– Говори, где он?! – Туэйт задыхался от ярости.

Женщина закричала, и Трейси догадался, что делает Туэйт. Он отошел чуть в сторону, чтобы увидеть и убедиться.

Как он и предполагал, Туэйт вцепился в левое колено женщины, сжимая его таким образом, что все ее попытки вырваться и ослабить боль работали лишь против нее.

Туэйт снова и снова выкручивал колено, женщина стонала, лицо ее было покрыто потом, пот блестел в темных волосах, косметика расплылась в грязное пятно. Но, несмотря на боль, выражение лица выдавало все: она знала, где находится этот Антонио, но, видимо, боялась его куда больше, чем полицейского. Туэйт может ее искалечить, Антонио же прямиком отправит в могилу, и даже если его упрячут за решетку, это ничего не изменит: у Антонио длинные руки.

Трейси читал все это на ее лице, но, в конце концов, не он только что потерял всех своих близких. Туэйт же видел в ней единственное звено, которое могло связать его с Антонио.

Трейси ужасно хотелось остановить, оттащить Туэйта от женщины, но он понимал, что тому сейчас ничего не объяснишь. Он оглядел комнату в поисках второго выхода: вполне возможно, что Антонио уже далеко, но Трейси был склонен думать иначе. Антонио – любитель, а любителям всегда любопытно посмотреть на результаты своих трудов.

Если его предположения верны, Антонио по-прежнему где-то здесь. Трейси тихонько обошел комнату: единственный способ спасти женщину – отыскать Антонио.

Много времени это у него не заняло: Туэйт и сам бы увидел то, что следовало, если бы глаза ему не застилала ярость.

Одно из меховых покрывал было сбито в сторону, будто его приподнимали, а потом впопыхах уложили на место. Трейси наклонился, прощупывая пол под ним. Потом отодвинул покрывало: перед ним предстал люк в полу с металлическим кольцом и врезным замком.

Если замок не заперт... Раздумывать было некогда: Трейси принял решение мгновенно.

Твердо упершись ногами в пол, Трейси рванул на себя кольцо. Люк не поддавался. Он попробовал еще и еще. Тщетно. И тогда, напрягшись, он выкрикнул тот особый клич – «кия!» – которому научил его в Бан Me Тоуте маленький Ю. Клич, дарующий особую силу.

И дверца поддалась. Она отлетела с такой силой, что Трейси едва успел выдернуть из кольца пальцы, а то бы сломал. И тут же прыгнул в открывшуюся дыру – эхо его крика еще металось по цементному, шесть на шесть футов кубу.

Он присел на корточки и тут же увидел скорчившегося в углу Антонио. Черные глаза сутенера затравленно бегали по сторонам, лицо было чем-то измазано, напомаженные волосы торчали в разные стороны, а толстая верхняя губа задралась, приоткрыв зубы.

Шелковая рубашка была разорвана, и Трейси увидел запятнанные кровью бинты. Здоровой рукой Антонио сжимал маленький дамский пистолет 22 калибра со взведенным курком.

Все это Трейси разглядел в ту долю секунды, пока приземлялся на заваленный мусором, мерзкий пол подвала.

Крик «кия» заставил Антонио замереть – первобытный крик, известный человечеству с незапамятных времен, крик смертельной опасности. Ю говорил, что им пользовались еще римские легионеры, чтобы нагнать страх на неприятеля. Именно из этого крика, уверял Ю, родилось слово «паника»: им пугал бедных нимф древнегреческий бог Пан, и они падали жертвами его ненасытной сексуальности.

Трейси перенес вес на левую ногу и, выбросив вперед правую, выбил из руки Антонио пистолет.

Сутенер замахнулся ногой, покалеченной рукой, но Трейси нырнул под нее и изо всех сил вонзил оба своих кулака в живот Антонио.

Казалось, из сутенера выпустили воздух, он сложился пополам, обмяк, и Трейси легко выволок его наверх, в гостиную.

– Туэйт! – крикнул он. – Хватит! – Это было произнесено таким командирским тоном, что Туэйт тут же обернулся. Безумный взгляд его стал более осмысленным, он отшвырнул женщину, которая отползла и калачиком свернулась на кушетке. Теперь она только тихонько подвывала, и Трейси подумал, что ему все же удалось спасти ей жизнь... Он толкнул вперед сутенера, и тот шлепнулся на покрытый мехом пол.

