— По-прежнему насекомое, — отметил король, — Ради твоей матери стань скорее млекопитающим!

Моя оболочка лопнула и исчезла, а спина покрылась шерстью — я превратился в крысу. Я отчетливо видел собственный нос и подрагивающие усики на нем.

— Млекопитающее, — признал отец, — Но не слишком-то благородное.

А потом случилось несчастье. Свихнувшаяся свинья, сбежав с кухни, ворвалась в покои. По пятам за ней неслись три мясника со здоровенными ножами. И воцарился ад кромешный. Я как раз переживал муки превращения в голубя и потому едва отслеживал последовательность событий.

Свинья врезалась в кресло отца и сшибла его на пол. Он ударился головой о каменные плиты и испустил дух. Мой контакт с камнем кармы был грубо прерван, прежде чем мой человеческий рассудок успел утвердиться в своих правах. Я сделался полноценным голубем, с мозгами и словарным запасом птицы. Свинья метнулась, мясники замахали ножами, а я поднялся в воздух. Хрюканье, грохот и воркование!

Я подчинился голубиным инстинктам и вылетел через открытое окно. Минут десять спустя я был уже в нескольких милях от дворца, несясь вместе с западным ветром. Два года я скитался по небу, как обычный голубь, не подозревая, что приключилось со мной. Но однажды летом я обосновался под крышей некого дома и снова услышал человеческие голоса. От их звука что-то шевельнулось у меня внутри, пробуждая воспоминания и разум.

Я понял, что должен немедленно вернуться к моему горюющему семейству и заверить их, что сын и наследник жив и здоров, хотя и несколько не в себе. Я был уверен: стоит моим родичам услышать, что со мной сделал покойный отец, как меня примут с распростертыми крылами — то есть распростертыми объятиями. Такова моя цель, и я прервал свой путь лишь ради подкрепления сил.

Я завершил свое повествование и погрузил клюв в стоящую рядом кружку с водой. Моя история имела успех. Слуга уже наполнял миску едой.

Тут рыцарь снял свой шлем.

— Захватывающая история, цыпленок. Так ты говоришь — принц Хасниварр?

— Увы, да, — ответил я печально, но благородно.

— Поразительно. Говоришь, камень кармы?

Я щелкнул клювом.

— Да, да. Так все и было.

Рыцарь снял одну из латных перчаток.

— А расскажи-ка мне, цыпленок, то есть принц, насчет твоего знаменитого семейного родимого пятна.

Родимого пятна? У меня есть знаменитое родимое пятно?

— Ах, да! Конечно! Наследники золотой горы всегда имеют на теле родимое пятно в форме… родимого пятна. Подробности пока что ускользают от меня. Память вернулась ко мне не полностью.

Рыцарь снял латный нагрудник.

— Позволь, я тебе напомню. Родимое пятно в форме развернутого павлиньего хвоста. Как вот это.

На боку у рыцаря красовалось родимое пятно в форме павлиньего хвоста.

Я нервно взмахнул крыльями.

— И это означает, что ты…

— Принц Хасниварр, — закончил фразу рыцарь, — Я был в походе. И никаких голубей и свиней.

— Что за чушь! — возмутился я, — Хасниварр — это я, законный наследник…

— Горы золота, — снова перебил меня рыцарь, — Хотя, боюсь, правильнее будет назвать ее кротовьей кочкой. Да, когда-то это было горой — до выплаты имперских налогов и до войны, которая длилась несколько десятилетий. Если сейчас в нашей сокровищнице найдется хоть один соверен, я сильно удивлюсь.

Мне стало плохо.

— Что, никакого золота?

— Ни единого пенни.

— Но ведь остается замок, — вспомнил я, цепляясь за соломинку.

— Ага, — согласился рыцарь. — Прекрасный замок, в каждом его зале висит мой портрет.

