Сюда не допускались черные и евреи: члены Клуба располагали достаточными для этого деньгами и влиянием.

Широкая лестница вела на галерею второго этажа. В правой его части находилась библиотека, где на коктейль перед ленчем или для мирного чтения собиралось большинство клубменов. Макоумер же повернул от лестницы налево – там были три комнаты, предназначенные для встреч более приватного характера.

Прекрасно вышколенный стюард по имени Бен распахнул перед ним тяжелую полированную дверь.

– Добрый день, сэр, – произнес он с легким поклоном. Черные волосы Бена были разделены на прямой пробор и блестели, словно смазанные бриллиантином. – Ваш гость, мистер Салливен, еще не появлялся, – и он провел Макоумера в прекрасно обставленную удобную комнату.

Макоумер, который уже был осведомлен об этом, ответил:

– Все в порядке, Бен, – и погрузился в обитое старой, но безупречно чистой кожей кресло. По левую руку от него находился камин. На стенах, отделанных деревянными панелями и выкрашенных в кремовый и бледно-голубой цвета, висели гравюры. Справа от кресла стоял столик из полированного дерева, у противоположной стены – обеденный стол в окружении тяжелых стульев.

Макоумер вытянул длинные ноги.

– Принеси мне мартини с водкой, хорошо, Бен?

– Конечно, сэр.

– Когда придет мистер Салливен, сначала принеси выпить, а потом накрывай на стол. Крабьи клешни и холодный омар, побольше листьев салата и, я думаю, пиво «хайнекен».

Во время таких вот частых встреч Макоумер позволял обслуживать себя только Бену. И хорошо оплачивал его преданность: мать Бена вот уже пять лет содержалась в доме для престарелых, а это дорогое удовольствие.

Макоумер уже наполовину опустошил бокал, когда Бен ввел Джека Салливена. Мужчины обменялись рукопожатиями, и Салливен заказал виски «гленливет» со льдом.

– Принеси сразу тройную порцию – у меня выдалось чертовски хлопотливое утро, – приказал он Бену и тяжело опустился в кресло напротив Макоумера.

Внешний вид Салливена как нельзя лучше соответствовал избранному им занятию – это был типичный «борец за права народа»: высокий, крепкий, широкоплечий, с пышным рыжим чубом. У него были кустистые рыжие брови и щеки такие румяные, что, казалось, его вот-вот хватит удар. Квадратная челюсть, курносый нос: короче, физиономия чистокровного ирландца, о чем Салливен не уставал напоминать всем и каждому. Он мог перечислить своих предков до шестого колена, не забыв заметить, что один из них был революционным вожаком (правда, какой конкретно из революций – он не говорил), и, конечно же, обладал необходимой для его профессии способностью спорить до бесконечности.

Мощные бицепсы распирали летний костюм из тонкого поплина, воротничок рубашки взмок от пота, запах которого был в этой шикарной комнате явно неуместен.

Пока гость допивал виски и Бен накрывал на стол, Макоумер вел светскую беседу. Наконец, серебро и хрусталь специально заказанные Клубом у «Тиффани», заняли свои положенные места, и Салливен с ощутимым ирландским акцентом произнес:

– Господи, эта история в Египте нам с самого воскресенья житья не дает! И дело не только в том, что Де Витта прирезали, словно жертвенного ягненка: этим сволочам удалось проникнуть в нашу систему безопасности. К тому же сегодняшнее происшествие в Западной Германии!

– А туда-то как им удалось пробраться?

– Ох, да обычные разногласия между ЦРУ и правительством, – ярко-синие глаза сенатора казались холодными, как лед. – Но, между прочим, не далее как десять дней назад возглавляемый мною Особый комитет по разведке положил на стол президенту документ, в котором говорилось о просчетах в методах сбора разведданных в странах Ближнего Востока и Латинской Америки.

Салливен наклонился вперед, и кресло под ним жалобно скрипнуло.

– И знаешь, что нам ответил старый Ланолин? – Президента звали Лоуренс, но уже в первые сто дней его правления! высокопоставленные республиканцы присвоили ему это прозвище. – «Благодарю вас, джентльмены, за усердие!» – Сенатор передразнил манеру речи высшего лица государства. – «Примите мои уверения, что я непременно рассмотрю ваши предложения, как только выкрою для этого время. Вы же знаете, что основная проблема этого года – экономическое положение. Уровень инфляции и девять процентов безработных – вот то, на что мы должны направить все силы и средства».

– Как жаль, что этот ответ остался неизвестным для журналистов, – задумчиво произнес Макоумер. – Интересно, как бы они прокомментировали его в свете нынешних событий в Египте и Западной Германии?

