, как плюнуть, но вот допустить огласку… это было так же немыслимо, как при множестве свидетелей бежать с поля боя.

Бруно в числе множества других присланных в Сан-Дени приемщиков завели в огромный, до потолка набитый связками документов зал, а затем дверь скрипнула, и на пороге появились два здоровенных монаха — с третьим на руках.

— Вон туда, — распорядился едущий на своих собратьях монах, — за стол.

Монахи пронесли его за стол, усадили, пододвинули стул, бережно поправили под столом безжизненные ноги, разложили на столе бумаги и, почтительно поклонившись, вышли. Бруно пригляделся, и внутри него похолодело — за столом сидел тот самый монах — с вилкой в пояснице.

— Ну что, детки, — наклонился над столом монах, — будем знакомиться. Меня зовут Гаспар.

Бруно опустил глаза вниз и тут же заставил себя поднять подбородок повыше. Даже отец признал его не сразу, а уж этот…

— Работа у вас будет нудная — смерть, — с усмешкой предупредил Гаспар. — Но вернуться назад до того, как она будет закончена, даже не надейтесь.

— А что мы будем делать? — подал голос кто-то.

Гаспар улыбнулся и обвел руками вокруг себя.

— Сортировать еврейские архивы — все, до последней бумажки.

Монахи охнули.

— Я не могу задерживаться надолго, брат Гаспар, — вышел вперед один из них, — у меня работы в Уэске — невпроворот.

— Имя, — коротко распорядился Гаспар.

— Кристобаль, — сделал еще один шаг вперед монах, — брат Кристобаль де ла Крус.

Гаспар кивнул, достал из стопки лежащих на столе бумаг одну и некоторое время что-то в ней высматривал.

— А… вот, нашел. Кристобаль де ла Крус. Присвоил из имущества Церкви и Короны два публичных дома, три питейных заведения, цирюльню и шестнадцать харчевен… Ого, какой размах!

Монахи замерли. Здесь по запросу Ордена были собраны одни приемщики, и без греха не был никто.

— Я могу тебя вернуть назад, Кристобаль, — с выражением крайней симпатии на лице кивнул Гаспар. — Даже карету дам… вместе с почетным караулом. До самой камеры под руки доведут…

В зале мгновенно воцарилась тишина.

— Но если вдруг передумаешь и захочешь остаться с нами… чтобы работать, как маленький послушный ослик… несколько месяцев подряд… за тарелку похлебки, я тебя пойму и отговаривать не стану.

По залу пронеслась волна вздохов.

— А что потом? — набрался отваги кто-то сзади. Гаспар улыбнулся.

— Поймите, деточки мои, ваше будущее делается здесь, в этом зале. Не в Уэске. Не в Сарагосе. И даже не в Мадриде. Только здесь. Так что мой вам совет: постарайтесь мне понравиться.

Монахи потрясенно молчали.

Гаспар отдал первые распоряжения по сортировке и откинулся на спинку стула. Когда стало ясно, каких размеров достигло в Трибуналах воровство, кое-кто в Риме потребовал чистки — по всем правилам — со следствием, приговором и релаксацией в конце. Чтоб неповадно было…

Лишь с огромным трудом Генерал уговорил Папу этого не делать и оставить все, как есть. К тому времени следователи Ордена уже прижали нотариусов и знали схемы присвоения как свои пять пальцев. Следующим звеном были приемщики.

В силу своего положения приемщики знали больше, чем нотариусы. Многое похищалось, минуя юридическое оформление — прямо из домов еретиков и евреев. Теперь следовало постепенно привести приемщиков к мысли, что сотрудничество с Орденом для них — единственный выход, а значит, нужно рассказать, а затем и собственноручно записать все и обо всех — вплоть до комиссаров и епископских племянников.

Гаспар усмехнулся. В такой ситуации только полный дурак стал бы судить проворовавшихся инквизиторов, ибо страх разоблачения держит человека в повиновении не хуже стального крючка и куда как сильнее, чем само разоблачение. А значит, не пройдет и года, и агентами Ордена будет наполнена вся Святая Инквизиция — сверху донизу. И будут они работать на Орден всю их жалкую жизнь. И чем выше поднимется каждый из них по лестнице славы и заслуг, тем сильнее будет его страх потерять достигнутое и тем больше пользы принесет он делу Ордена.

«Главное — не передавить и дать понять, что обо всем можно договориться, — оглядел Гаспар бывших приемщиков. — А то побегут…»

Бруно поймал на себе взгляд Гаспара уже в конце дня, перед ужином. Обезножевший монах какую-то долю секунды явно силился вспомнить, откуда он знает этого приемщика Трибунала, но затем его отвлекли, и кто такой Руис Баена на самом деле, он так и не вспомнил.

«Руис Баена?!» — охнул Бруно.

Только теперь до него дошло, что как только Гаспар начнет просматривать огромный список прибывших в Сан-Дени приемщиков детально, он сразу поймет, кто перед ним. Ибо документ на имя Руиса Баены, каллиграфа монастыря Блаженного Августина, был взят с его обездвиженного тела — там, на кухне епископа Арагонского.

«Бежать, — понял Бруно, — немедленно!»

Похоже, об этом думала чуть ли не четверть бывших приемщиков. По крайней мере, они уже теперь разбились на группы и жарким шепотом обсуждали услышанное.

— Слышь, брат, — внезапно тронул его за рукав так некстати заявивший о себе Кристобаль де ла Крус, — бежать отсюда надо. Ты не думаешь?

— Не думаю, — мотнул головой Бруно. — Они не станут нас отдавать под суд. Скорее попытаются использовать.

Он знал, что экономный мастер, прежде чем переплавить шестерню, проверит, а не пригодится ли она в другом месте.

— У меня там, в Уэске, не только эти шестнадцать харчевен… — с сомнением покачал головой Кристобаль. — Есть за что железные сапожки с угольками надеть…

Бруно понимающе закивал. Он был в еще худшем положении, но обсуждать это не собирался. Неторопливо оглядел монастырский двор: высокие стены, четверо охранников у ворот… медленным шагом прогулялся до монастырской тюрьмы и замер. У стены в зажимающих голову и руки колодках сидел Амир — черный от загара, обветренный, заросший — и рядом еще четверо морисков.

— Ты?!

Амир поднял на него мутный взгляд.

— Ты что здесь делаешь?! — не мог поверить увиденному Бруно.

— Арестован… — облизнул потрескавшиеся губы соседский сын, — за контрабанду…

Бруно сосредоточился. Бежать из монастыря в одиночку было непросто, но во всем Сан-Дени Амир был единственным, кому он доверял. Бруно окинул взглядом замки колодок — примитивные, как часы на трех шестернях, — он видал и такие.