Река замерзла, и снег шел до тех пор, пока невозможно стало определить, где же начинается вода и кончается земля. И вот в один ужасный день лед у самой кромки треснул под тяжестью Уилла Бревера, и он ушел под воду. Он дважды выныривал с посиневшим лицом, но был уже не в состоянии даже позвать на помощь. Они попытались добраться до него, но когда Джон Хогг, улегшись в снег и вытянувшись во весь свой рост, сумел дотронуться до его руки, ни у кого не нашлось сил, чтобы вытянуть огромное тело Бревера из воды. И в считанные минуты он снова скрылся подо льдом и больше уже не показывался.

После трех дней этой замерзшей белизны налетел второй буран, и в течение недели они не могли даже носа высунуть из дома. Им не оставалось ничего, как сидеть взаперти и изо всех сил поддерживать тепло в доме. И все то время, что они не могли выходить на охоту, им приходилось расходовать свои драгоценные запасы. Нелл изо всех сил старалась обойтись сушеным мясом и репой, но этого было недостаточно. А когда буран окончился, охотиться стало трудно: трудно было даже просто передвигаться в глубоких сугробах. Коза издохла от голода, а волки, спустившись с холмов, утащили ночью почти всех кур. Ну а потом за вторым бураном последовал третий, и угроза голодной смерти стала, мягко говоря, очевидной.

И вот Однажды утром, очень рано, Нелл проснулась от какого-то незнакомого звука и некоторое время никак не могла понять, что же это такое. А потом она сообразила, что это был звук бегущей воды, звук, отсутствовавший в ее мире вот уже более месяца. Началась оттепель! Волна облегчения прокатилась по ней. Как только рассветет, они доберутся до лодки и поплывут в город за новыми припасами. Или, если на пути попадется какое-нибудь другое поселение, попросят помощи там. Она снова погрузилась в сон. Все они теперь спали помногу – отчасти от слабости, отчасти от голода, а отчасти потому, что единственным местом, где можно согреться, была постель. Нелл просыпалась еще разок-другой, но ей становилось все теплее, и она была просто не в силах вырвать себя из объятий сна, пока спустя некоторое время после рассвета наконец не сообразила, что уже совершенно светло. Да, ведь ее ночью будил какой-то шум, но в первые минуты она не могла припомнить, что это было. А потом, вспомнив об оттепели, перевернулась, чтобы разбудить Амброза и сообщить ему эту замечательную новость.

Нелл села и увидела – вначале с удивлением, а потом с мрачным предчувствием, – что место для сна, которое обычно занимала чета Гудменов, опустело. Она потрясла Амброза, а потом поднялась сама, чтобы разбудить остальных. Все они были медлительны и бестолковы от сонливости и слабости, и к тому времени, когда, натянув обувь, все вышли наружу, было уже слишком поздно. Гудмены исчезли, а вместе с ними и лодка! К тому же Гудмены прихватили с собой все, что могли, на обмен, оставив обитателей Йорка совершенно беспомощными. Без лодки они были лишены практически всего.

Чтобы подбодрить, остальных и предотвратить всеобщее отчаяние, Нелл и Амброз прикинулись, будто бы плотник и его жена уехали за помощью для всех них, но никто не поверил этому. Когда их отрезал от мира четвертый буран, худшие из своих опасений они уже просто не воспринимали из-за порожденного голодом безразличия. От пробуждения и до нового сна они лежали, свернувшись калачиком в своих постелях, шевелясь лишь для того, чтобы проглотить ту скудную пищу, которую крохотными порциями раздавала им Нелл. Они съели последних кур и последнюю свинью, покончили и с посевным зерном, и после этого у них ничего уже не оставалось, а снег все падал и падал, молча и неумолимо, засыпая их, обнося неприступной стеной…

Умерла Рейчел, а за ней – Роберт Апдайк, и уцелевшие, напрягая остатки сил, выволокли тела наружу. Они похоронили покойных прямо в снегу, но волки их, конечно, откопали, и та ночь была ужасающей из-за омерзительных звуков звериного пиршества. К тому же волки больше уже не уходили. Зима оказалась голодной и для них, а в доме жили живые и съедобные существа. По ночам они выли, и их безумная музыка звучала жутковато-прекрасно под светом замерзших звезд.

