Ладислава проснулась первой — едва светало, и запертые в амбаре девушки еще спали, подложив под себя прошлогоднюю слежавшуюся солому. Рыжая Речка, дочка бондаря, словно малое дите, крепко прижалась к Любиме, чьи волосы цвета воронова крыла в беспорядке разметались по земляному полу. Рядом с ними, в углу, спали еще две девушки — Малуша и Добронрава, недавно похищенные в древлянской земле.

Древляне жили отсюда не так и далеко, за лесом. Впрочем, тут везде был лес. Деревья росли густо — березы, осины и липы перемежались с сумрачными елями, высокими корявыми соснами и рощицами могучих дубов — деревьев Перуна. Сквозь щель в дверях в амбар проникал дрожащий утренний свет. Ладислава встала и, подойдя к двери, припала к щели, чувствуя, как земляной пол холодит босые ноги. Сквозь щель видны были кусок частокола, высокий, не перепрыгнешь, и башня, замаскированная сосновыми ветками. Несколько жилых изб находились с другой стороны амбара, похоже, что там уже встали, — резко потянуло дымом. Оттуда же донеслось звяканье железа, должно быть, это кузня. Проснулась Любима, потянулась, осмотрелась вокруг, непонимающе хлопая ресницами, села, подтянув под себя ноги, и тяжко вздохнула, погладив по рыжей голове всё еще спящую Речку. Девушки-древлянки — Добронрава с Малушей — тоже еще спали. Обе они были постарше остальных года на три, помощнее, настоящие деревенские женщины, привыкшие к тяжелой крестьянской работе. Интересно, зачем их всех похитили? С целью выкупа? Может быть, но тогда зачем увозить так далеко? Можно было б спрятать и поближе к Киеву, мест вокруг хватало. Может, похитители заранее сговорились с купцами-работорговцами и теперь их поджидали? Пожалуй, что так... А если так, то — по крайней мере пока — девушкам ничего не грозило. Ладислава улыбнулась, села рядом с Любимой, утешила. Та повеселела, растолкала Речку, смешную, конопатую, рыжую, словно восходящее солнышко:

— Вставай, Реченька, просыпайся, милая! — Речка встрепенулась:

— А что, уже кушать скоро?

— Вот уж про то не ведаем.

— И долго мы еще тут сидеть будем?

— И про это не скажем.

Где-то за амбаром вдруг залаял пес. Надрывно, злобно, словно почуял близкого волка.

— Вот, и собака здесь, — погрустнела Речка. — Пожалуй, и не убежишь, не выберешься.

— Убежать? — Ладислава покачала головой. Эта идея пока не приходила ей в голову — да и не было такой возможности. Вот если б их из амбара выпустили на прогулку, там, или по естественной надобности, вот тогда... Хотя, конечно, стеречь и тогда будут.

Снаружи послышались чьи-то тяжелые шаги. Скрипнул засов, дверь отворилась, и Ладислава вздрогнула, увидев старого своего знакомца Истому Мозгляка в сопровождении двух окольчуженных воинов с мечами и короткими копьями. В руках у Мозгляка был кнут.

— Выходите, — исподлобья оглядев девушек, бросил Истома. — Да по одной, не торопясь. — Сначала ты. Он указал на Любиму.

Девушка испуганно попятилась.

— Да не боись, не обидим, — ухмыльнулся он и шутливо хлопнул кнутом Любиму. Та вскрикнула — не от боли, от неожиданности. Воины обидно засмеялись.

— Вот ржут, жеребцы, — вцепившись в руку Ладиславы, жалобно прошептала Речка. — Зачем они ее увели, а?

— Не знаю, — покачала головой Ладислава, предполагая лишь самое худшее. Малуша с Добронравои заплакали, — видно, им еще не приходилось попадать в подобные переделки, чего нельзя было сказать о Ладиславе, кое к чему привыкшей за последний год. — Не плачьте. Может быть, ее скоро приведут, — сказала она и оказалась права.

Снаружи снова раздались шаги, послышался смех воинов. Дверь распахнулась, и в амбар втолкнули Любиму, скованную по рукам новенькой звенящей цепью. Так вот зачем ее забирали! Видно, за амбаром и вправду кузница.

