Следующей ночью я припарковался напротив особняка Спрейгов, на этот раз приехав туда на «форде», без полицейской разметки, на котором ездил собирать улики. Время не играло для меня уже никакой роли, но я знал, что каждая секунда приближает тот момент, когда я постучусь в эту дверь или просто вломлюсь туда.

Я представлял обнаженную Мадлен; других Спрейгов я отметал. Затем на подъездную аллею упал луч света, хлопнула дверь и у «паккарда» зажглись передние фары. Машина выехала на Мюрифилд, потом, повернув налево, поехала на восток по 6-й улице. Выждав три секунды, я последовал за ней.

«Паккард» держался среднего ряда; я ехал следом в правом на расстоянии в четыре машины. Из Хэнкок-парка мы проследовали в район Вилшир. Я увидел протянувшуюся на добрую милю полосу неоновых огней — и понял, что Мадлен опять собиралась заняться тем же самым.

«Паккард» остановился перед баром под названием «Зимба Рум». Над входом светились две скрещенные пики. Единственное место для парковки было как раз рядом с «паккардом», поэтому, подрулив ближе, я в свете фар наконец разглядел ее водителя лучше. И тут пружинки в моей голове стали раскручиваться — я увидел того, кем не была и в то же время была женщина, закрывающая дверцу «паккарда».

Элизабет Шорт.

Бетти Шорт.

Лиз Шорт.

Черная Орхидея.

Мои колени ударились о руль; дрожащие руки инстинктивно нажали на звуковой сигнал. Она заслонилась рукой от яркого света, но, выключив фару, я увидел знакомые ямочки на щеках и возвратился к реальности.

Это была Мадлен Спрейг — точная копия Орхидеи. Черное облегающее платье, прическа и макияж, как у Бетти Шорт на ее самом лучшем фото. Мадлен скользнула внутрь бара, в черных локонах ее парика мелькнуло желтое пятнышко. Мне стало ясно, что она пыталась походить на Бетти даже в таких мелочах, как желтая заколка в волосах. Увидев такое сходство, я почувствовал, будто пропустил удар з челюсть, не менее мощный, чем у Ли Бланчарда. На подкосившихся ногах я продолжил преследование призрака.

Внутри бара было накурено, из музыкального автомата звучал джаз, и повсюду сидели военные; Мадлен потягивала вино у барной стойки. Оглядевшись вокруг, я заметил, что она была единственной женщиной в заведении и уже начала притягивать к себе повышенное внимание — солдаты и матросы, подталкивая друг друга локтями и показывая на одетую в черное фигуру, шепотом обсуждали ее достоинства.

Заметив в конце зала расписанную черными и белыми полосами кабинку, которую занимали моряки, собирающиеся распить бутылку, я направился туда. Едва взглянув на их девственно чистые лица, я понял, что им явно меньше двадцати одного года. Показав им свой жетон, я бросил: «Уматывайте отсюда, пока я не вызвал патруль». Троица смылась с такой скоростью, что даже забыла на столе свою выпивку. Я занял их место и стал наблюдать за тем, как Мадлен изображает из себя Бетти.

Выпив немного бурбона, я успокоился и продолжил наблюдение за Мадлен, которую теперь окружили ухажеры, ловившие каждое ее слово. До меня звук ее голоса не доносился, но все жесты были не ее. И всякий раз, когда она дотрагивалась до собеседника, моя рука инстинктивно тянулась к револьверу.

Время шло, казалось, вокруг черной точки сгущалась дымка цвета хаки с синим отливом.

Какое-то время Мадлен выпивала, болтала с кавалерами, отшивала их, а потом постепенно ее взгляд остановился на одном коренастом морячке. И вскоре кружок ее поклонников рассосался, так как и матросик стал смотреть на них с явным недружелюбием. Я добил бутылку. Разглядывание барной стойки отвлекало меня от каких бы то ни было мыслей, громко играющий джаз заставлял меня прислушиваться к голосам, которые звучали еще громче музыки, а выпивка сдерживала меня от того ареста этого крепыша, которого я мог бы замести по целому набору надуманных обвинений. Потом женщина в черном и моряк в голубом двинулись к дверям, взявшись за руки, — Мадлен чуть выше на своих каблуках.