— А-а… — Я чувствовал обращенные на меня взгляды присутствующих, — Возможно, я слегка преувеличил…

Мальчишка-король снова вытащил меч из ножен.

— Так ты не волшебный голубь?

— Нет. На самом деле я попугай. Попугай-альбинос.

— И как ты научился говорить?

— Я всегда умел говорить. А понимать я научился в лаборатории волшебника. Одного типа по имени Марвин, или что-то вроде того.

— Мерлин? — переспросил мальчишка.

— Ага, он самый. Думаю, я надышался испарений от его зелий, и это подействовало на мои попугайские мозги.

Напряжение разрядил рыцарь. Он захохотал так, что его доспех задребезжал, а по лицу потекли слезы, увязая в бороде.

— Бог мой, хитроумный попугай! Теперь я все понял. Прими мою благодарность, цыпленок. Я так не смеялся уже лет десять. По крайней мере, с тех самых пор, как меня превратили в свинью.

Теперь захохотали все, и я почувствовал, что еда, возможно, не отменяется. Я махнул крылом в сторону котла, над которым поднимался пар.

— Я рассказал историю. Можно мне миску? Хотя бы маленькую. Я ем как птичка.

Рыцарь выхватил миску у проходящего мимо слуги.

— Конечно, юный принц! Твои враки заслуживают по меньшей мере нескольких кусочков вареного мяса.

Я заглянул в миску. Суп был серым и неаппетитным на вид.

— И что же это за мясо? — поинтересовался я.

Принц Хасниварр недобро подмигнул и ответил:

— Курятина.

Шанна медленно приоткрыла дверь и выглянула наружу. На улице было пусто, только ветер рябил поверхность озера. Шанна пожала плечами и вернулась за праздничный стол.

— Там никого нет, — доложила девочка.

В конце концов, ей всего пять лет, на десять меньше, чем мне. Она пришла задавать вопросы и открывать дверь. Я пришла попить вина, разбавленного водой. Своего рода компромисс.

Все рассмеялись.

— Илия здесь, только его не видно, — сказала Нонни.

Но она ошибалась. Я его видела. Илия стоял в дверях: высокий, сухопарый — нечто среднее между жертвой голода и поэтом-битником. Я часто читаю стихи. А потом рисую стихотворения, и слова поют на странице, каждое — своим цветом. Иногда мне кажется, что я родилась не в своем столетии. На самом деле я в этом уверена.

Илия понял, что я его заметила, и кивнул. Глаза у него были черные, и борода черная — и волнистая, словно шерсть у лабрадора-ретривера. Когда он улыбнулся, глаза его превратились в щелочки. Он нерешительно облизнул верхнюю губу. Язык у него был розовый, словно мои балетные туфли. Правда, я больше не танцую. Розовые балетные туфли и «Щелкунчик». Это для малышей. Сейчас я увлекаюсь лошадьми. Но его язык казался настолько розовым на фоне черной бороды, что меня бросило в дрожь. Сама даже не знаю почему.

Я жестом указала на стул. Никто, кроме Илии, этого не заметил.

Илия покачал головой и произнес одними губами: «Не сейчас». Потом он повернулся и исчез, скользнув куда-то в сторону вечности.

— Он ушел, — сообщила я.

— Нет, — возразила Нонни, тряхнув неподвижной шапкой голубоватых волос, — Илия никогда не уходит. Он всегда здесь.

Но она посмотрела на меня как-то странно; ее черные глаза-пуговки сияли.

Я снова глотнула разбавленного вина.

В следующий раз я увидела Илию в шуле. Это единственный храм на острове, и потому здесь собираются все евреи, даже реформаторы. Я сидела, прижавшись к Шанне — больше из соображений тепла, чем дружбы. Не, Шанна — она клевая, когда тихая и милая. Но младшие сестры иногда достают, особенно когда они на десять лет младше. Они то и дело садятся на шею, а еще являются живым свидетельством того, что твои родители — родители, боже мой! — до сих пор занимаются сексом.