– Что хотите? Комната? А?.. Нет? Разговаривать? С кем? Мистер Эймсом? Мистер Эймса нет дома, – заявила она, явно собираясь захлопнуть дверь.

Хедли поставил ногу на порог, чтобы помешать ей выполнить свое намерение, и начал нелегкий разговор. Женщина твердила неустанно только две вещи: она и ее муж – порядочные люди и сама она ничего не знает. Совсем не испугавшись, она упрямо отказывалась добавить еще что-нибудь.

– Я спрашиваю: бывали ли у него посетители?

– Может быть. Я не знать. Что это – посетители?

– Приходил к нему кто-нибудь?

– Может быть, – женщина пожала могучими плечами. – Может быть, нет. Я не знать. Мой Карло – хороший человек. Я и он – хорошие люди, спросите у полиция. Мы ничего не знать.

– Но когда кто-то приходил, вы же открывали дверь?

Никакого эффекта.

– Мы? Мистер Эймс не какой-нибудь калекий – или как у вас говорить. Он сам открывать. Может быть. Я не знать.

– Вы никогда ни с кем его не видели?

– Нет.

Беседа продолжалась в том же духе с многочисленными вариациями и повторениями, пока Хедли не потерял терпения. Фелл попытался было использовать свои слабые познания в итальянском, но сразу же сдался, услышав в ответ поток непонятных, выстреливаемых как из пулемета слов. Хедли с самого начала знал, что обречен на поражение. Люди, выросшие в тени мафии, предпочитают помалкивать, даже когда ее нечего уже бояться, и никакие угрозы тут не помогут. В конечном счете женщина, подчиняясь резкому приказу Хедли, поднялась по темной лестнице и открыла одну из комнат.

Хедли зажег спичку и поднес ее к газовой горелке. Краем глаза он присматривал за женщиной, решительно вошедшей вслед за ними. Окна небольшой почти пустой комнаты выходили на мощеный двор. Вся мебель состояла из железной кровати, комода с треснувшим зеркалом, стола и стула. Кроме потрепанного дорожного чемоданчика, нескольких вещей, висевших в стенной нише, да стоявших в углу дешевых ботинок, ничего, принадлежавшего Эймсу, не было.

Пока инспектор расхаживал по голому поскрипывающему полу комнаты, Мелсон внимательно наблюдал за женщиной, следившей глазами за инспектором. Хедли осмотрел висевшие в нише вещи, ничего не найдя в них, – лицо женщины оставалось безразличным. Хедли поднял и ощупал матрац – безразличие стало граничить с презрением. Безмолвный поединок продолжался. Все молчали, только поскрипывал пол и шипело желтоватое пламя газа. Когда Хедли наклонился к полу, губы женщины чуть дрогнули. Хедли снова наклонился, разглядывая что-то на полу у самого окна...

– Так что же, вы сейчас солгали нам, миссис Караччи?

– Нет! Я ничего не знать!

– Солгали, солгали! Мистер Эймс принимал у себя в комнате женщину! Знаете, чем вам это грозит? У вас отберут патент, вы не сможете сдавать комнаты, вас вышлют из страны, а то и посадят в тюрьму!

– Нет!

– Берегитесь, миссис Караччи! Вам придется объясняться с судьей и тогда, знаете... Ну, так как?

– Нет. Женщины нет. Не в моем доме! Мужчина, может быть. Женщина нет!

Тяжело дыша, она с жаром била себя в грудь.

– Я только это знать. Я бедная женщина! Я ничего не знать!

– Марш отсюда! – рявкнул Хедли. Быстро оборвав бурные протесты, он вытолкал женщину за дверь и закрыл засов, не обращая внимания на стук и пронзительные крики. После этого инспектор вытащил из кармана перочинный нож и открыл самое большое лезвие.

– Одна из досок под окном не закреплена, – объяснил он. – Возможно, там что-то есть. Подозреваю, правда, что Эймс просто прятал там свои деньги и хозяйке об этом известно.

Хедли поднял доску. Мелсон и Фелл заглядывали через его плечо. В углублении между балками лежало несколько вещей. Бумажник с тисненой монограммой "Д.Ф-Э." и полицейским удостоверением внутри. Денег в нем не оказалось. Связка ключей, шелковый кисет, трубка, пачка дешевых конвертов и почтовой бумаги, авторучка и книжка, на мягкой обложке которой значилось "Часовое дело".

