— Я знал, что ты просто притворяешься, демон! — вскричал Кеттиль Ястребиный Лик.

Он взмахнул руками — и с его пальцев с потрескиванием сорвались искры.

— Разрушитель! Знаю я твое вероломство!

Тень, что начала было окутывать Кеттиля, подобно горящему одеялу, при этих словах отхлынула и нависла над его головой. В этой клубящейся тьме проглядывало лицо, и Бэннити, даже невзирая на недоумение и ужас, невольно поразился, насколько оно одновременно и похоже, и не похоже на молчаливого Эли.

— Надо мне было тебя прикончить еще несколько веков назад, Ястребиный Лик! — пронзительно взвизгнула тень; этот голос словно отразился от далеких холмов и разнесся эхом по окрестностям.

Затем тень из дыма и искр взмыла в воздух, хлопая крыльями, словно чудовищный нетопырь, и полетела на юг.

— Господин! — завопил Феликс.

Спотыкаясь, он кинулся через лес вслед быстро уменьшающемуся в размерах пятну огненной тьмы. Вскоре и Феликс исчез из виду.

Кеттиль Ястребиный Лик — его голубые одежды были теперь в пепле, а борода и волосы опалились на концах — стремительно зашагал в другую сторону, к деревне, решительной походкой человека, выполнившего опасную и неблагодарную работу и не собирающегося ждать похвалы, которую, несомненно, заслужил.

Дойдя до опушки, архимаг остановился перед сотнями зевак, собравшихся там, и вскинул руки.

— Зло Элизара Разрушителя было раскрыто и пресечено, и он, потерпев поражение, бежал на погруженный во мрак юг! Жители Срединных земель снова могут спать спокойно, зная, что злокозненные планы Разрушителя сорваны!

Толпа разразилась одобрительными криками, но многие впали в замешательство, не понимая, что же произошло, и новость была встречена не так пылко, как, возможно, ожидал Кеттиль. Архимаг не стал задерживаться даже ради разговора со своим коллегой, Дондоланом; вместо этого он взобрался на белого коня и пустил его галопом на север в сторону Громового Утеса. Следом помчалась стайка детишек, выпрашивающих у волшебника монетки и чудеса.

Бэннити с Дондоланом в молчании глядели, как безукоризненно подтянутая фигура архимага уменьшается, затем она окончательно исчезла вдали. Толпа еще некоторое время не расходилась, но многие поняли, что ловить больше нечего. Крики торговцев едой, продавцов амулетов и бродячих фармацевтов сделались глуше и печальнее.

— Итак, все разрешилось благополучно, — сказал отец Бэннити, обращаясь и к себе тоже, — Зло Элизара было разоблачено и пресечено.

— Быть может, — отозвался Дондолан. — Но в глубине души мне очень хочется знать, чье же заветное желание исполнилось сегодня.

— Что вы имеете в виду? Вы полагаете… их руки соприкоснулись?

Дондолан вздохнул.

— Не подумайте ничего такого… Вполне возможно, что сегодня мир был спасен от великого зла — Элизар всегда был мастером строить козни, зачастую поразительно коварные и изворотливые. Но если они коснулись друг друга, думаю, можно с достаточной уверенностью утверждать, что лишь одному из них было даровано исполнение заветного желания.

— Я вас не понимаю.

— Может, Элизар и не казался полностью счастливым в облике Эли, бессловесного чудотворца, — произнес Дондолан, — но он был спокоен. Однако теперь он снова стал разрушителем, и у Кеттиля вновь появился враг, достойный его великой гордыни и могущества.

Бэннити надолго замолчал, глядя на темнеющее небо; солнце садилось за лесом Оруженосцев.

— Но ведь Бог не позволил бы злу Элизара вернуться в мир лишь потому, что врагу Элизара его не хватало! У Бога наверняка есть какой-то лучший замысел для человечества!

— Возможно, — согласился Дондолан Дальновидный. — Возможно. Мы поразмыслим над этим вместе, когда вернемся в церковь и вы отыщете бренди, который припрятали для подобных случаев.

Отец Бэннити кивнул и уже сделал несколько шагов, но обернулся.

— Но откуда вы знаете про бренди?

Показалось священнику, или действительно в улыбке Дондолана промелькнула горечь?

— Я же волшебник — вы не забыли? Мы знаем почти все.

Эйверил мечтательно глядела в тарелку с овсянкой и размышляла о себе. Через два дня в школе волшебства Оглесби должен был состояться День именования, знаменующий середину трехлетнего курса обучения. Студентам, которым удалось успешно пережить первые полтора года и получить удовлетворительные отметки по таким предметам, как фокусы, легендарные существа, латынь, магические алфавиты, употребление и злоупотребление стихиями и история магии, дозволялось выбрать тайное имя, необходимое для продолжения обучения. Эйверил имела высший балл по всем предметам, и ей не терпелось приступить к более расширенному и углубленному изучению таинственных и необычайных магических искусств. Но под каким именем? Эйверил никак не могла решить этот сложный вопрос. Что наилучшим образом выразит ее дарование, ее потенциал, источник ее возможностей? И, что еще более важно, — какое сочетание звуков она будет рада назвать своим тайным «я» на всю оставшуюся жизнь?

«Вспомни о любимом дереве, — предложила мисс Брэбурн, куратор Эйверил, — О животном, о птице. Ты можешь взять себе имя в честь кого-то из них. Или в честь одной из четырех стихий древности. Быть может, в честь одного из аспектов огня. Или воды».

Эйверил изящно потянулась и представила свои светлые волосы и кожу. «Может, лебедь? Или что-то, связанное с ветром? От воздуха у меня больше, чем от огня. Но точно не земля. Вода?»

— Mater, — сказала Эйверил; ей нужно было начать совершенствовать свою латынь, на которой писала заклинания добрая половина волшебников древности, — Что тебе приходит на ум, когда ты думаешь обо мне?

Ее мать, которая в этот момент переворачивала бекон на сковородке, бросила на дочь скептический, затравленный взгляд. Она снова была беременна — в ее-то возрасте! — и время от времени ее рвало. Про себя Эйверил считала это событие весьма неуместным. Ради Эйверил им пришлось переехать из пригородного дома в куда более тесную квартиру в городе — поближе к Оглесби. Куда, ну куда ее непрактичные родители намереваются класть младенца? В корзину для белья? В большой стенной шкаф на пару с Феликсом, который, скорее всего, засунет этого младенца под кровать вместе со своими игрушками и обувью? Брат Эйверил выбрал этот момент, отвлекая ее внимание от жизненно важного вопроса, — он стукнул кулачком по зубцам вилки, отправив в полет лежавшую крест-накрест с ней ложку.

— Феликс! — прикрикнула мать, — Прекрати немедленно!

— Бекон, бекон, хочу бекон! — заныл Феликс.

Ложка отскочила от его головы и со звоном упала на пол.

Феликс зажмурился и раскрыл рот. Эйверил поспешила встать, пока он не заплакал.

— Эйверил, подожди!

— Ма, мне пора. Я опоздаю.

— Сегодня ты должна вернуться домой сразу же после занятий. — Тут Феликс завопил как резаный. Мать повысила голос: — Я хочу, чтобы ты присмотрела за Феликсом.

Взгляд фиолетовых глаз Эйверил в ужасе метнулся к маленькому брату, орущему так, что видны были миндалины. Феликсу совсем недавно исполнилось четыре года. Это был тощий, шумный, безмозглый сгусток проказ и энергии — Эйверил серьезно сомневалась в том, что он умственно нормален.