– Я же не мог дать этой информации просочиться! – с сожалением заметил Салливен.

Макоумер изучающе глянул на собеседника:

– А почему, собственно, Джек?

– Это не по-американски, вот почему! – покраснев, ответил сенатор. – К тому же изрядное число моих коллег-республиканцев начали уже вопить! «Мы должны держаться вместе, Джек! Мы должны сплотиться вокруг Белого дома, Джек! Это проблемы всей Америки, и здесь не место для партийных разногласий, Джек!»

Чепуха, вот что я скажу! Этот ублюдок-демократ сделал из нас козлов отпущения на всем земном шаре. В Овальном кабинете сидят теперь паникеры, которые боятся и шагу ступить: так их запугал красный медведь, – сенатор сжал кулаки. – И, Боже мой, мне известны настроения в Европе! Да если нам не удастся поймать тех мерзавцев, которые прирезали Де Витта, над нами будет смеяться весь мир!

Дел, поверь: за все те годы, что я занимаюсь политикой, рейтинг Америки на международной сцене еще никогда не был таким низким. Меня от этого просто тошнит, понятно? Мне стыдно, что я – сенатор.

Салливен вскочил и принялся шагать взад-вперед по ковровой дорожке.

– Я уже начинаю думать, что Готтшалк избрал правильное направление. Ты меня знаешь. Дел, я консерватор, и тем горжусь. К тому же я вышел из либеральной среды. Мой старик всю жизнь проработал на конвейере у Форда. И что он заработал, кроме раздавленных пальцев, плоскостопия да эмфиземы легких? Правда, он помог создать наш профсоюз.

Но я вот что тебе скажу, Дел. Я чертовски рад, что старик не дожил до гибели его мечты. У него бы сердце не выдержало, если б он увидел, что профсоюзники начали задирать нос, отдалились от рабочей среды. А во что превратились наши рабочие?! Что бы мы ни затеяли, японцы могут сделать это дешевле и – что греха таить? – лучше. Чертовы профсоюзы каждые три года требуют все больше денег, стоимость жизни растет, а работы хватает только на четыре дня в неделю. Черт побери, Дел, скажи-ка, может ли отрасль выжить на такой диете? Не может, это ясно. Мы тонем в дерьме. И Детройт – это только первая ласточка. Сейчас рынок требует компьютерных чипов, и не мне тебе говорить, поскольку ты давно имеешь дела с Востоком, кто уже опередил нас в этой области, да так, что нам и не угнаться. Лет через пять мы окажемся в таком дерьме, что нам уже не выбраться!

– Ну, ты прямо как Атертон Готтшалк!

– Совершенно верно! – рявкнул Салливен, вновь плюхаясь в кресло. – Дел, тебе бы стоило пересмотреть мнение о нем. Ему необходим такой вот толстый богатый котище, как ты. Судя по тому, как движется дело, в августе ему потребуется лишь немного деньжонок да некоторое влияние в крупных городах восточного побережья.

– У нас давние разногласия, – сказал Макоумер. – Ты же об этом знаешь, Джек, и все знают.

– Черт побери, это твое личное дело! А я говорю о политике. Ну и что, что он ухлестывал за Джой Трауэр, когда вы были с ней только помолвлены? Что с того? Все мы кобели.

– Я не...

– Слушай, – Салливен наклонился и постучал пальцем по колену Макоумера. – Вчера ночью Готтшалк мне позвонил. Как ты думаешь, чем он предложил заняться моему Комитету? Расследовать, как обеспечивалась в Каире безопасность Де Витта. А теперь что ты скажешь? Я-то знаю, ты считаешь, что с приходом в Белый дом Ланолина к этим вопросам стали относиться наплевательски. Ланолин – просто белая голубица, хочет любезничать с Советами и верит всем их мальчишеским заверениям, в то время, как они при любом удобном случае норовят воткнуть нам нож в спину – руками этих чертовых террористов, которых они же и готовят в Ливане, Гондурасе и Западной Германии. Так же было бы и в Италии, если б эти вонючие Красные бригады не были так заняты разборками между собой, – он в упор глядел на Макоумера. – Дел, я уверен, что пришло время вам с Готтшалком закопать топор войны. Он потянет этот воз. Подбрось ему немножко сальца – и он пройдет. Не могу сказать, что на съезде не возникнет проблем, но теперь, когда Холмгрен преставился – упокой Господи его душу, – все стало намного легче. Дело в том, что демократам опять придется выставлять Ланолина – у них в обойме никого приличного нет, кроме разве что Хикок, да и о нем дальше Иллинойса никто не слышал.