– Тонио... – от этого голоса, в котором не осталось ничего человеческого, который напоминал скорее шипение змеи, сутенер весь сжался. Туэйт побелел, и Трейси подумал, что сейчас раздастся взрыв, не менее сильный, чем тот, что разнес дом.

– Ах ты сволочь, – прошипел Туэйт. – Ползи сюда, ну! – Туэйт еле сдерживался. – Это ты убил Дорис, ты убил мою Филлис!

Антонио дотронулся до больного плеча:

– Эй, ты не должен был такого со мной делать, понятно? И не должен был убивать моих телок! Это плохо для бизнеса, приятель. Ты это знаешь. Они перестали меня слушаться!

– Плевать! – Туэйт надвигался. Ярость уже захлестывала его.

Сутенер покачал головой:

– Нет, это наша общая проблема. Твоя и моя. Мы же партнеры, ты что, не понимаешь? Я вот должен был запереть Клару, – он указал на скрючившуюся на кушетке женщину, – в темный подвал, с гусанос. Компренде? С червями. Зато теперь она меня слушается. Теперь она понимает, кто тут хозяин.

– Ты покойник, Тонио, – прорычал Туэйт. – Уж будь в этом уверен!

– Идиот! – воскликнул Антонио, отступая. – Идиот! Это ты все затеял, ты!

Но Туэйт неумолимо надвигался на сутенера, в руках у него посверкивала отполированная деревянная дубинка. Взгляд его не отрывался от лица Антонио.

Трейси шагнул вперед и увидел, как сверкнуло лезвие: оказывается, Антонио прятал в складках бинта нож.

Туэйт занес дубинку над головой Антонио, Трейси рванулся, чтобы выбить нож, но опоздал: лезвие легко, словно в масло, вонзилось в правый бок Туэйта. Антонио успел повернуть нож, и Туэйт закричал и уронил дубинку.

Сутенер выдернул окровавленный нож. Трейси услышал, как шумно выдохнул полицейский, его шатнуло, а на лице Антонио появилась победная улыбка. Он вновь занес оружие...

Пора! Настало время для канашики, серии смертельных ударов. Трейси оценил дистанцию и выбросил вперед левую ногу, удерживая равновесие с помощью бедер и разведенных в стороны рук. Этот удар по силе и скорости был подобен молнии.

Он ударил Антонио чуть ниже правого уха, в ту точку, в которую целятся только самые профессиональные стрелки. И это точное попадание сокрушило сутенера.

Туэйт видел, какая перемена произошла с лицом Антонио: мгновение назад оно было полно ненависти и триумфа, теперь же на нем не было ничего. Ничего. Жизнь покинула это лицо, и Антонио рухнул на покрытый грязным мехом пол.

Туэйт глянул на распростертое у его ног бездыханное тело, а потом поднял глаза на стоявшего перед ним человека. Он был настолько поражен, что даже не чувствовал боли.

– Господи Боже мой, – тихо произнес он и закрыл глаза.

Казалось, восторг, Сока перед идеологией красных кхмеров не иссякнет никогда. Он не знал усталости. Военная муштра и идеологическая обработка шли беспрерывно: одним из существенных элементов воспитания новообращенных было изменение их представлений о времени и пространстве.

Таких понятий как утро, день, вечер просто не существовало. Ночи предназначались не для сна, а для работы. День – для сражений. Сначала было подавлено восстание самлотов в Баттамбанге, потом следовали бесконечные партизанские вылазки против прежнего коррумпированного режима. Новая свободная Кампучия не предназначалась для нормального человеческого существования, потому сон ее граждан был сокращен до минимума.

И эта усталость, эта потеря ориентации во времени делали свое дело: новая информация, новая идеология без труда завоевала усталые умы. Людей лепили заново, по единому образцу и подобию, дабы они без всяких вопросов выполняли свой патриотический долг.

Одним из неотъемлемых элементов обработки был страх и запугивание, особенно по отношению к традиционно упрямым крестьянам. Малейшее нарушение каралось смертью. К таким нарушениям, например, относилось отсасывание бензина из автомобилей, и постоянное исчезновение односельчан держало остальных в страхе.