Саймондс и Анна остановились в Понтефракте, и именно там их нагнала весть о битве при Нэзби. После сражения Руперт и Мориц направились на запад, к Бристолю, и некоторые из кавалеристов-северян, отказавшись последовать за ними, потихоньку разбежались по домам. Эти люди и сообщили о гибели капитана Гамильтона, о захвате обоза и о резне. Саймондс побледнел при мысли о том, что могло бы случиться с Анной, но сама она осталась спокойна.

– Этого же не случилось и не могло случиться. Подобные вещи не происходят случайно: Господь повелевает всем, даже полетом воробья. И это Он ниспослал тебе твои раны, чтобы мы смогли вернуться домой: ведь окажись они легче, ты бы не захотел уехать, а будь они тяжелее, ты, возможно, просто был бы не в состоянии уехать. – Саймондса, однако, это не утешило, и Анна печально улыбнулась мужу. – Бог мой, как бы я не хотела, чтобы мои взгляды на жизнь были подобны твоим: я не считаю, что мир – это хаос и что все в нем происходит случайно! – промолвила она.

Они решили продолжить свой путь и не задерживаться на отдых в Понтефракте, ибо после поражения при Нэзби Понтефракт, недавно отвоеванный у парламента северной конницей Лэнгдейла, по всей вероятности, был обречен снова пасть.

– Мы должны ехать в Йорк, – сказала Анна. – Нам надо рассказать Хиро о ее брате и попросить благословения у моего отца.

– А примет ли нас твой отец? – неуверенно спросил Саймондс.

– Не знаю, но попытаться мы должны. Мне очень хотелось бы снова увидеть свою матушку Анна настолько сомневалась в приеме, который ей окажут дома, что сначала решила заехать в Шоуз и оттуда отправить домой записку. Они прибыли туда вскоре после полудня в один из первых дней августа, и там их встретили не только Хиро, Руфь, маленький Кит и Аннунсиата, но и Мэри-Эстер, навестившая их вместе с Ральфом и Эдуардом. Последовало радостное воссоединение матери и дочери, которое не могла омрачить незримо царившая вокруг печаль. Лия плакала навзрыд, пытаясь дотянуться до Анны сквозь лес обнимавших ее рук. И даже Эдуард с Ральфом взирали на свою сестру с возросшим уважением, узнав, что она была рядом со сражением. Ну, а потом они перенесли свое внимание на Саймондса и потребовали дать им полный отчет о том, как его ранило.

Рассказ заинтересовал и остальную компанию, так что деваться Саймондсу было некуда. Но когда Сэм добрался в своем повествовании до спасшего ему жизнь Гамиля, он запнулся и посмотрел на Анну, а глаза той неудержимо устремились к Хиро. Хиро стояла у камина, опершись на плечо маленького Кита. Выглядела она, с точки зрения Анны, странно усохшей в своем черном платье – хотя минуло уже более года со времени смерти Кита, она не переставала носить траур. Однако ни возраст, ни горе не оставили заметных следов на ее изящном лице. Анна обратила внимание, что рука Хиро непроизвольно сжалась на плече мальчика, а глаза ее слегка расширились.

– Я все знаю, – сказала она слабым голосом. Слабым, невыразительным, словно доносящимся издалека.

– Но как ты узнала? – воскликнула Анна. Синие глаза Хиро посмотрели сквозь нее, и Анна увидела, что они оплетены со всех сторон тонкими морщинками, которых прежде не заметила. Вот это и было свидетельством прожитых лет, словно возраст, пощадив ее, оставил свой след только в одном месте… Это были глаза старухи.

– Я знаю это давно. Он был моим близнецом. Как он умер?

Анна с Сэмом переглянулись, не зная, следует ли сообщать ей подробности.

– Это было при Нэзби, – начала Анна, – после нашего отъезда. Солдаты, возвращавшиеся домой, рассказали нам, что он пал в той битве, но как именно, я не знаю.

Хиро кивнула, и Анна увидела, как она вздохнула и напряженные плечи расслабились.

– Теперь все они ушли, – спокойно произнесла Хиро. – Малахия и Кит, Фрэнк и Гамиль… Теперь нам больше не за кого бояться.

Руфь резко посмотрела на нее, а потом на маленького Кита, на Ральфа и на Эдуарда. Это было новое поколение, Ральф с Эдуардом уже стремились поскорее подрасти, чтобы пойти на войну. Неужели и их жизни тоже были обречены?

