Когда я ехал в Долину, меня мало заботило, где чья юрисдикция. Гораздо больше меня интересовали отношения женщин с женщинами. Не лесбиянок, а тихих, скромных девочек — с великовозрастными. Нечто подобное встречалось и на ринге во время тренировок профессионалов со спарринг-партнерами-любителями. Проезжая мимо Кахуэнга-пасс, я старался представить их вместе. Но перед глазами возникали лишь тела и запах смазки и автомобильной обшивки — лиц не было. Тогда я постарался вообразить лица Бетти / Бет и Линды / Лорны, которые я видел на фото и на удостоверении, и присоединил к ним тела девушек, которых я видел во время своих боев на ринге. Картина становилась все более и более живой, но тут на горизонте появился квартал Вентура-бульвар, и я воочию увидел страсть женщины к женщине.

Бар «Шик» был в стиле деревенского домика и имел распашные дверцы, как в салунах из ковбойских вестернов. Внутри было довольно тесно, освещение слабое; потребовалось какое-то время, чтобы мои глаза привыкли к этой полутьме. Когда наконец это произошло, я увидел, что меня разглядывает целая толпа женщин.

Тут были и лесби с мужицкими повадками, одетые в рубашки цвета хаки и брюки военного покроя, и скромненькие девочки в юбочках и свитерках. Одна здоровенная кобыла оглядела меня с ног до головы. Ее соседка, стройная рыжая козочка, положила голову ей на плечо и обняла за некое подобие талии. Я посмотрел в сторону барной стойки, ища глазами хозяйку заведения. Заметив в конце зала что-то наподобие комнаты отдыха со стульями из бамбука и столом, заставленным бутылками со спиртным, над которым мигали разноцветные лампочки, я направился туда. Попадавшиеся на пути парочки, державшиеся за руки, нехотя расступались, давая мне пройти.

Лесбиянка за барной стойкой налила мне полный стакан виски и спросила:

— Ты из Комиссии по алкоголю?

У нее были пронзительные светлые глаза; отражающийся в них неоновый свет делал их почти прозрачными. У меня появилось странное ощущение, что она знает, о чем я думал по пути сюда. Выпив виски, я сказал:

— Отдел по расследованию убийств полиции Лос-Анджелеса.

— Наше заведение вам не подчиняется, ну, так кого прикончили?

Пошарив в карманах, я достал и положил на барную стойку фото Бетти Шорт и удостоверение Лорны / Линды. Виски смочил мне горло, и я спросил:

— Видела кого-нибудь из них?

Женщина бегло оглядела лежавшие перед ней листки и, подняв голову, произнесла:

— Хочешь сказать, что Орхидея — из наших?

— Это ты мне скажи.

— Я скажу тебе, что кроме как в газетах нигде ее не видела и уж тем более эту малолетнюю пигалицу, потому что у нас в заведении с малолетками не общаются. Доходит?

Я показал на стакан, она его наполнила. Выпив, я немного вспотел и уже более спокойно сказал:

— Дойдет, когда твои девочки расскажут, что знают, и я им поверю.

Она свистнула, и комната заполнилась клиентками. Взяв фотографии, я протянул их даме, обнявшей леди-лесоруба. Обе дамочки посмотрели на фотки, отрицательно покачали головами и передали их женщине в куртке гражданских авиапилотов. Она сказала:

— Нет, но телки что надо.

Фото пошли дальше, к паре, стоявшей рядом. Те, увидев фотографию Черной Орхидеи, по-настоящему удивились, но тоже дали отрицательный ответ. Последняя сказала:

— Нет, найн, кроме того, это не мой тип. — Она швырнула фото в мою сторону и сплюнула на пол. Я сказал:

— Доброй ночи, леди, — и направился к двери, слыша за спиной слово «орхидея», произносимое шепотом.

В «Герцогинях» меня ждала еще пара дармовых бокалов виски, десяток враждебных взглядов и столько же отрицательных ответов, выдержанных в старом английском немногословном стиле. В «Ла Верна» я шел уже с наполовину потухшим запалом, но с каким-то необъяснимым предчувствием.

Внутри «Ла Верны» было темно, крепившиеся к потолку крошечные лампы едва освещали стены, покрытые дешевыми обоями с нарисованными пальмами. В небольших кабинках ворковали лесбийские парочки; увидев, что они целуются, я так и вытаращился, но вскоре отвел взгляд и стал искать барную стойку.

