В темную вьюжную ночь под 21 декабря Артем и его боевые друзья крепко спали в теплых больничных постелях. Патрули — от самой Конной площади до ворот Сабурки — охраняли их сон. Но всем им казалось невероятным, что полиция нагрянет сюда после бомбы, брошенной в пристава.

Снежная буря измотала дружинников, леденящий ветер пронизывал насквозь, и парни прозевали коварного врага...

Словно не люди, а призраки пробивались сквозь пургу к Сабурке. Только пост у самых ворот лечебницы заметил городовых. Саша Васильев опрометью бросился к главному корпусу. Там Артем и все руководители подполья. Уже на бегу Васильев приказал Лазько:

— Дуй, Мишук, к Тутышкиным! Кажется, у них ховаются Мечникова и Фрося...

В вестибюле главного корпуса дремала дружинница Алексеева.

— Верка! — крикнул ей Васильев с порога.—Поднимись к Базловой: тревога! Полицейских — как тараканов... Всю больницу оцепили!

Даша бодрствовала в ординаторской. Очень хотелось спать, но ведь ей доверена жизнь руководителей подполья.

Закрыв все входы в отделение, она разбудила Артема и Корнеева, растолкала Авилова, Пальчевского и еще трех комитетчиков, прикорнувших на приставных койках в коридоре. Федора провела в изолятор и дала ему больничную одежду:

— Переоденьтесь... Так надо. Я сейчас!—и убежала.

Федор растерянно покосился в угол. Там в смирительной сорочке лежал буйнопомешанный. И не просто лежал, а корчился в судорогах, что-то бессвязно орал. На губах пена, глаза дико вращаются.

Страшно. Лучше очутиться на улице лицом к лицу с врагом, а не в этой мышеловке, с безумцем рядом.

А городовые уже вломились в корпус и колотили в обитую железом дверь отделения:

— Полиция! Отворите! Не то взломаем двери.

Даша усмехнулась. Эту дверь и таран не сразу возьмет.

— Без доктора Тутышкина никого не пущу. Кто бы вы ни были! Перестаньте орать и пугать больных. Тут не кабак.

— Ну погоди, стерва... — выругался кто-то. И, грохоча сапогами, побежал вниз по лестнице.

Вернувшись в изолятор, Базлова деловито запеленала Федора в мокрую простыню. Приклеив ему коллодием фальшивую бородку, растрепала ее рукой. Хорош.

Федора разбирало зло. Проклятие! Очутиться в руках жандармов этакой беспомощной куклой? А на языке медиков это просто «укутка» для припадочных и больных с расшатанной нервной системой.

— Если сюда заглянут фараоны, копируйте соседа, — кивнула Даша на сумасшедшего. — Увидят — и захлопнут дверь.

У Тутышкиных шел обыск. Пристав допрашивал доктора и его жену Юлию Федоровну. Мечникова назвалась свояченицей доктора, а Фрося Ивашкевич — прислугой. Тутышкин держался с достоинством и разрешения на вход полиции в свое отделение не дал:

— Будоражить душевнобольных? Они и так обижены судьбой.

Разглядывая Тутышкина, пристав иронически щурился:

— Так это вы напечатали в мерзком «Харьковском листке» свою крамольную «Историю революционного движения на Сабуровой даче»? За что же вы так обрушились в ней на доктора Якобия?

— Невежда ваш Якобий. Объяснять бунт матросов «Потемкина» психической эпидемией? Нелепо. Однако это к делу не относится!

— Тек-с, тек-с... Итак, упорствуете в своем нежелании пустить нас в отделение?

Пристав решил дождаться утра и врачебного инспектора земства. Тот прикажет открыть все двери.

Даша Базлова волновалась. Рано или поздно, а полиция ворвется в ее отделение. Тогда Артему и другим подпольщикам несдобровать. О себе не думала. Как бы всех комитетчиков вывести в общее отделение на первом этаже? Там обыска делать не станут. А здесь на парадной и черной лестницах полиция, окна зарешечены...

И тут блеснула спасительная мысль. А подъемник, которым доставляют с первого этажа на второй пищу больным?! Лифт крохотный, но рискнуть можно.

Даша крикнула в черный зев лифта фельдшерице Смирновой:

— Женюрка! Спущу наших. Попытайся вывести их во двор.

