– Когда он вам нужен?

– Чем скорей, тем лучше.

– Тогда мне придется всю ночь работать. Сверхурочно. Его нужно сделать заново, таких нет.

– Сколько это будет стоить? – снова спрашивает его женщина.

– Я вам скажу, когда сдавать буду. Сделаю дешево, ради науки. Я только не смогу взять его обратно, если вам не разрешат.

– Разрешат.

Вильке с удивлением смотрит на женщину:

– А вы откуда знаете?

– Если священники не согласятся – похороним без священников, – сурово заявляет женщина. – Они всегда были вместе, пусть вместе и останутся.

Вильке кивает.

– Значит, сговорились. Я вам доставлю гроб, но предупреждаю обратно не возьму.

Женщина вытаскивает из сумки кожаный кошелек на молнии.

– Хотите получить аванс?

– Да уж так полагается. На материал. Женщина смотрит на Вильке.

– Миллион, – заявляет тот, слегка смущенный.

Женщина дает ему деньги. Бумажки мелко сложены.

– Запишете адрес? – говорит она.

– Я пойду с вами, – отвечает Вильке. – Сниму мерку. Вы получите хороший гроб. Женщина кивает и смотрит на меня.

– А памятник? Когда вы его доставите?

– Когда хотите. В общем памятник ставят обычно через несколько месяцев после похорон.

– А мы не могли бы получить его теперь же?

– Конечно. Но лучше подождать. Через некоторое время земля на могиле осядет. И лучше уже тогда ставить памятник, иначе его придется укреплять еще раз.

– Ах так, – отвечает женщина. На миг кажется, что ее зрачки дрожат.

– Нам хотелось бы все же получить памятник сейчас. Разве нельзя… разве нельзя установить его так, чтобы он потом не оседал?

– Тогда нужно подводить специальный фундамент. Для памятника. Еще до погребения. Хотите?

Женщина кивает.

– На памятнике должны быть их имена, – говорит женщина. – Не будут же они лежать просто так. Лучше, если вы теперь же напишете их имена.

Она дает мне номер места на кладбище.

– Я хотела бы тоже уплатить вперед, – говорит она. – Сколько это стоит?

Она снова открывает кожаный кошелек. Смущенно, как и Вильке, называю я цену.

– Ведь теперь все считают на миллионы и миллиарды, – добавляю я.

Странно, что иной раз по тому, как люди складывают банкноты, можно судить о том, честные они и порядочные или нет. Женщина развертывает одну бумажку за другой и кладет на стол, рядом с образцами гранита.

– Мы отложили эти деньги им на школу, – говорит она. – Но к тому времени, конечно, их уже не хватило бы, а теперь хватит хоть на памятник…

– Исключено! – восклицает Ризенфельд. – Вы вообще имеете представление о том, сколько стоит черный шведский гранит? Его привозят из Швеции, молодой человек, и он не может быть оплачен векселями на немецкие марки. За него надо платить валютой! Шведскими кронами! У нас осталось всего несколько глыб! Для друзей. Последние! Это все равно что голубые бриллианты! Одну я вам дам – за вечер, проведенный с мадам Вацек, но две? Вы что, спятили? С таким же успехом я мог бы потребовать от Гинденбурга, чтобы он стал коммунистом.

– Что за мысль?

– Вот видите! Так примите от меня эту редкость и не пытайтесь вытянуть из меня больше, чем ваш шеф. Так как вы одновременно и посыльный, и директор конторы, то не ваше дело заботиться об авансе.

– Это-то, конечно, нет. Я действую из чистой любви к граниту. Притом

– платонической. Я даже не намерен его продавать сам.

– Нет? – спрашивает Ризенфельд и наливает себе рюмку водки.

– Нет, – отвечаю я. – Дело в том, что я решил переменить профессию.

– Опять? – Ризенфельд так передвигает свое кресло, чтобы ему было видно окно Лизы.

– На этот раз – да.

– Опять в школьные учителя?

– Нет. Я уже не настолько наивен и не настолько самоуверен. Не посоветуете ли вы мне что-нибудь? Вы ведь повсюду разъезжаете.

– Что именно? – спрашивает Ризенфельд без всякого интереса.

– Какое-нибудь занятие в большом городе, хотя бы курьером при какой-нибудь газете, мне все равно.

– Оставайтесь тут, – говорит Ризенфельд. – Тут вы на месте. Мне вас будет недоставать. Почему вы хотите уехать?

