«Это случилось в одной московской киноэкспедиции. Съемочная группа стояла в рыбацком поселке на берегу Черного моря. Днем москвичи снимали фильм, а по вечерам собирались у костра и до поздней ночи слушали рассказы рыбаков.

Капитан артельской фелюги дядя Митя, пожилой грубоватый моряк, имел привычку приходить к костру в окружении целой своры собак, которых очень любил. Собаки отвечали ему тем же и бегали за ним по пятам, за что рыбаки прозвали капитана „собачьим пастухом“. Капитан не обижался на рыбаков. Наоборот, он, казалось, гордился таким прозвищем.

Однажды, сидя у костра в окружении своих питомцев, дядя Митя говорил рыбакам:

— Я за что их люблю? За память! Сделай собаке добро — век не забудет.

Он почесывал то одной, то другой собаке за ушами и каждой из них давал характеристику:

— Это Пиндо, хлебом его не корми — дай воробьев погонять. А это Мирка, смирная и ласковая, будто кошечка. Ну, а Идол… он и есть идол. Часами может на одном месте сидеть и, хоть гром греми, не шевельнется!..

Охарактеризовав всех своих любимцев, дядя Митя перешел к последнему — огромному ньюфаундленду по кличке Моряк.

— А это мой лучший друг. Да! Попробуйте только троньте меня — вмиг разорвет. Ну, кто смел?

Нашелся смельчак — тронул дядю Митю рукой, делая вид, что хочет его ударить, но тотчас испуганно съежился, заметив угрожающий огонек в глазах Моряка.

— То-то! — торжествующе произнес капитан. — Это еще я ему „фас“ не скомандовал, а то бы… За меня он в огонь и в воду!

— И где вы понабрали таких? — не переставала весь вечер удивляться одна костюмерша.

— „Где, где“… Да кого где. Одну хозяин выгнал, другую пляжник забыл… А вот Моряка, того я на берегу моря подобрал. Совсем еще кутенок был. А случилось это лет восемь назад…

Среди слушателей дяди Мити находился один известный киноактер. Он только что прибыл из Москвы и молча сидел у костра, читая сценарий. Последние слова дяди Мити заставили его оторваться от сценария и пристально поглядеть сперва на ньюфаундленда, а потом на его хозяина, который продолжал рассказывать:

— Иду как-то раненько утром по берегу. Вокруг ни души, только далеко в море лодка виднеется: рыбачит кто-то. Смотрю: на высоком камне щенок сидит и здоровенный кусок колбасы ест. Сам весь мокрый, видать, кто-то его выкупал, что ли, да и посадил на этот камень, а сам ушел. Уж я кричал, звал хозяина — никакого ответа. Ну, тогда и взял этого кутенка домой.

Тут молчаливый киноактер отложил в сторону сценарий, поднялся и вплотную подошел к дяде Мите.

— Держу пари, что меня ваш Моряк не тронет, — вдруг заявил он рассказчику.

— Да? — насмешливо спросил дядя Митя. — А ну-ка, попробуй!

Никто не заметил в ту минуту, что происходило с Моряком. Пес, как только заговорил актер, навострил уши и медленно-медленно подошел к незнакомцу, потягивая носом.

Актер схватил за грудь дядю Митю и стал его трясти. Пес остановился, но не бросился на актера: его что-то явно сдерживало.

— Ну, чего тянешь! Фас! — строго крикнул ему хозяин. — Фас, говорю!

Еще одна секунда, и Моряк, возможно, прыгнул бы на актера, не заговори тот вдруг ласковым голосом:

— Кутенька, ты что? Кутя!..

Услыхав эти слова, пес неожиданно обмяк, осел, глупо улыбнулся, потом лег на землю и вдруг, виляя хвостом и виновато скуля, пополз к актеру.

Пес вдруг вскочил на задние лапы, принялся прыгать на актера, стараясь лизнуть его в лицо. Дядя Митя вытаращил глаза. Актер схватил его собаку в объятия и повалился с ней на песок.

Дядя Митя продолжал стоять, не понимая, что произошло. Тогда актер хлопнул его по плечу:

— Вы правильно сказали, что у собак хорошая память. Даже очень хорошая! Ведь я когда-то спас вашему Моряку жизнь. Разве после этого он может меня забыть? Было это действительно восемь лет назад. Я отдыхал в вашем поселке и каждое утро плавал на лодке. Однажды, смотрю, барахтается маленький, беспомощный щенок. „Кутенька! — подплываю к нему. — Не бойся меня, сейчас я тебя вытащу“. Ну, и спас. Потом к берегу подплыл, посадил на камень, колбасы ему оставил, а сам опять в море. Это вы мою тогда лодку видели. Вот так. А все остальное вам известно лучше, чем мне».

Нет нужды, что в этом рассказе не названы конкретные имена. Каждый, кому приходилось иметь дело с собаками, знает, насколько хорошо помнят наши четвероногие друзья людей, которые заслужили их привязанность.

Да, многие элементы сознания можно наблюдать в мире высокоразвитых животных. Это бесспорно. Но их совокупность нельзя все же назвать сознанием в полном смысле этого слова. Ведь все эти элементы — скорее исключения из правила, а не само правило. Это лишь зачатки сознания или, может быть, лучше сказать — сознание на низком уровне.

Психика высших животных еще загадка. Недопустимо «очеловечивание» психики животного, но и нельзя не видеть в действиях многих животных разумных поступков. Тут можно лишь говорить, спорить о характере и об уровне «разумности», а также о специфике мышления животных.

И вот что еще стоит подчеркнуть: разумное начало животных вполне мирно сосуществует с их инстинктами. Разве инстинкт не присущ и нам, высокоразумным существам? Мы производим тысячи всевозможных несознательных действий, начиная со всем известного факта отдергивания руки от горячего предмета и кончая очень сложными и часто противоречащими здравому смыслу поступками.

Но ведь это не мешает человеку быть разумным! Так почему мы должны делать исключение для высокоразвитых животных?

Мы говорим: это инстинкт. Другими словами, это вложено животному с рождения. То, что не требует никакого разума. То, что записано в наследственных генах. Но зададимся вопросом: а когда это произошло? Мы знаем, что инстинктивные действия животных, их повадки зависят от условий внешней среды, от тех или других опасностей, угрожающих тому или другому виду. А условия среды не остаются неизменными. В течение веков и тысячелетий резко изменяется среда обитания многих животных и соответственно этому изменяются их инстинкты.

Выходит, что они вырабатываются и закрепляются в наследственной памяти животного в какой-то определенный период времени. И тут с неизбежностью основную роль играет приобретенный жизненный опыт отдельных особей, особенно тех, кто при изменении условий жизни оказывается более сообразительным при опасности, в поисках пищи.

Именно их опыт жизни и записывается потом в генетической памяти. А потомки этих животных воспринимают такую память уже автоматически, без участия сознания.

Поразмышляем еще немного о разуме животных. Стремление увидеть в повадках животных черты человеческого поведения распространено широко. Очень часто оно уводит далеко от истины. Поэтому ученые с большой осторожностью относятся к наблюдениям, которые говорят о сознательном поведении животных. И это правильно.

Но подумаем о другом. Не ошибочно ли считать, что животному не нужен разум, не нужна смекалка? Казалось бы, куда надежнее его защищает врожденный инстинкт. Он сработает в нужный момент — и сработает лучше, чем если животное вдруг решит поразмышлять, что ему следует сделать в создавшейся ситуации.

Только что родившийся звереныш, слепой и беспомощный, настойчиво тянется к соскам матери, еще не сделав первого шага в мир, не ведая ни о ком и ни о чем. И это дает ему возможность остаться живым, не умереть в первые же дни от голода. Молодые пауки без какой-либо помощи родителей сами начинают ткать паутину. Утята, выведенные курицей, без обучения при первой же возможности лезут в воду — их гонит туда инстинкт предков, и они находят там свою стихию.

Все это так. Но достаточно ли животным одних предупреждений инстинкта? Не ставит ли их реальная жизнь в такие условия, когда помимо родового инстинкта требуется — с необходимостью! — собственный жизненный опыт, а когда его нет, то и сообразительность в самом прямом значении этого слова?

Думается, что именно так в жизни животных и происходит. Ведь готовых ответов на все случаи жизни у инстинкта животных нет и не может быть.