– Ну а того, Витькиного отца, не искали? – спросил Павел Иванович, уже скорее для того, чтоб поддержать разговор и показать Марусе, что он слушает. – Алименты надо было взыскать.

Маруся помолчала, глядя в сторону, на застланную голубым покрывалом кровать, пожала плечами.

– Что ж тут искать… Если человек убегает, то на черта его искать. И не столько тех алиментов было бы, сколько волокиты. Я вам скажу, время было такое после войны, мужчин поубивало, баб много осталось, девки повырастали, всем замуж хотелось, некоторые девки и сами на шею вешались, отбивали мужиков. Хотя как посмотришь, так и теперь свет не лучше, – женятся, разводятся, мужчины много пьют. И у меня есть один, сватается, но я боюсь связыватьсяЯ, потому что выпивает.

Павел Иванович подумал, что, видно, этот человек и оставил пачку «Беломора», которая теперь лежала на столе.

Надо было вставать, идти домой. Что сказать этой женщине на прощанье, чем закончить разговор? Поблагодарить за то, что рассказала, попросить извинения за то, что отнял у нее столько времени?

ОНа ведь с работы, видно, голодная. Павел Иванович сегодня тоже не обедал и вдруг почувствовал, что сильно хочет есть.

Дождавшись, когда Маруся прервала свой рассказ, он встал. И Маруся поднялась со стула, вздохнула, кажется, ей было даже жалко, что этот солидный человек сейчас уйдет.

– Так я подумаю, может, что-нибудь удастся сделать для вашего племянника, – сказал он.

Маруся согласно кивнула головой.

– Спасибо, вам, спасибо. Оно бы, конечно, хорошо, если б сестра знала, в гробу перевернулась бы.

Она пошла в коридорчик, сняла с вешалки пальто Павла Ивановича, подала ему. А тот одевался и отводил от Маруси глаза, – знал, что ничего он не сможет сделать, Зайчик будет отбывать наказание, и дай бог, чтоб колония пошла ему на пользу.

Маруся набросила на голову платок, надела пальто – собралась провожать Павла Ивановича.

– Не надо, Маруся, оставайтесь дома, я и так вас утомил своим визитом, – уговаривал ее Павел Иванович, но Маруся не согласилась.

– У нас на лестнице лампочка не горит, да и возле дома дорогу еще надо знать, я провожу вас, хотя бы до улицы, – сказала она.

На лестнице действительно было темно, и Маруся пошла впереди.

– Дайте руку, – сказала она Павлу Ивановичу, – у нас лестница крутая, еще споткнетесь.

Павел Иванович подал руку, и Маруся взяла ее. Рука у Маруси была теплая и немного шершавая, она крепко держала Павла Ивановича и вела его за собой, как слепого.

На улице было светло от снега, да он еще все падал, слабый, мелкий. Впереди горел огнями город, и оттуда слышался гул машин, заскрипел на кольце трамвай. Справа, там, где шло строительство, горел прожектор, снежинки кружились возле него, и казалось, что они не падают вниз, а летят кверху. На стене, сложенной из кирпича, трудились рабочие, сверкала электросварка.

Маруся выпустила руку Павла Ивановича, пошла впереди его по заснеженной дорожке, около которой лежала еще строительная щебенка.

– Это у нас теперь непорядок, – сказала она, – а когда окончат те дома, то везде асфальт положат, скверов насадят, фонари поставят, не хуже будет, чем в центре.

– Да, район тут хороший, – согласился Павел Иванович. – Тихо у вас, и воздух чистый, не то что в центре, где столько машин.

– Жить бы теперь да жить, – оглянулась Маруся на Павла Ивановича, – и хлеб у людей есть, и к хлебу, и квартир уже столько построили, да вот люди сами портят себе жизнь. У одних ума не хватает, у других – совести.

Они подошли к деревянной улице, которая была похожа не деревенскую, где-то даже, как в деревне, залаяла собака.

– Что ж, спасибо вам, дорогая Маруся, – остановился Павел Иванович и подал руку на прощанье. – Спасибо за все, что вы мне рассказали, я вам очень благодарен.

Маруся крепко, по-мужски, ответила на пожатие, потом спрятала руки в карманы пальто.