– Никаких записок, – пробормотал, выпрямляясь, Хедли. – Так я и думал. – Он начал листать книгу. – Готовился к своей последней роли, бедняга. Без особого успеха – Карвер сразу же понял что к чему... Господи!

Из страниц книги выпорхнул сложенный листок почтовой бумаги. Хедли не сразу удалось дрожащими пальцами поднять его с полу...

Письмо было напечатано на пишущей машинке:

"Дорогой Джордж! Знаю, что вас удивит мое обращение после стольких лет молчания, тем более, что, по вашему мнению, я подвел вас в деле Хоупа-Гастингса. Не хочу оправдываться, скажу только, что сейчас, может быть, мне удастся вернуть уважение коллег, а, возможно, и право носить мундир. Я напал на след в связи с убийством в "Гембридже", которым вы занимаетесь. След совсем горячий! Никому ни слова и не разыскивайте меня, пока я снова не напишу! Напишу обязательно. И не раз!"

Дата: 29 августа, Хемпстед. Подпись: "Питер Э. Стенли". Они переглянулись. Тихонько шипело пламя газовой горелки.

В половине девятого вечера, после бурного совещания в Скотленд Ярде, машина Хедли мчалась вдоль набережной. Впереди сидели Мелсон и Хедли. Разговаривали они шепотом, потому что на заднем сиденье устроились сержант Бетс и молчаливый почти двухметрового роста агент в штатском по имени Спаркл. Инспектор был вне себя, и это сказывалось на том, как он вел машину.

– Я докладывал заместителю шефа, – бормотал Хедли, – и не знал, что сказать, кроме того, что Фелл готовит какой-то фокус, а я даже не знаю, где он обретается. На столе у меня собралась уже гора текущих дел. Хорошо если все закончится только тем, что меня спокойно переведут заведывать бюро находок.

– А как с письмом Стенли?

– Оно у Фелла. Он велел – это мне-то, представляете, мне! – никому пока не говорить о нем. Но, боже мой, понимаете ли вы, понимает ли Фелл, что будет, если Стенли окажется преступником? Что означает обвинение офицера полиции – пусть даже в отставке – в убийстве? Это же грандиозный скандал! По сравнению с ним самая серьезная афера покажется детской забавой! Быть может, вы обратили внимание, что благодаря принятым мною мерам имя Стенли не попало в сегодняшние газеты. Там нет о нем ни строчки, ни слова... Тем хуже для меня, если он все-таки окажется преступником. Могу только молить бога, чтобы этого не случилось. Стоило лишь намекнуть на такую возможность Белчестеру, заместителю шефа, как он пришел в ярость. Мы же выплачиваем Стенли пенсию, а все говорит о том, что это сумасшедший...

– В прямом смысле?

– В прямом смысле душевнобольной, которого уже не раз собирались поместить в лечебницу. До сих пор сестре Стенли как-то удавалось его отстоять... Не знаю, впрочем, точно, как там было. Разумеется, в любом случае его не повесят, а отправят, куда и следовало, – в сумасшедший дом. Но представляете себе завтрашнюю передовую статью в каком-нибудь, скажем, "Дейли трампетир": "Мы предлагаем вниманию читателей довольно странную историю с психически больным полицейским, которого теперешние власти столько лет холили и лелеяли вместо того, чтобы отослать его туда, где он никому не мог бы причинить вреда. Мягко выражаясь, чрезвычайно странно, что и сейчас, когда этот человек в припадке безумия убил офицера полиции, – точно так же, как несколько лет назад убил, не имея на то никаких причин, одного банкира – власти сделали все, чтобы замять дело..." И так далее, и так далее... Большая машина рванулась в сторону, обгоняя какой-то фургон, и снова помчалась сквозь мокрый туман, едва пропускавший свет фонарей. Хотя от такой езды сердце Мелсона временами уходило в пятки, все же он был полон радостного оживления, словно машина неслась прямо к решению загадки.

– А что думает Фелл? – спросил он.

– Что ж, Фелл сидит в одной лодке с нами. Если его умозаключения верны – я имею в виду то, что касается Элеоноры, – Стенли не может быть преступником! Это было бы чистейшей бессмыслицей. Согласны? Если бы удалось доказать, что его письмо – подделка. Однако наш эксперт, которому я, закрыв текст письма, показал подпись, утверждает, что она подлинная! Это ставит Стенли в безвыходное положение... а мне остается только следовать указаниям Фелла, вернуться к Карверу и сообщить там, будто мы арестовали Элеонору. Хорошенькая ситуация, не так ли? Если бы этот болван Полл...