Первым спустили Авилова. Кое-как втиснули в ящик лифта. Долговязый Пальчевский съежился и сунул голову меж колен. С Артемом пришлось повозиться, но отправили и его. Выбравшись внизу из лифта, он с трудом выпрямился. Все же это лучше изолятора с безумцем.

Под утро пристав вызвал Дашу на допрос в контору. С ним был помощник ротмистра Аплечеева. Оба то угрожали фельдшерице, то сулили ей всякие блага за выдачу Артема.

— Артем?—дивилась Даша. — Понятия не имею! В пансионе у меня только больные.

— Дурочку строишь? — рассвирепел хлыщеватый жандарм. — Захотелось в крепость?

Даша не из пугливых. Когда ее отпустили, она стремглав помчалась в отделение и снова сунула голову в дверцу лифта:

— Женька, выручай наших! Явится инспектор — будет поздно.

Ткнув одетым в белые халаты Авилову и Корнееву по лопате, Пальчевскому — метлу, а остальным комитетчикам вручив кастрюли, Смирнова отодвинула засов на дверях черного хода. За дверьми стояли городовые.

— Назад, назад, говорят вам! Никого не велено выпускать.

— Да вы ошалели! — завопила фельдшерица. — Мне надо кормить больных. Вот шваркну тряпкой по рожам, сразу перестанете нарушать больничный распорядок! — И повернулась к «служителям».— Чего рты разинули? Разгребайте снег и марш на кухню за завтраком.

На шум явился пристав. Стоит ли попусту затевать скандал? Скоро прибудет врачебный инспектор, и Артема все равно арестуют. Он цыкнул на подчиненных:

— Отставить! Служители пусть займутся своим делом, задерживать лишь посторонних и подозрительных.

Старательно расчищая от ночного снега дорожки, «служители» щурились на первые лучи зимнего солнышка. Ветер утих, мороз небольшой, небо очистилось от туч. Отличная погодка!

Дорожки от лечебного корпуса разбегались к конторе, кухне, в глубь парка и к воротам. По этим дорожкам от полицейских, расчищая снег, все дальше и дальше уходили комитетчики.

В девять утра Женя Смирнова вывела на прогулку своих подопечных из общих палат первого этажа. Полицейские и филер, знавший в лицо Артема, внимательно разглядывали шествие душевнобольных. Зрелище тягостное, удручающее. Никто и отдаленно не напоминал неуловимого революционера. А тем более этот издерганный мужчина с походкой паралитика... Левую ногу волочит, весь трясется и что-то бормочет. Тупой взгляд, лицо перекошено, нижняя челюсть отвисла. Болезнь совсем разрушила человека!

Артему противно изображать сумасшедшего. Но что делать? Партия ждет от него не «отдыха» в тюрьме, а подпольной работы.

Женя уводила своих больных в парк. У приземистого здания, где очищались сточные воды Сабурки, прежде чем попасть в чистоструйную Немышлю, Артем попрощался с фельдшерицей:

— Я еще приду, Женя... Непременно приду. Так скажи и товарищам. Это не конец!

Перейти по льду Немышлю, пересечь железную дорогу и скрыться в комнатушке на Корсиковской, где весной процветала коммуна рабочих парней, —дело десяти минут.

Хозяин домика не удивился больничной одежде Артема. Молча дал переодеться. Жив, невредим — вот и славу богу.

Но сам Федор не радовался. Тревожила судьба товарищей, — он еще не знал, что они тоже ушли. Злился на себя. И как он забыл в комнате Даши пальто, а в нем отличный паспорт на имя умершего в больнице некоего Ивана Лихонина? Такому документу цены нет! Но потеря его не главная беда. Успела ли Базлова спрятать его пальто до прихода полиции?

А тем временем Тутышкин, Даша и Женя Смирнова не скрывали радости. Спасены все вожаки харьковского подполья! Только Саша Васильев, схваченный в вестибюле больницы, теперь сидел там же под охраной и лихорадочно обдумывал план побега.

К полудню в лечебницу прибыл врачебный инспектор господин Советов и сразу позвонил из конторы Базловой:

— Пропустите в свое отделение полицию.

Вместе с городовыми и жандармским унтером в платный пансион вошли старший фельдшер Грабовский и агент охранки в штатском. Взяв Базлову за руку, фельдшер доверительно шепнул ей:

— Где Артем? Я незаметно выведу и спрячу его.