Кокотт и Пиклюс, не поблагодарив, взяли деньги. Их фанфаронская веселость улетучилась.

– Вы кое о чем забыли, – заявили они в один голос.

– Кажется, мы струсили, – усмехнулся Трехлапый, поднося к губам стакан рома. – Мы испугались когтей сейфа?

– Рукавица… – начал Кокотт.

А Пиклюс решительно завершил:

– Мы не станем работать без латной рукавицы!

Господин Матье посерьезнел и ответил:

– Вы будете не одни, мои крошки. Куш слишком жирен, чтобы вам одним доверить получить его. Приятель-Тулонец сам проследит за работой, сам вручит вам рукавицу и покажет, как ею пользоваться.

В такие ночи простой люд Парижа не ложится спать. В такие ночи простой люд бодрствует, обуреваемый жаждой все увидеть и услышать, стремясь вдохнуть тонкий аромат духов, уловить сверкание бриллиантов или блеск пленительных глаз, насладиться зрелищем роскошных туалетов, словом, лихорадочно стремится приобщиться к тем суетным и ничтожным радостям, которые кажутся ему столь притягательными и которые он сам отчаялся когда-либо вкусить. Квартал, где располагался особняк барона Шварца, жил в напряжении, какое обычно бывает вечером накануне фейерверка. В сущности, соседи весьма равнодушно относились к чете Шварц, ибо супругов можно было упрекнуть только в одном: они были слишком богаты. Была также Бланш, очаровательное дитя, не имевшее ничего общего с денежным мешком родителей. Преступление, именуемое счастьем, имеет срок давности. Берем на себя смелость сказать, что Бланш родилась не только в рубашке, но и в золотой колыбели, однако все оправдывали ее, ибо чтобы получить свое состояние, ей не пришлось ничего делать.

Бланш была порядочной девушкой, она была богата во втором поколении, и ей прощалось богатство, накопленное родителями; она имела право быть красивой, благородной, самоотверженной и ослепительной, словно солнечный луч.

Мы вовсе не хотим сказать, что взбудораженные жители окрестных улиц лишали себя удовольствия позлословить; впрочем, перемывание косточек было вполне обычным делом и за дверями гостиных; заметим также, что речи скромных соглядатаев-соседей мало чем отличались от речей привилегированных гостей господина барона. И вот все эти коварные привратники, легковерные зеваки и прочие праздношатающиеся особи слонялись вокруг особняка, изредка бросая взоры на стражей порядка, кои, подражая древним философам, считают себя чуждыми человеческих страстей.

Пределом мечтаний каждого было разглядеть, что происходило во дворе особняка. Задача не из легких по причине постоянно прибывающих экипажей и упорства зрителей первых рядов, которые, приобретя сии престижные места ценой многочасового ожидания, готовы были оборонять их до самой смерти. Излишне напоминать, что во всех домах по улице Энгиен окна были распахнуты снизу доверху, от антресольных этажей до мансард.

Высунувшиеся из окон люди оживленно переговаривались:

– Вереница экипажей начинается у Мадлен.

– За тридцать су ей продали конвертик от пригласительного билета!

– Ого! Бывают же счастливчики!

Начиная с одиннадцати часов экипажи прибывали беспрерывно; карета заезжала в обсаженный деревьями двор, из нее на крыльцо выплескивались женщины, бриллианты и цветы, и она отъезжала в сторону, уступая место следующему экипажу.

Любопытные рисковали вывихнуть себе шеи. Время от времени объявляли о прибытии какой-нибудь знаменитости от искусства, политики или финансов. Тут же по толпе пробегал взволнованный шепот, никто ничего не видел, но каждый считал своим долгом высказать свое мнение об этой высокопоставленной персоне.

Между тем в толпе невинных зевак кипела работа, та самая, что была подготовлена Трехлапым в трактире «Срезанный колос». Но тут появился человек, единственный в своем роде: он пришел на бал к господину Шварцу пешком. Имя его, произнесенное Риффаром, привело в волнение всех, вплоть до блюстителей порядка, которые тут же отправили донесение в префектуру. Риффар, племянник привратника особняка, пребывал на своем месте. С чувством выполненного долга он произнес:

– Как же так получается, что подобная птица удостоила нас своим посещением!

