Оказалось, что длина полыньи – около 350 ярдов – как раз достаточна, чтобы «Остер» мог оторваться. Взлет предстоял нелегкий, так как в середине полыньи был изгиб, который сам по себе затруднял разбег.

Очередь лететь была Джона Клейдона и он сказал нам по радио, когда, разогревая двигатель, водил самолет кругом по полынье, что сначала сделает пробный пробег, чтобы знать, как самолет будет вести себя на искривленном пути пробега.

Все наблюдали, как он начал этот пробный пробег, и вдруг стало ясно, что он собирается сделать попытку взлететь. Когда самолет прошел через искривление, изогнутые волны от его поплавков побежали поперек неподвижной воды полыньи. Вот он все ближе и ближе к кромке льда в конце полыньи – казалось невозможным, что он поднимется над ней, и летчики наши, я уверен, едва осмеливались смотреть. В последний момент в нескольких футах (а не ярдах) от кромки самолет оторвался от воды. Впоследствии Клейдон сказал нам:

– Я должен был взлететь на первом разбеге, я не посмел бы пробовать еще раз.

В продолжение трех часов Клейдон летал на высоте 5000 футов , сначала на северо-запад, потом на восток, потом на север. Все время его сообщения по радио наносили на карту. Сначала они были очень мрачными, потом, когда он уже летел на юг, к судну, становились все более обнадеживающими. В 50 милях к северу от нас он обнаружил легкий, несплоченный паковый лед с полосой проходимого льда, тянущейся на юг до точки в 20 милях к западу-северо-западу от нашего судна.

Вскоре он пошел на посадку, разделив свободную поверхность воды с несколькими китами, которые всплыли, пуская фонтаны и, видимо, протестуя против этого существа из другого мира.

Как только самолет подняли на борт, наше судно начало пробиваться к западу, туда, где Клейдон обещал более легкие условия плавания. Скоро мы расчистили себе путь, пробившись сквозь тяжелые ледяные поля в район тонкого льда толщиной всего два фута; нормально «Терон» ломает такой лед совсем легко, но море Уэдделла сделало еще одно последнее усилие задержать нас: весь этот район оказался областью сжатия, мешавшего льду расступаться перед судном. Лед оказался слишком толст, чтобы легко было справиться с ним вручную, слишком тонок, чтобы успешно взрывать его, так как взрыв просто создавал крупные дыры во льду, не образовывая в нем трещин. Мы работали до 3 часов 80 минут утра и успели очистить ото льда один борт судна. Затем лед внезапно опять сомкнулся и пять минут спустя снова оказался крепко прижатым к бортам «Терона».

Продолжать в этих условиях высвобождать судно не имело смысла, так как лед снова и снова передвигался бы на свободное место, нагромождаясь большими массами непосредственно у судна и тем еще более затрудняя выход изо льдов. Позади нас исчезли и след прохода, и та полынья, с которой взлетел самолет. Повсюду открывались и закрывались небольшие трещины, и груды раздавленного льда поднялись до высоты палубы «Терона». И вдруг во второй половине дня 22 января сжатие ослабело, лед, измазанный ржавчиной от стали, к которой он прижимался, разошелся, как треснувшая скорлупа, и мы оказались на свободе и начали постепенно ползти вперед, в район с более легкими ледовыми условиями.

В этот вечер мы были счастливы тем, что безостановочно двигаемся на север со скоростью от трех до пяти узлов, отталкивая со своего пути льдины.

Тем временем «Протектор» приближался, заканчивая свой 1000-мильный переход от Земли Грейама. Каждый час мы включали свой радиомаяк, направляя на себя «Протектор»; мы надеялись, что очень скоро он сможет сказать нам, каков край льда к северу от нас. Ни мы, ни «Протектор» уже неделю не видели солнца, и наше взаимоположение явно нуждалось в уточнении; утром 23 января один из вертолетов «Протектора», отыскивая наше судно, пролетел 50 миль к югу. Установить с вертолетом связь нам не удалось; было ясно, что наши суда разделяет большее расстояние, чем мы думали.

