Он недовольно посмотрел на часы, – было бы очень хорошо теперь пригласить гостей за стол, но декан еще не появился, и Павел Иванович не знал, ждать его дольше или нет, надо было посоветоваться с женой.

Лавируя между накрытым столом и в беспорядке поставленными стульями, он вышел из гостиной, подошел к двери спальни, открыл дверь и, отыскав взглядом среди женщин Людмилу Макаровну, мигнул ей, чтоб она вышла.

– Надо приглашать людей к столу, – зашептал Павел Иванович жене. – Девятый час, – он постучал пальцем по стеклу часов, которые были на его руке, – сколько можно ждать?

Жена посмотрела на него возбужденным взглядом, заговорила, поправляя на плечах платье:

– А почему его нет, не знаешь? Конфликта у тебя с ним не было никакого?

Павел Иванович пожал плечами.

– Кажется, не было.

– Хорошо, приглашай всех к столу… Сколько же можно ждать, – решительно сказала Людмила Макаровна. И, широко открыв дверь в спальню, громко сказала, показывая рукой на гостиную: – Дорогие женщины, там мужчины без вас совсем истосковались… Прошу к столу! Прошу, прошу. – И сама первая направилась в гостиную. Надо было тактично, незаметно, будто случайно посадить каждого на свое место.

– Василий Борисович, садитесь, пожалуйста, с Анной Романовной вот здесь, здесь вам удобно будет, пожалуйста, пожалуйста, – повела она к столу заместителя декана. – Садитесь все, садитесь, где кому нравится, – поворачивалась она к гостям. – Митя, ты молодой, садись с Нелли Игоревной, – подсаживала она племянника к учительнице музыки. Увидев, что дочку держит за руку бородатый Митин друг, собираясь вместе с ней сесть, будто не замечая парня, взяла дочь за плечи. – Ирочка, ты с нами сядешь, со мной и с папой, вот сюда иди. – «Ишь ты, схватил уже… Я тебе покажу», – разозлилась на бородатого Людмила Макаровна. Дочку она берегла, боялась, чтоб не закружил ей голову какой-нибудь шалопай.

Гости усаживались, двигая стульями, потесняя друг друга, оглядываясь, с кем и напротив кого оказались, бросая взгляды на бутылки, на закуски, которыми был загроможден стол. Два места в центре Людмила Макаровна все же оставила свободными, на тот случай, если декан все-таки придет.

Павлу Ивановичу на первых порах надо было взять руководство застольем на себя, и он постучал вилкой по графину с водкой, в которой плавали лимонные корки.

– Дорогие гости, прошу внимания! – сказал он. Подождал, пока за столом немного утихли, и весело заговорил: – Прошу налить рюмки! Кавалеры, наливайте своим подругам и соседкам, не забывайте и про себя. Сегодня никто не должен встать из-за стола трезвым!

Все опять весело зашевелились, мужчины потянулись к бутылкам, к графинам.

– Вы что будете пить?

– Вам коньячку?

– Нет, только вино.

– Вы себе, себе наливайте! – загомонило застолье, зазвенели рюмки, забулькали вино и водка. Некоторые сразу начали накладывать и закуски. Муж Веры Петровны держал перед собой тарелку жены и спрашивал:

– Верочка, тебе чего взять?

Заместитель декана уже положил на свою тарелку целую гору разной закуски, соседка, которая помогала Людмиле Макаровне готовить стол, наколола на вилку один скользкий грибок, и тот сиротливо лежал на ее чистой тарелке с синим ободком.

Павел Иванович поднялся, держа полную рюмку, повел взглядом по гостям, которые сидели, повернувшись к нему лицами. С высоты его роста теперь хорошо был виден весь стол, заставленный едой, еще мало тронутой гостями, – заливная курица на большом белом блюде, рыба разного приготовления – и фаршированная, и жареная, тонко нарезанные, почти прозрачные балыки, яйца с красной икрой, салат с крабами, свежие огурцы, хотя за окном гудела метель. Глянул на все это и как бы увидел другой стол – в коридоре, в суде, на котором стояла чернильница-невыливайка и лежала деревянная ручка с сухим пером, стол, на котором химическими чернилами было написано: «Я хочу домой… И есть хочу… И Вовку жалко…» Что-то неприятно, словно улитка, поползло по его груди, но он постарался мысленно отогнать это неприятное.