– Не за что благодарить, – сказала она. – Это вам спасибо. Если уж что сможете… – начала она с просьбой в голосе, потом неожиданно вскинула на Павла Ивановича глаза, лицо ее стало тверже. – А может… Может, и не надо ничего делать… Пусть посидит, может, ума наберется, пусть знает, что раз напакостил, так и заплатить за это надо. Может, на пользу ему пойдет колония – пить отвыкнет.

За время, что ходил в заседателях, Павел Иванович многого насмотрелся, не раз видел, как родители, родственники из кожи вон лезли, чтоб обелить своего недоросля, чтобы выгородить от наказания. Сын одной дамы пырнул ножом человека, так та дама совсем серьезно доказывала, чтоэ то потерпевший сам себя ударил.

Павел Иванович пожал Марусе руку выше локтя, сказал:

– Не знаю, я… сам не знаю, как лучше. А вам… вам я желаю… чтоб счастливо жили вы в вашей новой квартире, чтоб человек, который за вас сватается, бросил пить.

Маруся засмеялась.

– Чтоб ваши слова да богу в уши.

– Ну, будьте здоровы, – еще раз попрощался с ней Павел Иванович.

И пошел, пошел быстрее к трамваю, который, слышно было, недалеко стучал по рельсам.

С трамвая он пересел в троллейбус, вышел из троллейбуса на своей остановке. В подъезде по привычке открыл почтовый ящик – он был пуст, видно, жена или дочь забрали почту. Легко поднялся на свой четвертый этаж, открыл своим ключом дверь.

Дочь играла на пианино, жена сидела на диване, пододвинув близко к себе торшер. читала английский журнал:

– Где ты ходишь, где ты пропадаешь? – напустилась она на Павла Ивановича, как только он вошел в комнату. – Ждем, ужинать без него не садимся.

– В институте был, занятия проводил, семинар, – ответил он.

– Так не мог позвонить? И что это за занятия такие вечером? Тебе всегда больше чем кому-нибудь надо. Ирочка! – позвала она. – Ужинать!

Жена ворчала, но он не обращал на это внимания: жена ворчала, жалея его.

Он ел долго и много и никак не мог утолить голод, никак не мог наесться. Жене это нравилось, и они подкладывала и подкладывала ему в тарелку. Сама жевала и рассказывала о своих школьных новостях, вспоминала, как прошел ее день рождения.

– По-моему, неплохо все было, весело, только Митька приволок этого бородатого.

– А по-моему, он симпатичный, – сказала дочка, взяв с блюдца печенье.

– Симпатичный! – передразнила мать. – Там, за бородой, и не разберешь, симпатичный или не симпатичный, и вообще тебе еще рано присматриваться к мужчинам.

Людмила Макаровна глянула на мужа, сцепила пальцы и покачала головой; это означало: вот посмотри, какие там девочки, какой теперь свет пошел.

После ужина Павел Иванович сказал жене, что хочет принять ванну. Она принесла ему чистое белье, большое махровое полотенце.

Он тер мочалкой свое белое тело, которое уже начинало оплывать жирком, и ему казалось, что он смывает, счищает грязь не только с кожи, но и с души, что ему становится легче, свободнее. Он долго полоскал рот, казалось, все еще ощущал запах папиросы, которую сегодня выкурил, потом стоял под душем, сгонял руками воду с тела, тер ладонями лицо. Ванная наполнилась паром, совсем запотело зеркало, висевшее над умывальником.

Потом он долго растирал тело махровым полотенцем. Оделся, причесал влажные волосы, с сожалением замечая, что их стало в последнее время меньше, особенно впереди, увеличились, полезли вверх залысины.

Свежий, будто только что на свет родился, он вошел в гостиную, взял сегодняшние газеты, которые лежали на низком столике, сел в свое кресло.

Он полистал газеты, остановился на статье «Высшая школа, ее задачи». Читал, в чем-то соглашался, в чем-то не соглашался с автором, уже дочитывая статью, вдруг вспомнил проходную завода, женщину в зеленом пальто – Марусю, ее новую квартиру. Все вспомнилось как сквозь туман, как сквозь сетку мелкого снега, который сыпался сегодня целый день, кружился возле прожектора, и казалось, что он не падает вниз, а летит кверху. Как будто говорил он с Марусей, сидел в ее квартире не сегодня, а когда-то, давным-давно.