Гарион радовался этой передышке, и, поскольку никаких срочных дел у него не было, он взял в привычку поздно вставать и иногда проводил в блаженной дремоте два-три часа после восхода солнца.

Одним таким утром где-то в середине лета ему приснился на редкость чудесный сон, будто они с Сенедрой прыгали с чердака сарая на ферме Фалдора на стог мягкого сена. Но его сладкие грезы немилосердно прервала жена, которая внезапно выпрыгнула из постели и бросилась стремглав в соседнюю комнату, откуда послышались громкие харкающие звуки.

- Сенедра! - воскликнул он, вскакивая вслед за ней с постели. - Что ты делаешь?

- Меня рвет, - отвечала она, поднимая бледное лицо от таза, который держала на коленях.

- Тебя тошнит?

- Нет, - саркастически произнесла она. - Это я так развлекаюсь.

- Я позову кого-нибудь из врачей, - сказал он, хватаясь за одежду.

- Не стоит.

- Но тебя же тошнит.

- Конечно, но врача не нужно.

- Это неразумно, Сенедра. Если ты больна, тебе нужен врач.

- Меня должно тошнить, - ответила она.

- Что?

- Ты что, ничего не понял, Гарион? Меня, возможно, еще несколько месяцев по утрам будет тошнить.

- Я тебя вовсе не понимаю, Сенедра!

- До тебя ужасно долго доходит. В моем положении всегда тошнит по утрам.

- Положении? Каком положении?

Она в отчаянии закатила глаза.

- Гарион, - произнесла она преувеличенно терпеливо, - ты помнишь ту маленькую проблему, что была у нас прошлой осенью? Ту проблему, из-за которой мы посылали за тетушкой Пол?

- Ну да.

- Спешу тебя обрадовать, этой проблемы больше нет.

Он уставился на нее, постепенно осознавая, в чем дело.

- Ты хочешь сказать?..

- Да, дорогой, - проговорила она с улыбкой на бледном лице. - Ты скоро станешь отцом. А теперь, с твоего позволения, меня опять сейчас вырвет.

Все было странно и непонятно. Как ни пытался Гарион и так и эдак растолковать значение этих двух отрывков, ему никак не удавалось свести их друг с другом. Несмотря на то, что оба они, по-видимому, описывали один и тот же отрезок времени, они просто расходились в разных направлениях. За окном стояло ясное солнечное осеннее утро, но пыльная библиотека казалась мрачной, промозглой и негостеприимной.

Гарион не мыслил себя в роли книжного червя, поэтому взялся за работу, которую задал ему Бельгарат, с некоторой неохотой. Во-первых, его пугала огромная кипа документов, которые ему предстояло перебрать, а кроме того, эта темная комнатушка, где стоял запах древних пергаментов и заплесневевших кожаных переплетов, всегда наводила на него тоску. Однако ему и раньше приходилось делать то, что ему было неприятно. И теперь, хоть и без особого восторга, он каждый день* послушно проводил не менее двух часов в этой келье, разбираясь в старинных книгах и свитках, написанных подчас весьма неразборчиво.

Стиснув зубы, Гарион который раз разложил перед собой на столе два пергаментных свитка. Он начал читать медленно и вслух, в надежде, что его ушам, возможно, удастся уловить то, что упустили глаза. В Даринских рукописях все было сказано относительно ясно и прямо. "Да будет так, - говорилось в них, - в день, когда Шар Алдура загорится алым пламенем, откроется, как зовут Дитя Тьмы. Берегите сына, что родит Дитя Света, ибо брата ему не иметь. И свершится так, что те, кто однажды были единым, а сейчас их двое, воссоединятся, и в воссоединении этом одного из них больше не станет".

Шар уже загорелся красным пламенем, и открылось, как зовут Дитя Тьмы - Зандрамас. Это сходилось с тем, что произошло. Строки о том, что у сына, которого родит Дитя Света - его сына, - не будет брата, несколько обеспокоили Гариона. Сначала он решил, что это значит, что у них с Сенедрой будет только один ребенок, но чем больше он над этим размышлял, тем больше понимал несостоятельность своих выводов. На самом деле там говорилось, что у них будет только один сын. Но ничего не было сказано о дочерях. Чем больше он об этом думал, тем больше нравилась ему мысль о целой стайке маленьких резвых девчушек.