Она была размещена в нише, сделанной в левой стене, — длинный стол с разноцветными огнями, освещающими пляжные сцены напротив. Ни за стойкой, ни у стойки никого не было. Я пошел обратно, громко откашливаясь, чтобы воркующие в кабинках голубки, услышав меня, спустились на грешную землю. Это сработало; объятия и лобзания прекратились и на меня устремились злые и испуганные глаза, почувствовавшие приближение грозы.

Я сказал:

— Полиция Лос-Анджелеса, расследование убийств, — и протянул фотки ближайшей лесби. — Темноволосая — это Элизабет Шорт, или Черная Орхидея, если вы читаете газеты. Вторая — ее подруга. Я хочу знать, видел их кто-нибудь из вас и если да, то с кем.

Фотографии пошли по кабинкам; я смотрел на их реакцию, но, понаблюдав за ними, понял, что мне придется применить дубинку, даже чтобы получить «да» или «нет». Все сидели молча; лица выражали лишь удивление, в отдельных случаях смешанное с похотью. В конце концов какая-то массивная дива с плоским лбом вернула фотки обратно. Я схватил их и пошел на улицу, на свежий воздух, но остановился, когда заметил у барной стойки женщину, протиравшую бокалы. Я направился к ней. Положив на стол фотографии, подозвал ее пальцем. Она взглянула на портреты и сказала:

— Я видела ее фото в газетах, и это все.

— А вот эту девчонку? Она называет себя Линда Мартин.

Барменша взяла удостоверение Лорны / Линды и всмотрелась в него; по ее глазам я понял, что она узнала девушку.

— Нет. Извини.

Я перегнулся через стойку.

— Не ври мне. Ей всего пятнадцать, поэтому выкладывай все сейчас или я настрочу на тебя жалобу, и следующие пять лет ты проведешь в Техачапи, вылизывая чью-нибудь дырку.

Лесби отшатнулась. Я уже ожидал, что она вот-вот огреет меня бутылкой, но, потупив глаза, она сказала:

— Малышка приходила сюда. Два или три месяца назад. Но я ни разу не видела здесь Орхидею, и, насколько мне известно, малышке нравились мальчики. То есть она приходила сюда только для того, чтобы раскрутить сестер на выпивку, и это все, что я знаю.

Боковым зрением я заметил, как какая-то женщина, собравшаяся было сесть за столик, передумав, взяла свою сумочку и направилась к выходу. Казалось, что ее испугал мой разговор с барменшей. Лампа, висевшая на потолке, осветила ее лицо; я отметил некоторое сходство с Элизабет Шорт.

Собрав фотографии и досчитав до десяти, я отправился за ней. Подойдя к своей машине, я увидел, как она открывает дверь белоснежного «паккарда-купе», припаркованного всего лишь в нескольких десятках метров от меня. Подождав, пока ее авто тронется с места, я поехал за ней.

Мы проехали мимо Вентура-бульвара на Кахуэнга-пасс и далее в центр района Голливуд. В эту ночную пору движение было не слишком интенсивным, поэтому я позволил «паккарду» оторваться от меня на расстояние в несколько машин. Выехав из Голливуда, ее авто направилось в район Хэнкок-парк. На 4-й стрит она свернула налево, и через несколько секунд мы въехали в самое сердце Хэнкок-парка — в квартал, который уилширские полицейские называли «Фазан в стеклянной клетке».

«Паккард» свернул на Мьюирфилд-роуд и остановился перед огромным особняком в стиле Тюдор, рядом с которым находилась лужайка размером с футбольное поле. Я продолжил движение, высветив фарами задние номерные знаки ее авто: CAL RQ 765. Посмотрев в зеркало заднего вида, я увидел, как она закрывает водительскую дверцу. Даже издалека можно было заметить ее точеную фигуру в костюме из акульей кожи.

Свернув на 3-ю стрит, я выехал из Хэнкок-парка. Проезжая по Вестерн, я увидел таксофон, вышел и, набрав номер автоинспекции, попросил оператора дать информацию по белому «паккарду» CAL RQ 765. На поиски у него ушло пять минут. Наконец я услышал следующее:

— Автомобиль принадлежит Мадлен Каткарт Спрейг, белая, родилась 14 ноября 1925 года, адрес: Лос-Анджелес, Саут Мьюирфилд-роуд, 482; приводов и судимостей не имеет.