Открыв глаза, я тихо обругал пассажира, сидевшего возле иллюминатора и не удосужившегося опустить пластиковую шторку, в результате чего я, с большим трудом уснув в своем неудобном сиденье эконом-класса и проспав совсем немножко, был вынужден проснуться… Но тут мне вдруг подумалось о том, что этот мой полет очень даже комфортабельный по сравнению с тем полетом, который я совершил несколько дней назад. Тогда мы, сидя в отрезанных от парашютов подвесных системах, прикрепленных к неуправляемому и отданному на милость ветру дирижаблю, молились в равной степени и о том, чтобы наш неказистый летательный аппарат отнес нас подальше от Черного Города, и о том, чтобы мы в результате этого своего экстравагантного перелета не оказались где-нибудь в самом глухом уголке бассейна реки Амазонки.

Из нашего самодельного дирижабля тогда, конечно же, кое-где начал просачиваться водород, а потому примерно к середине ночи высота полета существенно уменьшилась. Тем не менее ветер устойчиво гнал дирижабль со скоростью двадцать или тридцать километров в час на северо-запад, и мы, освещаемые огромной луной, летели примерно в двухстах или двухстах пятидесяти метрах от вершин деревьев.

С наступлением рассвета Касси заметила на земле, на расстоянии примерно километра впереди от нас, мерцающие желтоватые огоньки. Это были, по-видимому, костры, разведенные людьми, однако нам предстояло пролететь мимоних. У нас не имелось возможности каким-либо способом заставить наш самодельный дирижабль опуститься на землю, пусть даже эти костры и были, скорее всего, нашим единственным шансом встретить в бескрайних джунглях каких-то людей, а значит, суметь выжить. Нам было в высшей степени тяжело видеть, как мы подлетаем все ближе и ближе к этим огонькам (мы уже даже разглядели, что они являются кострами маленькой деревни, домики которой были сделаны из дерева и жести и располагались на берегу небольшой реки), и осознавать при этом, что мы не сможем остановить свой неуправляемый летательный аппарат и что он, возможно, унесет нас за сотни километров от этой деревни.

— Черт бы побрал этот дирижабль! — воскликнул в отчаянии профессор. — Мы пролетим мимо!

— Пройдет, наверное, еще несколько часов, прежде чем из этой штуковины высочится весь газ, — пробурчала Валерия, уныло глядя на брюхо дирижабля. — Пока одному только Богу известно, гденам доведется приземлиться.

— Нужно было быть полным болваном, чтобы не предусмотреть систему приземления, — громко упрекнула меня мексиканка, повернувшись в своей подвесной системе в мою сторону.

— Ну да, конечно, — ответил я. — В следующий раз я предусмотрю мини-бар и сиденья с регулируемой спинкой.

— Не болтай ерунды. Надо было думать раньше.

— Хватит! — вмешался в наш разговор профессор. — Самое последнее, что нам сейчас нужно, — так это вступать друг с другом в споры… — Он, явно нервничая, посмотрел вниз. — Никому не приходит в голову, как мы могли бы приземлиться?

Ответом на его вопрос стало выразительное молчание.

— Я знаю, чтонужно делать… — сказала пару минут спустя Валерия. — Но вот чего я не знаю, так это каким образом.

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что нам необходимо сделать так, чтобы водород сочился из дирижабля побыстрее, но у нас нет клапана, который можно было бы для этого открыть.

Сидя в своей подвесной системе позади всех, я посмотрел вверх, на дирижабль, и подумал, что есть только один способ, при помощи которого этого можно было бы достичь.

— Значит, — сказал я, — такой клапан нужно смастерить.

Хотя я произнес эти слова не очень-то и громко, мои спутники меня услышали и, обернувшись, посмотрели на меня. Я же достал правой рукой из ножен нож и, подняв его вверх, вопросительно посмотрел на своих друзей.

Никто из них ничего не сказал, хотя они прекрасно поняли, чтоя предлагаю сделать. Однако их молчания было для меня вполне достаточно. Я, засунув нож в ножны, высвободился из своей подвесной системы и полез вверх по стропам, соединяющим ее с дирижаблем. Затем я, обвив одну из этих строп вокруг своей левой ноги, перестал держаться за стропы правой рукой и снова вытащил нож из ножен. Бросив последний взгляд на своих спутников, выжидающе смотревших на меня, я поднял руку над своей головой и проткнул ножом материю. Из дирижабля тут же начал выходить с шипением водород.

Я снова спустился по стропам к своей подвесной системе и стал удовлетворенно наблюдать за тем, как дирижабль начал постепенно снижаться. Поначалу он снижался примерно так, как мне и хотелось, затем — чуть быстрее, а через минуту — уже намного быстрее, чем нам было нужно. Он, точнее говоря, не снижался, а просто падал.

— Дамы и господа, — сказал я, видя, как стремительно мы приближаемся к земле. — У нас, похоже, возникли кое-какие трудности с посадкой, а потому я прошу вас пристегнуть ремни и привести спинки в вертикальное положение.

Дирижабль «стабилизировался» в своем падении на угле примерно в сорок пять градусов. Кроны деревьев неумолимо приближались к нам, причем все быстрее и быстрее. Нам было видно сверху, как несколько жителей деревушки, словно бы услышав, как мы переговариваемся между собой, вышли из своих хижин и уставились на небо, с которого на их деревню падал какой-то непонятный объект — как будто небеса решили их за что-то покарать. Эти жители, вероятно, подумали, что мы — четверка скупых марсиан, которые прилетели на Землю на самых дешевых местах разноцветной летающей тарелки, уже вот-вот собирающейся приземлиться.

Точнее говоря, не просто приземлиться, а хорошенько шандарахнуться о землю.

Мы со скоростью падали вниз — как на американских горках, когда тебе известно, что в конце нет поворота, который позволил бы снизить скорость и благодаря этому не разбиться. Нам предстояло очень сильно удариться о землю, и уберечь нас от этого удара уже не мог никто. Мне оставалось разве что надеяться, что мы не разобьемся в лепешку только благодаря тому, что дирижабль, не успев долететь до площади посреди деревни, к которой он приближался по прямой линии, зацепится за крону какого-нибудь из растущих вокруг нее больших деревьев и мы отделаемся ушибами и, скорее всего, одной-двумя переломанными костями, но зато, по крайней мере, останемся живы.

Однако когда до этих деревьев оставалось лишь несколько десятков метров, я понял, что ни одно из них дирижабль не заденет: мы пролетим буквально в нескольких сантиметрах от самых высоких из них — наверняка даже чиркнем по их самым верхним веткам своими ступнями, — но зацепиться за них у нас не получится, и нам неминуемо придется на большой скорости врезаться в твердый грунт.

— Подогните ноги и попытайтесь покатиться по земле, когда мы приземлимся! — крикнул я своим друзьям, но они не обратили на мои слова ни малейшего внимания: они все трое, терзаемые мрачным предчувствием, смотрели, словно загипнотизированные, на приближающуюся к нам красноватую землю, зная, что мой совет был таким же полезным, как если бы я предложил им махать руками, чтобы взлететь.

Я впился глазами в маленький домик, возле которого, по всей видимости, мы должны были приземлиться… И тут вдруг, подняв взгляд выше его крыши из пальмовых листьев, я увидел нечто такое, чего до сего момента не замечал.

Я увидел реку.

Если бы мы упали в ее воды, то, наверное, спаслись бы.

Проблема заключалась в том, что, двигаясь по той траектории, по которой летел наш дирижабль, мы долететь до этой реки не могли.

И изменить траекторию своего полета мы тоже не могли.

— Мы разобьемся… — констатировал профессор.

Вполне возможно, что именно этим бы все и закончилось.

Я посмотрел на нож, который все еще держал в руке, и, недолго думая, собрал в один пучок стропы, соединяющие мою подвесную систему с дирижаблем, и приставил к ним лезвие ножа. Когда мы уже вот-вот должны были пролететь над кроной последнего дерева, я, ничего никому не говоря, резким движением перерезал стропы и рухнул вниз, тем самым уменьшая общий вес постепенно снижающегося дирижабля и надеясь, что это позволит моим спутникам пролететь то расстояние, которое отделяло их от реки. Секундой позже я почувствовал, как ударяюсь о ветви деревьев, и… и это было последнее, что я запомнил о событиях того утра.