Последний отрывок - о двоих, которые раньше были единым, - казался абсолютно бессмысленным, но он был уверен, что со временем и эти слова обретут смысл.

Гарион переложил руку на строки Мринских рукописей, напряженно вглядываясь в них при желтом мерцании свечей. Он еще раз медленно и внимательно прочел: "И Дитя Света встретит Дитя Тьмы и победит его, - это, безусловно, относилось к поединку с Тораком, - и Тьма рассеется". Темное пророчество ушло в небытие со смертью Торака. "Но зри: камень, лежащий в центре Света, - Шар, очевидно, - будет... " - на этом месте красовалась клякса. Гарион нахмурился, пытаясь разобрать, что за слово скрыто под чернильным пятном. Но как только он начал вглядываться в него, у него странно закружилась голова, как будто отодвинуть кляксу и заглянуть под нее стоило таких же усилий, как сдвинуть с места гору. Он повел плечами и продолжил читать: - "... и встрече сей надлежит произойти в Месте, коего нет, и выбор да свершится там".

Читая этот последний кусок, Гарион застонал от бессилия. Как может встреча - или еще что-нибудь - произойти в Месте, которого нет? И что значит слово "выбор"? Какой выбор? Чей выбор? Выбор между чем и чем?

Он снова перечел это место. И снова почувствовал то же необъяснимое головокружение, когда глаза его остановились на кляксе. Гарион нахмурился. Какое бы слово ни скрывалось под кляксой, это все-таки всего лишь одно слово, а одно-единственное слово не может быть так важно. Первым приходившим на ум объяснением этому пятну была всем хорошо известная неряшливость Мринского пророка. Кроме того, можно предположить, что именно этот список был не совсем точен. Тот, кто переписывал его, возможно, нечаянно пропустил пару строк, когда замарал страницу. Гарион припомнил случаи, когда и сам допустил подобную оплошность, превратив тем самым вполне доброжелательное воззвание в устрашающее заявление о том, что он готов объявить себя военным диктатором всех королевств Запада. Обнаружив свою ошибку, он не просто стер угрожающие строки, но с содроганием сжег весь лист, чтобы знать наверняка, что его никто никогда не увидит.

Гарион поднялся, расправляя затекшие мышцы, и подошел к крохотному окошку. Осеннее небо было ослепительно голубым. Ночи уже сделались прохладными, и луга, лежащие высоко над городом, на рассвете были покрыты инеем. Дни тем не менее оставались теплыми и ясными. Он посмотрел на положение солнца, чтобы определить время. В полдень он обещал встретиться с графом Валгоном, толнедрийским послом, и не хотел опаздывать на встречу. Тетушка Пол всегда подчеркивала, как важна пунктуальность, поэтому Гарион старался всюду успевать вовремя.

Он вернулся к столу и рассеянно покрутил в руках свитки, в то время как ум его тщетно бился над загадкой двух противоречащих друг другу отрывков. Потом он задул свечи и вышел из библиотеки, тщательно закрыв за собой дверь.

Валгон был, как всегда, утомителен. У Гариона сложилось твердое убеждение, что врожденная напыщенность толнедрийцев мешает им выразить суть проблемы, которая утопает в пучине цветистых оборотов и выражений. В тот день обсуждался вопрос о "предоставлении приоритета" в разгрузке торговых судов в Ривской гавани. Валгон явно испытывал удовольствие, произнося эту фразу - "предоставление приоритета", - и поэтому вставлял ее, по крайней мере, через предложение. Суть изложенного Валгоном сводилась к просьбе или требованию того, чтобы толнедрийские купцы получили первоочередное право швартоваться к городским причалам.

- Дорогой мой Валгон, - начал Гарион, подыскивая слова, чтобы недипломатичнее отказать в просьбе, - по моему мнению, этот вопрос требует... - Он прервал себя на полуслове, подняв глаза на открывшиеся массивные резные двери Тронного зала.

Порог переступил один из высоченных, одетых в серое караульных, что всегда стояли на часах у дверей Тронного зала, когда там находился Гарион, и, прокашлявшись, провозгласил голосом, который, вероятно, услыхали на другом конце острова: