Ответом были лишь два взгляда: очень злой и слегка укоризненный.

«Да чтоб вы подавились своими подозрениями!» — пробурчал про себя Виктор, имея ввиду только прокурорского.

Через несколько секунд, перестав сверлить взглядом подозреваемого, «злой» подошёл к столику в углу комнаты, на котором стояло несколько маленьких бутылочек с водой, взял одну, открыл и отхлебнул. А дальше Виктор с ужасом наблюдал, как человек едва не расстался с жизнью, судорожно пытаясь откашляться от попавшей не в то горло воды. Вскочивший коллега со всей силы лупил его ладонью по спине, второй рукой придерживая согнувшегося почти пополам бедолагу.

«Надеюсь, хоть в этом меня не будут обвинять», — подумал Руденко. И вдруг похолодел. «А ведь я действительно в этом виноват! Я же только что пожелал ему подавиться! И вчера тоже. Сам же сказал, чтобы языки поотсыхали…» От страха противно заныло в животе, и даже слегка закружилась голова. Он почувствовал, что если прямо сейчас его спросят о чем угодно, с ним случится истерика, он начнет каяться и его тут же либо посадят в кутузку, либо упекут в дом скорби. На его счастье (хотя какое уж тут счастье) кашель прокурора продолжался еще почти целую минуту, и Виктор почти успокоился. «Не-е-е-т, стороннему человеку надо самому быть сумасшедшим, чтобы поверить в такие совпадения, связать оба случая и привязать к ним именно меня…  Н-да, мистика просто какая-то.»

Пока прокурор продолжал покашливать, второй следователь продолжил:

— А действительно, возможно ли внести какие-то изменения в конструкцию софита, чтобы гарантированно получать вчерашний «спецэффект».

— Н-не думаю, — Виктор выглядел немного испуганным, что было вполне естественно на фоне только что произошедшего, поэтому «добрый» не придал этому значения, — но…  даже если это кому-то и удалось бы, рассчитать траекторию разлета осколков…  Да и это не важно. Предугадать с точностью до секунды и сантиметра, где именно будут стоять Орлов и Чимралюк — это какая-то совсем уж ненаучная фантастика.

Теперь уже сам следователь немного смутился:

— Да, этот момент мы как-то упустили. Привыкли, что в случаях всяких подрывов такая точность не имеет значения…  Ладно…  давайте пока закончим. Если понадобится, мы Вас ещё побеспокоим, поэтому, действительно, по возможности не планируйте долгих поездок в ближайшее время.

— Я вообще последний год никуда ни далеко, ни надолго не уезжал. И какое-то время ещё не соберусь точно, — Виктор тяжело вздохнул, — Семейные обстоятельства…

На этом неприятная во всех отношениях беседа, наконец, завершилась и он поехал домой. Сегодняшняя работа по его слёзным мольбам перенеслась на завтрашнее раннее утро, а сейчас ему срочно нужно было посидеть в тишине и подумать. Крепко подумать.

Купив по дороге бутылку красного вина и свои любимые сухие бисквитные палочки, Виктор, придя домой, уселся перед ноутбуком и запустил какой-то видовой фильм наугад. Несколько минут бездумно глядел на меняющиеся на экране пейзажи, макая бисквиты в вино и поглощая их один за одним. Когда они закончились, он с сожалением посмотрел на пустую обертку и подумал, что надо было бы купить ещё. И тут его озарило!

— Хочу, чтобы здесь появилась ещё одна полная упаковка такого печенья!! — от охватившего его возбуждения Виктор почти кричал.

Ничего не произошло. Он попробовал проговорить то же самое про себя, менял слова, интонации, взывал к пустой пачке, чтобы она вновь наполнилась. Тщетно. Наконец, поняв бессмысленность таких экспериментов, Руденко вынужден был констатировать: никаких материальных благ простыми пожеланиями не добиться. И тут же проделал то, что полагается делать современному одинокому человеку в минуты великого изумления и разочарования одновременно — затеял внутренний диалог.