– Я не могу сказать вам точно. Если бы я мог, не было бы такой срочности. И я не всегда это чувствую, только время от времени. Но в эти минуты я уверен до черта, что так нужно.

– И сейчас вы уверены?

– Сейчас уверен.

– Боже мой! – восклицает Ризенфельд. – Вы еще не раз будете жалеть, что уехали отсюда.

– Безусловно. Поэтому я и хочу уехать. Вдруг Ризенфельд вздрагивает, точно схватился мокрыми лапами за электрический провод. Лиза включила в своей комнате свет и подошла к окну. Она, вероятно, не видит нас в полутемной конторе и спокойно снимает блузку. Под блузкой у нее ничего нет.

Ризенфельд громко сопит.

– Боже! Разрази меня! Какие груди! Ведь на них спокойно можно поставить пол-литровую кружку с пивом, и она не упадет!

– Тоже неплохая мысль! – замечаю я. Глаза Ризенфельда блестят.

– И фрау Вацек всегда показывается в таком виде?

– Она довольно беззаботна. Ведь ее никто не видит, кроме, нас, конечно.

– Слушайте! – говорит Ризенфельд. – И от такой возможности вы хотите отказаться? Вот уж действительно дуралей.

– Да, – соглашаюсь я и умолкаю, а Ризенфельд, словно индеец в Вюртембергском театре, крадется к окну, держа в одной руке стакан, в другой

– бутылку водки.

Лиза расчесывает волосы.

– Когда-то я мечтал стать скульптором, – говорит Ризенфельд, не спуская с нее глаз. – Для такой стоило бы! Черт его знает, чего только мы в жизни не упускаем!

– Вы хотели стать скульптором по граниту?

– При чем тут гранит?

– При работе с гранитом модели стареют скорее, чем бывают закончены художественные произведения, – говорю я. – Он такой твердый. При вашем темпераменте вы могли бы самое большее работать в глине. Иначе вы оставили бы после себя только незавершенные изваяния.

Ризенфельд стонет. Лиза сняла юбку, но тут же выключила свет и намерена уйти в другую комнату. Владелец гранитного завода еще некоторое время не отходит от окна, затем оборачивается.

– Вам-то легко! – рычит он. – Вас не терзает демон. Самое большее – ягненок.

– Мерси, – отвечаю я. – И у вас это тоже не демон, а козел. Что еще?

– Письмо, – заявляет Ризенфельд. – Вы не будете так добры передать от меня письмо?

– Кому?

– Фрау Вацек! Кому же еще?

Я молчу.

– А я подумаю о какой-нибудь должности для вас.

Но я храню верность Георгу, как нибелунг, хотя бы это стоило мне моей будущности.

– Я и без того о вас позаботился бы, – льстиво заявляет Ризенфельд.

– Знаю, – отзываюсь я. – Только зачем вам писать? Письмами ничего не достигнешь. Да и потом, вы же сегодня уезжаете. Отложите все это до своего возвращения.

Ризенфельд допивает стакан.

– Может быть, вам покажется смешным, но таких вещей не откладывают.

В эту минуту Лиза появляется на пороге своей двери. На ней обтягивающий фигуру черный костюм и туфли с такими высокими каблуками, каких я еще не видывал. Ризенфельд замечает ее в ту же минуту, что и я. Он хватает со стола свою шляпу и выбегает из комнаты с возгласом:

– Лови момент!

Я вижу, как он стрелой мчится по улице. А потом, держа шляпу в руке, почтительно шагает рядом с Лизой, которая дважды оглядывается. Наконец оба скрываются за углом. Я гадаю, чем все это кончится. Георг Кроль уж, конечно, мне все расскажет. Может быть, ему еще раз повезет и удастся все-таки выжать из Ризенфельда второй памятник шведского гранита.

Через двор проходит столяр Вильке.

– Как насчет того, чтобы собраться сегодня вечером? – кричит он мне в окно.

Я киваю. Я ждал, что он мне это предложит.

– Бах тоже будет? – спрашиваю я.

– Ясно. Иду за сигаретами для него.

Мы сидим в мастерской Вильке среди опилок, гробов, цветочных горшков, сосновых досок и горшков с клеем. Пахнет смолой и свежими сосновыми стружками. Вильке д остругивает крышку гроба для близнецов. Он решил сделать на ней бесплатно цветочную гирлянду, даже позолоченную. Когда он чем-нибудь заинтересуется, на заработок ему наплевать. А тут он заинтересовался.