– Мы об этом слышали, – спокойно произнес отец Соки, стараясь не ронять своего лица в присутствии этого назойливого иностранца. Говорили по-французски, и не только ради гостя – это было традицией дома. – Все читают газеты. И что же?

– Ax! – воскликнул Рене, подняв вверх худой палец. – Но вот чего вы не знаете: приказал разгромить казино сам его хозяин.

– Простите, но неужели такое возможно? – серьезно спросила Хема, мать Соки. – Разве человек станет разрушать свое собственное дело?

– Прекрасный вопрос, мадам Кемара, – объявил Рене. – Он и занимал нас всю эту неделю. И в конце концов сквозь щелку в Министерстве внутренней безопасности ко мне просочился ответ. На следующей неделе Коу Роун объявит об этом публично. Он сообщит, что китайский концессионер из Кепа ежемесячно выплачивал сорок тысяч долларов «некоему высокопоставленному лицу» в Пномпене, чтобы тот не позволял прикрыть казино. – Рене состроил гримасу, такую неприятную, что даже Сока почувствовал неловкость. – Конечно, это вполне традиционно в наши времена, но «высокопоставленное лицо» потребовал большего, и китаец отказался: взятка – взяткой, но это была попытка вообще выкинуть его из дела. Тогда ему начали угрожать: полиция навестила казино раз, другой, третий... Но китаец предпочел не сдаться, а уничтожить свое собственное дело.

Киеу Кемара отмахнулся:

– Все это глупости, недостойные нашего внимания. Я не хочу об этом слышать, мсье Ивен.

– И это еще не все, – Рене стоял на своем. – Самое важное я припас для вас, и вам это будет интересно, – он помедлил, ожидая дальнейших возражений Киеу Кемары, но тот молчал. Вся семья смотрела на Рене. – Так уж получилось, что Чау Сенг, – теперь Рене в упор смотрел на отца Соки, – счел возможным представить принцу свой собственный отчет об этом деле, составленный в основном по сведениям этого китайского концессионера. Сделал он это, как говорят, по просьбе «одной столичной дамы, занимающей весьма высокое положение».

– Моник! – воскликнул Кемара. Так звали одну из двух жен принца Сианука, женщину низкого происхождения, презираемую за то, что она окружила себя кликой жадных выскочек. Сока не знал, что именно из того, что о ней говорят, было правдой. И сейчас он вдруг подумал: а знает ли это и сам отец?

– Вы назвали ее имя, не я, – Рене криво усмехнулся. – И из-за этого Коу Роун ужасно разозлился на Чау Сенга. Вряд ли стоит говорить, мсье Кемара, что их трудно назвать друзьями. Но теперь... – его слова повисли в воздухе, и Сока почувствовал себя очень неловко.

Хема постаралась скрыть испуг и засуетилась, провожая спать младших детей, Сорайю и Рату.

– Я по-прежнему думаю, что эта история вряд ли может быть поводом для беспокойства, – мягко произнес Киеу Кемара. – Подобные скандалы напоминают головы уродливых нага. Но все минует. Вот увидите. В августе, когда сюда прибудет президент де Голль, начнется новая эра нашего процветания.

– Скажите, мсье Кемара, правда ли, что принц придает такое большое значение визиту де Голля?

– А почему бы и нет? – горделиво спросил отец Соки. – Уже тот факт, что в Камбоджу пребудет один из самых великих и уважаемых мировых лидеров, придаст нашей стране новый статус, тот, которого мы много лет искали. Он обещал нам существенную финансовую помощь, а его министр иностранных дел Кув де Мюрвиль встретится здесь с представителями Ханоя. Французское влияние по-прежнему служит делу нашей безопасности.

Рене состроил презрительную гримасу:

– Он – отсталый человек, ваш принц Сианук. Продукт прошлого. Он не понимает, что времена изменились, что для того, чтобы Камбоджа достигла истинной независимости, нужны новые методы.

Во-первых, он допускает, чтобы в страну проникали юоны. – Рене употребил пренебрежительное словечко, которым называли вьетнамцев и вьетконговцев. – Во-вторых, он...

– Простите, мсье, – прервал его Кемара, – но политика принца по предоставлению в Камбодже убежища северовьетнамцам лишь способствует нашему суверенитету. Их благодарность...

