— Именно «болячка», — кивнул земляк. — Болячка на теле рабочего класса — штрейкбрехер! Тут рядом бастуют швейники, и пикетчик вывел скэба на чистую воду...

— С каких пор предприниматели стали поддерживать стачки?

— А что делать хозяину кафе? Даже посуда, из которой ел скэб, считается оскверненной. Заведение перестанут посещать, узнав, что штрейкбрехерам здесь не отказывают в еде.

Солидарность трудящихся восхитила Сергеева. Но уже на следующий день он понял, что сильно преувеличил роль здешних профсоюзов и недооценил алчность капитала.

Все утро у Дома иммигрантов шныряли вербовщики разных фирм. Особенно усердствовал агент сахарной компании. У нее огромные плантации не только в штате Квинсленд, но и на островах Фиджи. Назойливый вербовщик всячески обхаживал русских:

— Платим на рубке сахарного тростника по пять фунтов стерлингов в месяц. Жилье и проезд — за счет компании. Работать десять часов в день. По рукам? Давайте писать контракт!

Посоветовались с управителем Дома иммигрантов, и тот одобрил:

— Поезжайте, лучшего не найдете!

Однако классовое чутье не изменило Сергееву. Тут что-то не так! Почему вербовщик лебезит, лезет вон из кожи? И он стал расспрашивать соседа по койке, шотландца из Глазго.

Тот покосился:

— Ты что, парень? Рабочие, плантаций уже неделю бастуют!

Федор так и обмер. Здесь надо глядеть в оба, не то вмиг попадешь в презренные штрейкбрехеры.

Вернувшись в кабинет управителя Дома иммигрантов, он сказал:

— Стыдитесь, сударь, обманывать неопытных людей! Мы покидаем ваш негостеприимный дом. Мы не скэбы!

В тот же День земляки с помощью профсоюза и всей русской колонии устроили новоприбывших: Щербакова — слесарем на завод, Саню — на колбасную фабрику, Ермоленко и Наседкина — на строительство железной дорога за двести километров от Брисбена. Сергеев и Саша тоже поехали на укладку полотна новой железной дороги в Уорике. Уорик — в сорока километрах от Брисбена. За этим городком на холмистой равнине, окруженной плоскими горами, белеют палатки отряда строителей железной дороги. Ее прокладывают в глубь страны — там открыты залежи угля, меди, золотые россыпи.

В лагере инженера-подрядчика Томсона сотни четыре рабочих разных национальностей.

Покуривая пенковую трубочку, инженер пристально осматривал новичков. Ощупывал бицепсы Федора:

— Ол райт! Геркулес... Но работа тяжелая. Не боишься?

— Я ничего не боюсь, Мистер Томсон.

Подрядчик одобрительно кивнул. Именно такие люди ему нужны!

— Как твое имя?

— Артем.

— Артом... — с трудом выговорил инженер. — Нет, лучше Томас, Том! Так привычнее. Бери в сарае заступ, кайлу и палатку. В получку высчитаю.

Забив на окраине палаточного городка два кола и соединив их перекладиной, Федор перебросил через нее полотнище, концы его притянул к сухой земле костылями. Жилье! Мешок с травой — ложе, а ящик из-под макарон — походный стол. Купил в лагерной лавчонке котелок, сковороду, кружку, свечу и продукты. Жестянка из-под керосина — умывальник. Пищу готовил на костре.

Весь день на полотне железной дороги копошатся строители. По утрам холодно, однако люди в свитерах быстро согреваются. А днем зимнее солнце обжигает. Грабарское дело знакомо Федору с детства. Не раз копал землю в отцовской артели. Но отвык — сразу натер кровавые мозоли. Заснул с трудом.

Потянулись тяжелые рабочие дни, а за ними недели.

Дорогая Фрося! — писал он Ивашкевич. — Целый век прошел, кажется, с тех пор как я имел известия из ваших краев. Последнее письмо я послал вам из Гонконга... Я сейчас в Австралии и думаю провыть здесь около года. Работаю на железной дороге, рабочим, по 1 шиллингу в час. Живу в палатке. Укрепляю мускулы, думаю укрепить и нервы...