– Дорогие товарищи! – сказал он торжественно. – Потом мы выберем тамаду, праздник наш будет идти, как у всех добрых людей, но первый тост, первое слово я хочу сегодня сказать сам. Я хочу, чтоб вы выпили за мою жену, день рождения которой мы отмечаем, за славную женщину, мать моей дочери. Я сам желаю и хочу, чтоб и вы пожелали ей доброго здоровья, долгих лет жизни, счастья и радости…

– И вечной красоты, молодости, – вставил заместитель декана, поднимая вверх свою рюмку.

– Вы меня очень правильно дополнили, – любезно поклонился в сторону заместителя декана Павел Иванович. – И вечной красоты, молодости, говорят, что женщине это очень важно.

– И мужчинам не менее важно, – бросил реплику завуч.

– И мужчинам, – согласился Павел Иванович.

Кто-то крикнул, чтоб не мешали мужу говорить тост в честь жены, все смолкли, и Павел Иванович закончил свое торжественное слово, чокнулся с женой, опрокинул рюмку. Гости потянулись к имениннице, каждый хотел поздравить ее лично, сидевшие в конце стола вставали и шли, улыбаясь, с полными рюмками туда, где сидела хозяйка.

А она с рюмкой в руке поворачивалась то в одну, то в другую сторону, чокалась с гостями, наклонялась, чтоб достать своей рюмкой тех, кто сидел далеко, ее блестящее платье оттопыривалось на груди, даже была видно ложбинка посредине.

После первого тоста несколько минут в квартире было совсем тихо, только стучали ножи да вилки, потом гомон опять начал набирать силу.

Тамадой выбрали завуча, тому было не привыкать, его часто выбирали тамадой, и глаза его теперь возбужденно блестели, и лысина блестела, как полированная, он шутил, каламбурил, призывал застолье к вниманию. Встал и заявил, что раз именинница – преподаватель английского языка, то он скажет тост в ее честь на английском языке.

– Притом в стихах, в стихах! – поднял вверх он свою рюмку.

Все сразу согласились, притихли, готовые слушать, и завуч продекламировал:

Людмила Макаровна покатилась со смеху и захлопала в ладоши.

– Браво, браво! – засмеялась она. – Прощаю вам и ваше произношение! За вашу смелость, за то, что вы, не зная английского языка, взялись на нем стихи писать!

Завуч поклонился.

– Я всю жизнь изучал французский, – сказал он, – но специально для вас, как видите, освоил и английский.

– Скажите, Костя, – спрашивала Людмила Макаровна у поэта, мужа своей приятельницы, – знаете ли вы в истории литературы факт, чтоб человек не зная языка, стихи на нем писал?

Поэт только что выпил и теперь закусывал.

– История все знает, – ответил он с полным ртом.

– А понимаете ли вы хотя бы, что сказали? – со смехом спрашивала Людмила Макаровна у завуча.

– О, как вы плохо обо мне думаете, дорогая именинница! – деланно обиделся тамада. – Я сказал вам «добрый вечер» и что я рад видеть вас!

– По-английски вы, по-моему, говорили дольше, – сказал поэт.

Все весело засмеялись.

Когда застолье уже гудело, как растревоженный улей, в дверь позвонили, и появились наконец декан с женой. Он невысокий, полноватый, с умными глазами, она слегка застенчивая, с мягкой улыбкой на немолодом, но еще привлекательном лице.

– У-у-у! – загудели гости, высказывая свою радость.

– Штрафную! Штрафную! – крикнул тамада, наливая декану коньяку в фужер.

Декан поднял руку.

– Извините, не судите слишком строго… Виноваты, опоздали, так получилось, – просил он прощения.

Когда новые гости немного подкрепились и обвыкли в компании, Людмила Макаровна начала просить поэта почитать свои стихи.

– Пожалуйста, Костя, только не по-английски, чтоб все поняли.

Поэт сначала отнекивался, но жена толкнула его в бок, и он встал. Поэт был высокий, со светлыми волосами, худощавый. Опершись одной рукой на стол, другую сунув в карман пиджака, он начал: