— О нет! Менее чем когда-либо… Но мне нужно с вами видеться и говорить. Сегодняшний случай мне может в этом помочь. Мы сейчас выйдем. Представьте меня вашему отцу, под предлогом оказанной вам услуги.

— Охотно, но тогда и моей тетке.

— Конечно…

Между тем Алексей Петрович и Варвара Матвеевна уже вышли за церковную ограду и остановились на улице, недоумевая насчет того, что сталось с Верой. Варвара Матвеевна утверждала, что она была впереди них, и в сопровождении горничной, вероятно, решилась прямо идти домой. Алексей Петрович говорил, что он видел, как ее оттеснили назад.

— Вы всегда лучше меня все знаете, — говорила с досадой Варвара Матвеевна. — Нельзя же нам простоять здесь до полудня…

— Не могу же я своим глазам не верить? — говорил Алексей Петрович. — Коли видел, то видел.

— В притворе было так темно, что вы и видеть не могли, — сказала Варвара Матвеевна.

В эту минуту Леонин и Вера показались за оградой.

— Не мог видеть? — сказал с торжествующим выражением лица Алексей Петрович. — Вот она.

— Что за молодой человек с нею? — спросила Варвара Матвеевна, подозрительно направив свои неутомимо-подвижные светло-серые глаза на Веру и Леонина.

— Кажется, молодой Леонин, — отвечал Алексей Петрович.

— Какой Леонин?

— Сын Василия Михайловича, почетного опекуна.

— Разве Вера с ним знакома?

— Она с ним встречалась у Крафтов.

— А!.. У Крафтов? — сказала Варвара Матвеевна.

— Да. Карл Иванович и Клотильда Петровна его очень любят. Он товарищ по Дерптскому университету и большой друг их сына, доктора Крафта, который теперь в Петербурге…

Вера опередила Леонина и, подойдя к отцу, торопливо рассказала, что Леонин помог ей выбраться из церкви и, будучи ей уже знаком, просит быть представленным Алексею Петровичу. Скромный и застенчивый Алексей Петрович несколько смешался и даже не решился протянуть руку молодому человеку, когда Вера его подозвала и назвала по имени, отчеству и фамилии. Но Леонин так просто и непринужденно объяснил свое желание быть ему представленным и сам так радушно протянул ему руку, что Алексей Петрович как будто растаял и даже крепко пожал ему руку.

— Не изволите ли вы меня представить и Варваре Матвеевне? — сказал Леонин, еще раз сняв шляпу.

Снегин обратился к невестке и назвал молодого человека.

Варвара Матвеевна все время весьма недружелюбно смотрела на Леонина и едва наклонила голову в ответ на его поклон; но он не смутился и, смотря прямо в ее недобрые глаза с улыбкой, которой он постарался придать выражение простодушного удовольствия, сказал, что давно желал иметь честь ей представиться, хотя бы только в звании близкого соседа.

— Я несколько раз имел честь встречать вас, — прибавил Леонин, — на пути в церковь или из церкви. Соседи подмечают привычки соседей, и я не мог не заметить, что Божий храм вами посещается часто.

— Признаюсь, не помню, чтобы я с вами встречалась, — сухо ответила Варвара Матвеевна.

— Это весьма естественно: во мне ничего, кажется, нет примечательного… Но я должен извиниться перед вами, Варвара Матвеевна, и перед вами, Алексей Петрович, что вас задерживаю на улице. Позвольте проводить вас до вашего дома… Мне почти по дороге.

Вера с видимым волнением следила за неожиданным сведением знакомства между ее домашними и Леониным. Когда Леонин предложил их проводить до дома, она тотчас обратилась к отцу и сказала:

— Пойдемте, папа́, уже поздно, и я невольно виною тому, что Анатолий Васильевич вас задержал.

Снегин пошел с дочерью вперед, а Леонин, не всходя на узкий тротуар, следовал за ним по мостовой рядом с Варварой Матвеевной.

— Я много слышал доброго о вас от моих приятелей Крафтов, — сказал Леонин.

Недобрые люди вообще охотно слышат, что их называют добрыми. Лицо Варвары Матвеевны несколько прояснилось.

— Неужели? — сказала она. — Впрочем, они сами добрые люди. Я их вижу не часто, но они добры к моей племяннице, которую я очень люблю. — Глагол «любить» имеет в некоторых устах какой-то особый, поразительно фальшивый звук, и к таким устам принадлежали уста Варвары Матвеевны. Звук не ускользнул от уха Леонина; но жизнь уже успела его ознакомить с такими впечатлениями, и он спокойно ответил:

— Я не раз слышал об этом от Карла Ивановича и его жены. Они почтенные люди, и я очень дружен с их сыном.

Уже стало светло. Пасха в 187… году была поздно в апреле. Побледневший добела месяц спускался к Воробьевым холмам, а влево от Кремля уже алело и золотилось утреннее небо. Движение на улицах стихало, но еще не прекратилось. Несколько фраз об этом движении, погоде, свежем воздухе и о том, как было тесно и жарко в церкви, дали Леонину возможность продолжать разговор с Варварой Матвеевной до той минуты, когда все остановились у входа в дом, где жили Снегины. Здесь он откланялся, выждал, чтобы Варвара Матвеевна вошла в дом, и тогда сказал Снегину:

— Надеюсь, Алексей Петрович, что вы позволите соседу навестить вас на праздниках.

— Милости просим, буду очень рад, — отвечал Алексей Петрович.

— До свидания, Вера Алексеевна, — сказал Леонин, подойдя к Вере и подавая ей руку; потом он вполголоса прибавил:

— Буду завтра.

— Меня беспокоит Вера, — сказал Алексей Петрович, не дотрагиваясь до чашки кофе, которую ему налила Варвара Матвеевна.

— Ваш кофе простынет, — отвечала Варвара Матвеевна. — Что же вас беспокоит?

— Разве вы не замечаете перемены в лице, даже в голосе? Словно перемогает нездоровье, но перемочь не может.

— Вы всегда легко тревожитесь. У всех людей в иные дни вид как будто другой.

— Она почти ничего не ест за обедом и стала еще молчаливее, чем прежде.

— И это вам кажется. Вы так много о ней думаете, что под конец воображение разыгрывается.

— Нет, не воображение. Отцовский глаз зорок.

— Она всегда и задумчива, и молчалива. У нее скрытный характер. — В душу к ней не заглянешь.

Алексей Петрович замолчал и стал повертывать ложку в чашке, но чашки в руки не брал.

— Стоит вам варить и наливать кофе, — кисло сказала Варвара Матвеевна. — Для вас всегда стараются, о вас всегда заботятся, а вы и не видите, и не слышите. Что же вы не пьете? Если бы Вере и нездоровилось, — разве ей станет легче от того, что кофе в чашке простынет?

Что-то вроде дрожи пробежало по лицу Алексея Петровича. Он наклонил голову и принялся за кофе.

Варвара Матвеевна действительно заботилась об Алексее Петровиче, но заботилась по-своему. В домашнем обиходе все делалось для него, но делалось именно так, как рассуждала она. Часы для всего назначались в видах удобства для него, но Варвара Матвеевна решала, что считать удобным или неудобным, как в этом отношении, так и в других. Алексей Петрович вставал рано; но Варвара Матвеевна сама варила для него кофе, и потому он должен был выжидать, чтобы пить кофе, того часа, когда она сама привыкла его пить. Он любил отдыхать перед обедом и обедать, по возможности, поздно, потому что почти ничего не мог есть за ужином; но Варвара Матвеевна находила, что для его здоровья был нужен более продолжительный промежуток между обедом и ужином, и потому назначила для обеда более ранний час. Алексей Петрович не любил большого тепла в комнатах; но Варвара Матвеевна опасалась для него простуды и потому настаивала в зимнее время на усиленной топке печей, а весной и осенью неохотно позволяла открывать окна.

— Перемена произошла, как теперь припоминаю, со второго дня праздников, — сказал Алексей Петрович, завершая вслух ряд мыслей, бывших продолжением прерванного между ним и Варварой Матвеевной разговора.

— Вот и доказательство, что у вас воображение расходилось, Алексей Петрович, — заметила Варвара Матвеевна. — Теперь вы уже дня перемены доискались, и ровно через неделю, а прежде не догадывались.

— Я помню, что мы с нею выходили для прогулки, после обеда, и что она почти во все время прогулки молчала, хотя обыкновенно бывает в духе и разговорчива, когда мы с нею ходим вдвоем. На следующий день повторилось то же самое. Я спросил, здорова ли она, и тогда она только сказала, что дурно спала две ночи.