Второй полет вертолета после полудня был успешным, и мы вскоре уже махали руками воздушным разведчикам и говорили с ними по радио. Они сообщили, что «Терон» находится еще в 50—60 милях к югу от кромки льдов. Только к 8 часам судно уже в открытом море подошло к «Протектору».

Вечером капитан Уилкинсон прислал китобойную шлюпку, чтобы доставить нас на борт «Протектора». Один за другим мы взобрались по 20-футовому веревочному трапу на палубу корабля.

Когда дошла очередь до Эда Хиллари, то мы услышали, как матрос сказал ему: «Держитесь крепко, сэр! Вы как? Сможете справиться?», а за этим замечание старшего шлюпки: «С ним-то все в порядке. На Эверест кто взобрался?» На борту корабля нам устроили царский прием. Потом нас отвезли в полном порядке обратно на «Терон» вместе с несколькими ящиками пива, оказавшимися весьма кстати.

В половине первого, в ночь на 24 января, «Терон» расстался с «Протектором» и снова повел атаку на Антарктиду. Мы намеревались следовать вдоль кромки льда на восток в надежде найти тот район более чистой ото льда воды, который позволил «Тоттану» достигнуть берега за три недели до нас. Весь день судно шло с постоянной скоростью 12 узлов по спокойному морю. В нескольких сотнях ярдов к югу от курса «Терона» ледяные поля внешнего края льдов колыхались и сталкивались друг с другом на небольшой волне, а мы, не желая входить во льды, пока не появится действительно чистая вода, постепенно отходили все дальше на север.

В эту ночь судно проложило себе дорогу на восток сквозь отдельные полосы несплоченного пакового льда, затем направилось на юго-восток, прямо к мысу Норвегия, где мы надеялись найти берег. Главная причина, почему нужно было держаться поближе к земле, заключалась в том, что мы хотели использовать заприпайную полынью, какая образуется летом вдоль берега под влиянием течения и дующих с суши ветров. Найдя эту «прибарьерную» полынью, можно было рассчитывать идти по ней далеко на юг, может быть даже до южного берега моря Уэдделла.

Утром 26 января мы встали, нетерпеливо ожидая в первый раз увидеть утесы берегового ледяного барьера. Летные условия казались идеальными, видимость – 10 миль, волнения не было, лишь небольшая рябь, такая, что самолет, поднимаясь на ней, обнажал лишь реданы поплавков. При приближении к берегу видимость снизилась до двух миль, и вскоре стало невозможно разглядеть мыс Норвегия сквозь несущиеся над водой снежные шквалы. Летать было определенно немыслимо, и так как мы не могли позволить себе тратить время на ожидание лучшей погоды, то повернули и пошли курсом на юг вдоль кромки широкой полосы сплошного льда, спаянного с невидимым берегом. В течение десяти последних дней облачное небо мешало нам определить свое местоположение по солнцу, и, так как не удалось увидеть мыс Норвегия, пришлось мириться с тем, что мы знали точку, где находились, лишь с точностью в 30 или 40 миль .

Сначала наносить положение ледяного барьера можно было только с помощью радара, так как берег нельзя было разглядеть из-за снега и плохой видимости, но скоро лед, спаянный с берегом, заставил нас отходить все дальше и дальше от барьера, пока наконец судно не оказалось идущим по чистому ото льда проливу шириной 20 миль примерно в 15 милях от берега. Повсюду вдоль нашего курса были разбросаны огромные столообразные айсберги, сидящие на грунте или плавающие. Особенное скопление их встретилось в том месте, где когда-то в море Уэдделла выступал на 50 миль огромный ледяной мыс Стенкомба – Уиллса, открытый Шеклтеном в 1915 году. Когда наше судно пересекало то место, где когда-то находился этот гигантский ледяной язык, мы были уверены, что множество стоящих на грунте и наклонившихся айсбергов представляют собой его разрушенные остатки.

К вечеру 27 января «Терон» находился милях в сорока к северу от Халли-Бей. В эту ночь судно шло при прекрасной погоде вдоль великолепного ледяного барьера, впереди которого лежал широкий пояс сплошного морского льда. В нашем воображении барьер казался похожим на меловые утесы Дувра с песчаным пляжем, отбеленным постоянным солнцем, а нежащиеся на солнышке тюлени напоминали пляжных отпускников.