— Назад! — крикнул Эльзе. — Живее!
Вырвались на главную улицу, теперь уже почти опустевшую, но устеленную мертвыми и ранеными. Солдаты, очевидно, занялись грабежами жилищ, откуда выбрасывали все пожитки и где убивали все, кто пытался сопротивляться, ибо только то тут, то там вдоль стен и заборов скользили редкие тени горожан, ищущих спасения в бегстве. На мосту, на дороге, идущей к лугам, где стояли шатры и фургоны цирка, тоже было пусто, если не считать тел погибших. Зато по ту сторону стены, в городе, гвалт не стихал, а зарево пожара охватило все небо.
Ян решил обойти город вдоль валов и взглянуть, что делается у южных ворот. Ему показалось, что там все спокойно; полагал, что волнения охватили только ближние окрестности цитадели, хотя по-прежнему ломал голову, с какой стати они возникли.
Эльза, бледная и перепуганная, уже немного отошла и заявила, что может идти сама, так что они спустились с холма и в полной темноте продвигались вперед, держась за руки. Снег падал и тут же таял на мягкой, изрытой земле. Не было видно дороги, так что шли они наобум, вязли в глине, спотыкались о борозды и межи, хлюпали по лужам и перепрыгивали канавы.
Через час наткнулись на обширное болото, которое пришлось обходить, и в конце концов заблудились среди зарослей и кустов над ленивой речушкой, вившейся между отмелями и омутами, образуя настоящий лабиринт.
Когда выбрались наконец на открытое пространство, зарево пожара над городом уже погасло, во всяком случае его уже не было видно, так что теперь они и не знали, в какой же стороне Антверпен.
Эльза была измучена и застыла. Ледяной ветер сек глаза снегом. Ян, обняв за талию, поддерживал её, иначе она идти не могла.
Наконец уже далеко заполночь они вышли на широкую дорогу, обсаженную деревьями, и миновав небольшую рощицу увидели какое-то строение на росстанях. Ян начал стучать в запертые ворота, но никто не отзывался, так что он взобрался на невысокий кирпичный забор и втянул за собой Эльзу, а потом помог ей спуститься во двор.
Там стояла мертвая тишина-видно даже пса не было в этой одинокой усадьбе. Но когда после безуспешных попыток достучаться Ян хотел разбить стекло, чтобы попасть в дом, кто-то шевельнулся в темных сенях, раздался какой-то шорох, блеснул тусклый свет, двери наконец чуть приотворились и в узкой щели замаячила согбенная старческая фигура.
Вначале тот так перепугался, что невозможно было добиться от него ни слова. Силился захлопнуть дверь, но Ян просунул за порог ногу и кое-как сумел его убедить, что он не злодей, а просто заблудился и ищет ночлега. Но старик все равно упирался. Был глуховат, и шамканье его едва можно было разобрать. Повторял все время, что хозяев дома нет а он никого не может впустить. Только вид серебряных монет одолел его опасения, хотя и не развязал язык. На вопрос, куда делись хозяева и когда вернутся, пожал плечами, но почувствовав в руке талер, проводил Яна с Эльзой в маленькую чистую комнату в мансарде, оставил им коптящий светильник а сам удалился вниз и утратил к ним интерес.
Комната, точнее небольшая мансарда с одним окном, видимо использовалась главным образом как кладовая или чулан, хотя у стены и стояла узкая кровать, а в углу темнела решетка очага. Там лежали несколько тюков с пером и шерстью, висели два овчинных тулупа, целый тюк полотна белел на тяжелом, окованном медью сундуке. Но было холодно. Так холодно, что Куна решил развести огонь.
— Схожу за дровами, — сказал он. — Может быть, удастся заодно раздобыть что-нибудь поесть.
Вернувшись с охапкой ольховой щепы, развел огонь.
— Будет хлеб и горячее молоко, — весело сообщил он и опять пошел вниз.