— И кто же такой был тот черно-белый незнакомец? — с недоумением спрашивал сам себя Виктор. — Может, действительно…  Воланд? Или ангел? Или демон?…  А-а-а! - вдруг вспомнил он, — Этот непонятно-кто сказал же, что я сам должен разобраться, какие желания достойны исполнения, а какие нет. То есть…  получается, что пачку печенья я могу добыть и без помощи кого бы то ни было, просто пойдя в магазин и купив её. И это, стало быть, желание недостойное…  А если я пожелаю миллиард долларов, ну…  чтобы потратить его на благотворительность?

«Стоп, стоп, стоп! Не пори ерунду!» — со вновь накатившим раздражением остановил он себя. «Во всём мире и так тратятся миллиарды на благотворительность, но…  происхождение этих денег всем известно, а появившиеся непонятно откуда и непонятно как с очевидностью вызовут такое количество вопросов, что проще будет застрелиться, чем отвечать на них. Причем количество вопросов будет прямо пропорционально количеству денег. Да тебя пристрелят гораздо быстрее, чем ты соберешься сделать это сам. Нет, «такой хоккей нам не нужен»…  А что нужно? И нужно ли вообще что-нибудь?»

Виктор встал, походил по комнате, вновь уселся в кресло, допил остатки вина и постарался успокоиться. «Надо сначала проверить, не совпадения ли эти два случая на самом деле. Значит придется для проверки пожелать что-то достойное, но…  нематериальное? Мир во всём мире? Смешно! Да и этот псевдо-Воланд тоже, помнится, похмыкал над таким желанием…  Помочь каким-то конкретным людям?…  Конкретным…» Он вскочил, схватившись руками за голову, и простонал: «Вот я идиот! Машенька! Я ведь тогда как раз и говорил об «очень личном» желании. Может быть где-то глубоко в подсознании живет ещё что-то, но…». Руденко подошел к окну, сложил ладони перед грудью и, глядя в уже совсем потемневшее небо, прошептал: «Хочу, чтобы моя племянница Маша была полностью здорова!» Потом дважды повторил это про себя. С трудом сдержавшись, чтобы не поехать к ней немедленно, еле-еле выждал десять минут и набрал номер.

— Машуля, привет! Не спишь ещё? — внезапно осипшим голосом поздоровался он с девочкой.

— Привет, Вик! Ты что, заболел? Хрипишь что-то. Завтра приедешь, как договаривались.

— Приеду, конечно, — Виктор откашлялся и уже почти нормально спросил, — Как дела?

— Да как обычно, — ответила Маша без малейшего намека на хоть какие-нибудь эмоции, — массажистка час назад ушла. Уроки сделала, сейчас немного почитаю и спать.

— А чувствуешь себя сейчас как? — он, как мог, постарался скрыть волнение.

— Да тоже как обычно. А почему ты спрашиваешь? — уже с интересом спросила племянница.

— Э-э, просто подумал, может какого-то другого массажиста поискать, если никаких изменений не наблюдается, — выкрутился Виктор.

— Ну-у, мне Лариса нравится вообще-то, с ней и поболтать можно, и делает она всё аккуратно и тщательно. А у тебя что, есть кто-то супер-пуперский на примете?

— Да нет пока, но если надо, найду!

— Я не знаю, — вздохнула девочка, — меня Лариса устраивает, давай пока оставим как есть.

— Хорошо, давай пока оставим.

Поболтав ещё пару минут о том о сём, попрощались до завтра. Виктор посмотрел на погасший экран телефона и разочарованно пробормотал:

— Не получилось.

Он заметался по комнате, пиная попадающуюся на дороге мебель. Через какое-то время, поняв бессмысленность такого поведения, пошел на кухню, налил стакан воды, залпом выпил его, налил второй, выпил половину уже мелкими глотками, уселся за стол и принялся рассуждать. Точнее — спорить с самим собой:

— Всё-таки случаи в студии и со «злым» следователем — простые совпадения? Как-то очень сомнительно. Слишком уж правильно пазл складывается…  Или желание помочь Маше — недостойное? Нет, это ерунда, что может быть достойнее? Или я как-то неправильно его высказал? А как правильно?

Он попытался вспомнить как можно точнее, что он думал и что чувствовал перед тем, как произнести про себя те роковые фразы. И как именно их произносил. Ничего хорошего из этих воспоминаний не получалось:

— Я ведь в обоих случаях разозлился. Сначала на откровенно хамские слова в студии, а потом на абсурдные подозрения. Ну, это тогда они мне казались абсурдными…