Между тем Анна повернулась к своей матери и спросила:

– А как там Гетта? Почему она не с тобой? Как дела дома?

– Она, конечно, приехала бы, если бы знала, что ты будешь здесь, – сказала Мэри-Эстер, уклоняясь от сути вопроса. – Дома у нас сейчас спокойно, но… непросто. – Она понизила голос, чтобы ее слышала только Анна: – Уже есть изменения: молитвенная книга запрещена и введены штрафы для тех, кто служит обедню. Нам пришлось убрать все украшения в часовне. Ричард утверждает, что только благодаря его влиянию нас не трогают. Ну, не знаю… твой отец уже выплатил крупные штрафы за то, что Кит и Фрэнсис сражались в войске короля. Их называют не штрафами, а налогами на снабжение армии, только, по-моему, это самые настоящие штрафы.

– Значит… значит, отец не примет нас?

– Ох, я и не знаю, – ответила Мэри-Эстер, – не знаю, не опасно ли принимать вас в доме и не навредит ли…

– Тогда мы, разумеется, не поедем, – быстро сказала Анна, чтобы уберечь мать от боли, которую та испытала бы, сообщая дочери о запрете приехать домой. – Мы никого из вас не хотим подвергать опасности.

– А куда вы направляетесь? – спросила Мэри-Эстер. – В дом твоего мужа?

– Да, в Кокетдейл. Сэм говорит, что это совсем близко от наших земель на Лисьем Холме. Мы поселимся там навсегда, мама, поэтому мне хотелось бы на прощание повидаться с отцом и попросить его благословения.

– Я попрошу его, только вот не знаю, как он отнесется к встрече с вами.

Анна внимательно посмотрела на мать.

– Мама, а как твои дела? Ты неважно выглядишь.

– Я просто устала, только и всего, – уклончиво ответила Мэри-Эстер. – Трудно жить в постоянном страхе и все время таиться.

– Нет, дело не только в этом, – возразила Анна. Она видела на лице матери следы не одной лишь усталости, и на нее повеяло внезапным холодом. Прежде Анна думала о своей матери – в той степени, в какой вообще думала о ней, – как о бессмертной и вечно молодой, каковыми и следует быть матерям. – Ты не больна?

– У меня порой бывают боли… в боку, но они потом проходят.

– А ты не виделась с врачом? Мэри-Эстер, твердо посмотрев в глаза дочери, ответила:

– При нынешнем положении вещей это невозможно. Лия готовит мне разные снадобья, и боль проходит.

И взглядом она запретила Анне продолжать этот разговор. Потом Мэри-Эстер, слегка повысив голос, произнесла веселым тоном:

– Ты знаешь, мне странно, что ты уже сама мать. Так трудно осознавать, что твои младенцы становятся взрослыми. А он красивый, твой Криспиан?

– Пока что нет, но когда немного подрастет, станет хорошеньким. А вот Аннунсиата – настоящая красавица. Такие глаза!

– Хорошо, что у нас снова есть детишки, – воскликнула Мэри-Эстер. – Значит, жизнь продолжается, несмотря ни на что. Даже маленькая Катерина, дочка Ричарда, теперь окрепла, хотя выглядит такой хрупкой, что, кажется, ее может унести легкий ветерок. А жена Ричарда снова беременна. Да, хорошо, когда в доме дети. У меня такое ощущение, что я давным-давно держала на руках своих малюток…

Голос ее дрогнул, и на какой-то миг Анна и Руфь заметили в ее глазах полное одиночество. Она была еще не старой – ей ведь не исполнилось и сорока, хотя последние несколько лет состарили Мэри-Эстер больше, чем все предшествующее десятилетие, – и ей так хотелось любить, но всех тех, кого она любила, у нее отнимали одного за другим…

– Я буду скучать по тебе, Анна.

У Анны с языка уже готовы были слететь слова: «Поедем с нами». Но она понимала, что это нереально. Мэри-Эстер не могла оставить мужа, хотя верность ему и отдалила ее от своей семьи, от своей веры… Еще хуже было то, что, оставаясь с ним, она при этом была отгорожена и от его любви.

– А мне будет не хватать всех вас. Вот как-нибудь, когда война закончится…

Все они дружно закивали. Ну, конечно, когда война закончится…