Эльза подумала, что не сможет проглотить ни кусочка. Сняв промокшую обувь, сидела на краю кровати, стуча зубами, хотя от очага тянуло теплом. Чувство страха все не оставляло её. Перед глазами маячили жуткие картины: кровь, трупы с рассеченными черепами, дикие жестокие физиономии пьяной солдатни, багровое зарево пожаров, потрясенные, кричащие женщины, дети, раздавленные толпой…
С того мига, как все началось там на валу, у стен, не промолвила ни слова, не кричала, не отвечала на вопросы, которые задавал ей Ян по дороге. Болезненная судорога сжала ей горло и не отпускала. В голове царила полная пустота; она только хотела, чтобы Ян ни на минуту не покидал ее; даже держала его за руку, чтобы быть уверенной, что он тут, близко, иначе боялась обезуметь от страха.
Только теперь к ней возвращалось сознание того, что произошло. И что все кончилось и теперь ей ничего не грозит. Но ещё не могла с этим освоиться.
“ — Мне ни за что не уснуть”, — думала она.
Хотела встать, но голова вдруг закружилась и она провалилась в бездонную пропасть. А на самом деле уснула тяжелым, но глубоким сном.
Пробудил её луч солнца, который заглянул в окно и проник сквозь смеженные веки. Она не знала, где находится. Только через некоторое время вернулось воспоминание о пережитом ужасе. Теперь она была одна, в чужом доме, в чистом поле! Ее охватило беспокойство.
— Может быть я ещё сплю? — растерянно подумала она.
Оглядевшись по комнате, рядом с кроватью увидела чью-то фигуру, растянувшуюся на полу под овчинным тулупом. С перепугу ей взбрело в голову, что это чей-то труп. Но тут же заметила, что тулуп слегка приподнимается и опадает.
— Ян! — пронеслось в голове.
Склонившись над ним, увидела его большие и сильные руки, руки, которые спасли её от самого страшного…
Теперь она едва не расплакалась, но смогла сдержать слезы. Присев рядом, осторожно приподняла тулуп. Не видела лица, закрытого плечом, но зато увидела и голову, и могучую шею, и чуть вьющиеся черные волосы, хотя не помнила, когда это успела их заметить. Ей снова захотелось плакать-от нежности к этому юноше, который её спас. Медленно, осторожно, чтобы не разбудить его, легла рядом и прижалась щекой к его волосам.
Он шевельнулся, повернулся и взглянул на неё с сонным удивлением во взоре. Потом на его усталом лице сверкнула та самая ослепительная улыбка, которая с самого начала не давал ей покоя. Обняв, притянул её к себе.
В гостиницу “Под зонтиком” они вернулись только к полудню. В городе после вчерашних столкновений, затеянных взбунтовавшимися солдатами, которыми не выплатили жалования, царило настроение беспокойства и ожидания. Магистрат заседал в ратуше, гонцов отправили в Брюссель и подали жалобу на коменданта гарнизона, который правда пообещал, что виновные будут наказаны, но сразу же после этого тайком уехал в неизвестном направлении.
По улицам шагали патрули, а разграбленный и частично сожженный квартал, прилегавший к цитадели, окружил кордон войск, прибывших из Мехельна. Ворота домов и лавки были заперты, окна закрыты ставнями.
Гостиница “In den Reghen-boogh” опустела; в зале только несколько постоянных клиентов-ремесленников-попивали пиво; зато не видно было никого из заносчивых испанских офицеров.
Хозяин, невзрачный мелкий человечек с меланхолическим выражением желтоватого лица, шепотом посоветовался со своей толстой румяной женой, как обычно царившей за стойкой, и потом низко кланяясь подошел к Яну Куне, чтобы сообщить, что мастер Корнелис этим утром вернулся. И при этом добавил, что Ян, разумеется, скоро покинет Антверпен, и что уже на рассвете отправляется почтовый дилижанс, который мог бы забрать его в Бреду.
Ян заявил, что ещё не знает, когда сможет уехать. Мысль о расставании с Эльзой его поразила; до того он об этом не задумывался; не пришло ему в голову, что то, что теперь их связывало, так быстро кончится. Но ведь он знал, что взять её с собой не сможет: возвращался на корабль к отцу.
“ — Пойду к Корнелису, — решил он. — Может быть, придется ещё подождать, пока он закончит квадрант.”
Так и сказал хозяину, избегая его настойчивого, хотя и покорного взгляда. Печальное лицо маленького человечка вытянулось ещё больше. Украдкой взглянув на жену, заявил, что сегодня заведение закроется с темнотой. Просил, чтобы Ян вернуся не позднее четырех.