Нелл сбилась со счета времени. Они уже больше не поднимались с той постели, которую делили все вместе, вставать им было незачем. Она просыпалась и засыпала и вновь просыпалась и однажды в тишине не услышала вообще никаких звуков дыхания. «Все они умерли, – подумала Нелл. – Что ж, теперь осталась только я… но это уже недолго, скоро я тоже умру». А потом снаружи до нее донеслись звуки – человеческие звуки! Это вернулись Гудмены, вопреки всем ожиданиям! Нелл изо всех сил старалась подняться, но она слишком ослабла. Она потрясла Амброза, но тот не пошевелился. Между тем звуки были труднопостижимыми, они двигались вокруг дома… почему же Гудмены не зайдут внутрь? А потом она услышала под окном чей-то голос, говорящий на незнакомом языке, и мгновенно все поняла, это были не Гудмены. Люди снаружи были индейцами.

Обеспокоенная, Нелл не испытывала особенного страха, да и в любом случае она ничего не смогла бы сделать. По прошествии довольно продолжительного времени у дверей завозились, затем последовала пауза, а потом кто-то разобрался, как отодвинуть задвижку Дверь распахнулась, и три фигуры, одетые в меха и кожу, осторожно вошли в дом и остановились сразу за порогом, озираясь по сторонам. Они были вооружены копьями и ножами. Индейцы что-то крикнули другим, стоявшим позади них, а потом одна из фигур отделилась от группы и направилась к их общему лежбищу Нелл быстро закрыла глаза и помолилась, чтобы смерть была по возможности мгновенной. Потом она снова открыла их и обнаружила, что смотрит прямо в пару темных любопытных глаз, расположившихся на смуглом приятном молодом лице… женском лице.

Девушка-индианка сказала что-то непонятное Нелл, беззвучно прохрипев, сумела медленно поднять руку и показать на свой рот. Лицо исчезло и снова появилось, на заднем плане послышался оживленный разговор на непонятном языке, а потом индианка медленно и совершенно отчетливо спросила.

– Ты – голодный.?

Нелл решила, что все это ей снится. Она снова прохрипела и покивала. Смуглое личико улыбнулось, и девушка сказала.

– Спать. Я – приносить еда.

Нелл решила отдаться на волю судьбы, помня слова миссис Колберт об индейцах. Возможно, они задумали какое-то ужасное злодеяние, только Нелл не могла поверить в это, глядя на лицо девушки. В доме между тем раздавались звуки – кто-то разводил огонь, готовил пищу, доносился запах дыма и запах еды, заполнявший ее полусон-полуявь, пока Нелл уже перестала понимать, что же в этом было реальным, а что – нет. Потом ее разбудила чья-то настойчивая рука, нет, две настойчивых руки, которые приподняли ее и поддерживали в таком положении. Затем появилась миска и в ней нечто, пахнущее едой настолько сильно, что Нелл даже затошнило. Молодая индианка произнесла всего одно, волшебное слово:

– Есть.

Она накормила Нелл несколькими полными ложками, а потом отрицательно покачала головой: сейчас для нее было достаточно и этого. Снова положив Нелл, девушка обошла вокруг постели, чтобы накормить кого-то еще, а потом, приостановившись, улыбнулась Нелл и многозначительно похлопала по своему животу.

– Рибьенок, – сказала она, кивая. Нелл слабо улыбнулась.

– Ребенок, – согласилась она и заснула. Девушка и двое других индейцев провели в доме несколько дней, пока выжившие не смогли передвигаться самостоятельно. И потом двое мужчин ушли, а девушка осталась присматривать за ними. Мужчины вскоре должны были вернуться, с мясом. Они отдали индейцам топоры и другие инструменты в обмен на еду, которую те принесли и еще должны были принести, а девушка помогала им переводить, если знаки не помогали. Индианка сообщила им свое имя, но они никак не могли выговорить его и поэтому называли ее Розой, что отчасти напоминало звучание непонятного имени.

Спустя две недели после сражения на Марстонской пустоши город Йорк сдался парламентским войскам во главе с Ферфаксом, и для Йорка на этом война закончилась. Однако положение Эдмунда, балансировавшего между двумя сторонами, оставалось шатким, ибо теперь, похоже, мало кто сомневался в том, что король в конце концов придет к соглашению с парламентом, и каковыми бы ни оказались условия этого соглашения – Эдмунду пришлось бы примириться с ними. Бешеная реакция некоторых солдат-мятежников на часовню побудила Эдмунда провести в ней кое-какие преобразования, чтобы новый их визит не принес еще большего ущерба. Он ободрал алтарь и часовенку Пресвятой Девы, припрятал украшения, включая старинную деревянную статую Богоматери, в потайной нише за стеной алтаря в часовенке Пресвятой Девы, где обычно в беспокойные времена хранились семейные драгоценности.