– Неужели вы полагаете, что Хо Ши Мин, Ле Зуан или Фам Ван Донг когда-либо вспомнят о том благодеянии, которое оказывает им Камбоджа?! – недоверчиво воскликнул француз. – Сколько раз еще Сиануку надо столкнуться с их ложью и предательством, пока он перестанет им доверять? – Он понизил голос и заговорил отрывисто, чуть ли не по слогам. – Они – вьетнамцы. Боже правый, мсье, они всегда ненавидели и всегда будут ненавидеть кхмеров. Если вы думаете, что гнуть перед ними шею...

– Не «гнуть шею», – мягко произнес Кемара. – Они наши соседи, – он говорил медленно, будто втолковывая что-то умственно отсталому ребенку. – И всегда ими будут. И мы должны делать все, чтобы жить с ними в мире. Чтобы нам всем выжить, мы должны прекратить вражду, длившуюся две тысячи лет. Именно в это верит принц Сианук. Вспомните, мсье Ивен: даже французы, даже де Голль наладили мире Германией. Они – соседи, а война окончена. И даже герои войны вынуждены смотреть в будущее. Мир, мсье Ивен, требует куда больших трудов, чем война.

– Вы говорите о французском президенте так, будто бы он спаситель Камбоджи. Я не голлист, у меня нет желания возвращаться во Францию. Теперь эта страна – не мой отчий дом. Вот уже тринадцать лет, как Камбоджа добилась независимости от Франции, но почему-то все еще хочет находиться под ее протекторатом. Вам не кажется это странным?

– Мы ищем помощи от наших союзников, – спокойно ответил Кемара. – Вот и все.

– А я говорю вам, что это становится невыносимым бременем. Кампучийцы голодают, в стране безработица, а «высокопоставленные лица», укрывшиеся за стенами особняков Камкармон, требуют все более высоких взяток от тех, кто одурманивает массы. Ситуация невыносимая. Даже монтаньяры...

– Ах, монтаньяры, – раздраженно перебил его Кемара. – Коу Роун назвал их «кхмеризованными». Монтаньярами, от французского «mont», «гора», называли этнические горские меньшинства Камбоджи, которые не стремились смешиваться с основным населением.

– О, да! – Рене хрипло расхохотался. – Как вы гордитесь этим словечком, которое означает, что этих людей, словно животных, сгоняют в лагеря, в поселения, где к ним относятся хуже, чем к скоту, – глаза Рене превратились в щелки. – А вы слыхали о маки?

– Я не потерплю подобных разговоров в моем доме! – воскликнул Кемара. Теперь он действительно вышел из себя – колкости француза сделали свое дело.

– Почему же? – упорствовал Рене. – Вашим детям следует знать, какую ложь для них заготовили.

– Мсье Ивен, я бы попросил вас...

– Запомните мои слова, мсье Кемара. Отношение вашего режима к монтаньярам обратится против вас самих. Грядет революция, и грядет скоро, так как эти люди присоединятся к маки. Это случится если не в этом году, то уже на следующий год.

– Молчите! – взорвался Кемара.

Сидящие за столом замерли – Сока еще никогда не слышал, чтобы отец так повышал голос.

Самнанг прокашлялся. Сока заметил, что за весь ужин он так и не произнес ни слова.

– Я думаю, что вам сейчас лучше уйти, Рене, – он легонько тронул друга за плечо.

Рене Ивен встал. Лицо у него побелело, он дрожал. Он смотрел на человека, сидевшего против него.

– Знание – опасная вещь, нет так ли, мсье?

– Прошу вас оставить мой дом, – мягко произнес Кемара, не глядя на француза.

Рене насмешливо склонил голову:

– Благодарю за гостеприимство.

Самнанг снова тронул его руку и встал из-за стола. Когда старший сын и гость ушли, Хема сказала:

– Ужин окончен, дети. Вам еще наверняка надо готовить домашнее задание на завтра, – она нарочно, чтобы стереть ощущение от недавнего разговора, перешла на кхмерский. Но Сока этого разговора не забыл.

Покидая комнату, он видел, как мать обняла отца за плечи.

– Оун, – окликнул его отец и улыбнулся.

Сока действительно надо было выполнить задание, но не только то, что ему дали в лицее Декарта, а и то, что было дано ему Преа Моа Пандитто. Сока и не заметил, сколько времени прошло, прежде чем в дверях его комнаты появился Самнанг.