А на улице номера со 2-го по 8-й, лица как женского, так и мужского пола, повторяли имя господина Брюно, пространно объясняли, кто он и чем занимается, и не уставали изумляться его дерзости.

А в это время тот же самый Риффар тихо и незаметно провел в дом направлявшегося к господину Шампиону Эшалота; чтобы достойно исполнить возложенное на него поручение, бывший аптекарь оставил Саладена в шкафу привратницы. С теми же предосторожностями был проведен и Симилор, направлявшийся к госпоже Шампион; бывший учитель танцев облачился в подобающий его роли костюм, выигрышно оттенявший его природные совершенства. Затем в дом проникли номера 11 и 12, то есть господин Эрнест и мадемуазель Мазагран, которым после отъезда супругов Шампион было поручено заняться рассыльным из кассы. Все шло своим чередом. Много говорили о Мишеле, Этьене и Морисе; все эти сплетни интересовали зевак до такой степени, что в нужный момент они все смогли бы превосходно исполнить роль свидетелей. Приглашенные Трехлапым (номера 20 и 30) уже вошли в дом, а какой-то человек с ящиком на спине даже успел начать две или три ссоры из-за своего груза. Номера с 30-го по 40-й, как вы уже знаете, находились возле окон.

Таким образом, основные события происходили вне дома. В самом же особняке… будьте спокойны! Мы не станем утомлять вас излишними описаниями, проскочим мимо пышно украшенной лестницы и лишь упомянем об очаровательном убранстве гостиных. Это отнюдь не проявление великодушия с нашей стороны, а лишь уверенность в том, что в действительности в доме барона не было ничего исключительного, и если бы не изысканный вкус баронессы, то дворец Шварца ничем бы не отличался от прочих особняков биржевых дельцов.

Бал был великолепен. Газетные репортеры, те, кого обычно именуют «весь Париж», были представлены все без исключения. Гостиные барона Шварца буквально кишели громкими именами. Там был двор, блистали многочисленные посланцы Сен-Жерменского предместья, литераторы и художники фланировали в окружении финансовых воротил и коронованных особ. Генералы, высшие судейские чины, дипломаты и послы, выстроившиеся вдоль обшитых деревянными панелями стен, напоминали блестящие елочные гирлянды. Гебвиллер, родовое гнездо этой удивительной династии Шварцев, имел полное право гордиться своим земляком, видя, как вся цивилизованная Европа собралась вокруг денежного мешка барона Шварца, умильно восхищаясь его миллиону, сколоченному по одному су.

В этом сверкающем потоке знаменитостей только одна женщина заслуживает нашего внимания. Это баронесса Шварц – Джованна Мария Рени из рода графов Боццо. Ее смуглая, как у всех итальянок, кожа отличалась нежным матовым оттенком; на редкость правильные черты лица, обрамленного роскошными волосами, казалось, были выписаны кистью Тициана. Благодаря звучному имени своего семейства ей удавалось избежать назойливого покровительства именитых гостей барона. И если на корабле богача Шварца баронский герб был приколочен к дверце гальюна[26], то баронессу можно было сравнить с ярким вымпелом, гордо реявшим на мачте судна.

Стоя возле дверей с приличествующей такому случаю любезной улыбкой, она исполняла обязанности хозяйки дома; но каждый, кто видел ее, невольно сравнивал ее с восседающей на троне королевой.

У судьбы есть свои избранницы, они царят всюду и всегда. Баронессой восхищались, ей завидовали; барон Шварц и все, кто ее знал, обожали ее. Я не сказал: ее уважали. Ее состояние равнялось миллиону. У нас никто, включая самих поклонников золотого тельца, никто не уважает миллионеров. Это связано со многими обстоятельствами, и ни одно из них не делает чести ни миллионерам, ни нам.

Как нам известно, барон Шварц давал бал вовсе не для того, чтобы потанцевать. И мы также пришли сюда вовсе не смотреть на танцующих. В особняк барона нас привело стремительное развитие нашего сюжета, приближающегося к своей развязке. Наши актеры-любители незаметно преодолели стоявшие у них на пути преграды, праздник был в разгаре, но их невидимые усилия произвели надлежащее действие. Разнесся слух о возможном браке Мориса и Бланш. Нам кажется, что дочь баронессы была единственной, кто на этом балу веселился от всего сердца.