На остатках подаренного бурбоном спокойствия я выждал пять секунд, а затем ринулся за ними. Когда я сел за руль, «паккард» уже сворачивал направо на углу улицы; прибавив газу, я все-таки настиг их. Едва не упираясь в бампер «паккарда», я двигался следом. Высунув руку из окна, Мадлен просигнализировала поворот, а затем круто свернула на стоянку перед ярко освещенным мотелем.

Я ударил по тормозам, затем сдал назад и выключил фары. С улицы мне было видно, что морячок стоит возле «паккарда», а Мадлен входит в мотель, чтобы взять ключи от номера. Через несколько минут она возвращается, все происходит точно так же, как и у нас с ней; она пропускает морячка вперед, так же как пропускала меня. В комнате зажигается и гаснет свет и когда я начинаю прислушиваться, то слышу, что за плотными шторами играет наша с ней радиостанция.

Периодическая слежка.

Проводимые на месте допросы.

Теперь у детектива появилось свое дело.

Я следил, как Мадлен изображала Орхидею, еще в течение четырех ночей; и каждую ночь она проделывала одно и то же: кабак на 8-й стрит, крепкий паренек с побрякушками на груди, сексодром на 9-й и Айроло. Когда эта парочка уединялась в мотеле, я возвращался в бар и допрашивал барменов и вояк, которым она отказала.

— Как эта женщина в черном называла себя?

— Никак.

— О чем она говорила?

— О войне и съемках в кино.

— Вы случайно не заметили ее сходство с Черной Орхидеей, той девушкой, которую убили два года назад, и если заметили, то что, по-вашему, она хотела таким образом доказать?

Отрицательные ответы и различные версии: она — сумасшедшая, которая считает себя Черной Орхидеей; проститутка, зарабатывающая на своем сходстве с Орхидеей; женщина-полицейский, завлекающий убийцу; свихнувшаяся от горя, больная раком, пытающаяся привлечь к себе убийцу и таким образом ускорить свою смерть.

Я знал, что следующим шагом должен был стать допрос любовников Мадлен, но в этом деле я не мог гарантировать бесстрастный подход. Если бы они сказали мне что-то не то или даже то или направили бы меня по любому следу, я понимал, что все равно могу что-нибудь с ними учудить.

Четыре ночи в баре, сон урывками в машине и ночевки дома на тахте без Кэй, уединившейся у себя в спальне, все-таки возымели свой эффект. На работе я ронял предметные стекла и путал образцы крови, писал отчеты об уликах совсем корявым почерком и дважды заснул над микроскопом, просыпаясь от того, что увидел во сне Мадлен в черном. Понимая, что пятая ночь без сна меня доконает и все же не желая ее пропускать, я украл несколько таблеток амфетамина, которые принесли для анализа из Отдела по борьбе с наркотиками. Они избавили меня от усталости и ввели в состояние острого недовольства собой — а также дали ту силу, которая помогла мне забыть о Мадлен / Орхидее и снова начать мыслить как настоящий полицейский.

Тад Грин простил меня, когда я пришел к нему с повинной: я работал в департаменте уже семь лет, моя ссора с Фогелями была два года назад и почти забылась, мне не нравилось работать в лаборатории, и я хотел возвратиться в патрульно-постовую службу — желательно в ночную смену. Я готовился к экзамену на сержанта, Отдел криминалистики был для меня хорошей подготовительной площадкой для достижения моей главной цели — следственного отдела. Я затянул долгую песню про свою неудавшуюся женитьбу, про то, что работа в ночную смену позволит мне не видеться со своей женой, но, вспомнив про женщину в черном, увидел себя со стороны и понял, что похож на жалкого попрошайку. Наконец Главный Детектив своим долгим и испытующим взглядом заставил меня замолчать. Мне стало казаться, что он заметил, что я под кайфом. В конце концов он сказал: «Лады, Баки» — и показал на дверь. Я прождал в коридоре почти целую вечность, и, когда он вышел ко мне с улыбкой на губах, я готов был прыгать от счастья.

— Ночная смена на участке Ньютон-стрит, с завтрашнего дня. И постарайся вести себя вежливо с нашими цветными братьями, которые проживают в том районе. У тебя тяжелая форма попрошайничества, и я не хочу, чтобы ты заразил их этим.