Хорошая страна. Как живописна, просторна, свободна!.. С тех пор как я уехал из Брисбена, я ни разу не видел полицейского. Жизнь здесь монотонна. Развлечения — выпивка и спорт. Так как я не пью, а боксы меня мало интересуют, то мне по праздникам ничего больше не остается, как стирать белье, ходить в лес гулять... Я состою, конечно, членом союза. Получаю газету.

В общем, Австралия для меня хорошая лечебница, но не поле деятельности. Как только я почувствую себя нервно и душевно окрепшим, я переменю ее на другую страну...

Глядя на потрескивающий огонек свечи, задумался. Нет, отсюда — только домой при первой же возможности. Но сначала надо восстановить здоровье. И он приписал:

...Я из России уехал лишь на время. И на очень короткое, быть может. Я вернусь, когда почувствую, что я нужен. Дыхание жизни рабочего движения еще не отлетело. Хотя, быть может, пульс и слаб... А в самом деле, что бы вы сказали, увидев меня в один прекрасный момент на одной из ваших улиц? Впрочем, вам придется этого подождать хотя бы до будущего года.

В воскресенье некоторые строители уезжали погулять в «паблик- барах» Брисбена, но большая часть развлекалась в лагере. Пили пиво, горланили песни и от нечего делать боролись. А Федор уходил в горы, в ближний лес. Увидеть бы диковинных животных — эму и кенгуру, — они изображены даже на гербе Австралии. Но вместо них натыкался лишь на стайки разноцветных попугайчиков и воробьев. Воробьи напоминали о родине, но странно: перевезенные сюда из Европы, они гнездились уже не вблизи человеческого жилья, а в земляных норках и расщелинах скал. Хищников в Австралии нет.

Федор усмехнулся. А может, климат, условия жизни этой страны сказались и на австралийских толстосумах? Говорят, капитализм превратился здесь в безобидного вегетарианца и уже не пьет кровь из рабочего класса... Как бы не так! У здешнего эксплуататора тот же кровожадный нрав, только он умеет маскироваться.

Сергееву многое нравится в Австралии. Открыто существуют профсоюзы, клубы и так называемая рабочая — лейбористская партия. На рабочего не смотрят свысока, как в Европе, в России. Труд уважаем. И вежливы взаимно — имущие и неимущие. Везде чистота. Стоит пьяному появиться на улице, к нему молча приблизится полисмен и, ловко защелкнув на его запястьях наручники, повезет в вытрезвитель. За бранное слово при женщинах — каторжные работы. Хорошо! Но эти же самые женщины, имея право избирать, не могут быть избранными. О грабежах, воровстве и убийствах не слыхать. А ведь Австралия — место бывшей ссылки отъявленных уголовников! Переродились они, что ли? Да, многое еще непонятно, противоречиво...

Продравшись сквозь густые заросли скрэба — сплетение акации, мимозы и невысоких колючих пальм, — Федор очутился в эвкалиптовом лесу. Высоченные белые деревья с облезающей корой стояли тихие и грустные. Наступила весна, и они, протянув к небу редкие ветви, словно молили о влаге каждым своим листочком.

Где-то наверху выводил рулады смеющийся Джек. Эта птица отважно расправляется со змеями. Она завершает пение сатанинским хохотом. Но еще хуже, когда лагерь пробуждается от воя диких собак динго, выходящих на ночную охоту. Саша не выдерживает:

— Проклятье! На части их режут, что ли? Хоть беги отсюда.

Он, кажется, и впрямь сбежит. Подбивает и Федора, но тот не согласился покинуть лагерь в Уорике. Работа — везде работа.

Лес кончился. Перед Сергеевым обширная долина с небольшими холмами. Часть ее огорожена колючей проволокой, а за ней — тысячи овец. Сухая желтая трава уступала место веселой прозелени. Весна шагала быстро. Стоял октябрь.

Здесь у Федора знакомые — пастухи из племени чепара, австралийские аборигены. Темнокожие, внешне не очень привлекательны, но добродушны. Племя вымирает. Земли туземцев теперь разгорожены на фермерские участки. Кенгуру почти истреблены колонистами — овцам нужна трава. И вот полуголые, закутанные в «правительственные» одеяла — единственный вид помощи, которую белые оказывают им бесплатно, — туземцы сидят у костра и сторожат огромные отары мериносов. Не каждой семье посчастливилось получить даже такую работу.