Следующей увели Ладиславу. По знаку воинов она вышла из амбара и на миг закрыла глаза — двор оказался залит ярким солнечным светом. Желтое жаркое солнце пожаром пылало на толстых бревнах частокола, золотило солому крыш, теплыми зайчиками отражалось в колодце. День начинался чудный — солнечный, синий, теплый, с клейким запахом сосновой смолы и тихим ласковым ветерком, пахнущим медом. Казалось, уж в такой хороший день ну никак не может случиться ничего плохого, только хорошее, счастливое, веселое, как и сам день.

Следуя за воинами, Ладислава вошла в кузню. Кузнец — угрюмый узкоглазый мужик с опаленной искрами бородищей — завел руки девушки за спину, надел на запястья холодные наручья и, ловко соединив их железными шипами, сковал прочной цепью. Вся операция заняла один миг, — видно, кузнец был настоящим мастером своего дела. Не успела Ладислава опомниться, как ее, уже скованную, грубо вытолкнули из кузни и повели обратно. Девушка едва успела рассмотреть амбары, избы, двор, зачем-то изрытый ямами...

Вот из крайней избы выбежали светловолосые отроки, выстроились в ряд, понукаемые молодым варягом в красном плаще — к ужасу своему, Ладислава узнала Лейва Копытную Лужу, которого, правда, она мельком видела и во время похищения, но решила, что показалось. Лейв прохаживался перед строем, гордый и напыщенный, словно петух. Обозвал нехорошим словом кого-то из отроков, кого-то пнул в бок, кого-то ударил в морду, да так, что несчастный пацан, зажимая окровавленный подбородок, повалился, словно сноп, наземь.

Странные были отроки — еще совсем дети, но уже какие-то смурные, угрюмые, с лицами, словно у маленьких старичков. Странные...

Подойдя к амбару, Ладислава обернулась к ним, но один из стражников грубо схватил ее за волосы и втолкнул внутрь. Пролетев несколько локтей, девушка упала, ударившись головой о стену, и заплакала от обиды и боли. Любима бросилась к ней с утешеньем, воины увели в кузницу Речку. Вскоре все узницы были скованы и, сидя на старой соломе, гадали о своей участи.

А в самой большой избе в это время завтракали кашей с медом Истома Мозгляк и Лейв Копытная Лужа. В лучших своих одеждах, умытые, словно ждали кого-то.

— Усмотрят ли стражи? — оторвался от каши Истома.

— Усмотрят, — заверил варяг. — Дадут знак на башню. Успеем, встретим. Готово ли капище?

— А чего там готовить-то? — ответил Истома. — Дуб стоит, как стоял, ножи приготовлены. Как бы только чужие волхвы не пришли — могут, Перунов день сегодня.

— Не пройдут, я выставил стражу — самых лучших отроков. Уж они не пропустят, живо лишат живота любого чужака, — не выдержав, похвастался Лейв.

— Так отроков князь велит собрать всех, — осторожно заметил Истома.

— Велит — соберем. Успеем.

— Ну, смотри. Ты ведь за воинов отвечаешь.

— Я-то — за воинов, а вот за жертвы — ты. — Варяг прищурил свои и без того узкие глаза. — Готовы ли?

— Готовы, — кивнув, хохотнул Истома.

— Что — всех девок в жертву? А если князь...

— Да не всех. Девственниц оставим, как князь и велел. Есть там две древлянки... — С глумливой усмешкой, Истома взглянул на напарника. — Те, похоже, давно замужем... Вот их. А прежде — сюда. А?

— А успеем? — Лейв боязливо повел плечами. — Ну как князь слишком быстро приедет? Лучше побережемся.

— Ну, как хочешь, — пожал плечами Истома, про себя ухмыляясь. Знал — не особо-то нужны Лейву женщины, верный слуга Грюм частенько водил по ночам в его избу вновь прибывших отроков.

— Послушай-ка, друже Истома, — зачем-то оглянувшись, понизил голос варяг. — А давай и эту, златовласую, в жертву! Не нравится она мне.

— Не нравится? А по мне — так красивая девка, такую и употребить не стыдно.

— Так и употреби! Прямо сейчас. А потом — в жертву. — Лейв аж затрясся весь. — Уж слишком давно она нас знает и — ты заметил? — прямо-таки не отстает от нас, всё время на нашем пути — уж не дело ли это богов? — Варяг задрожал.

— Наш князь — сам бог! — зловеще сказал Истома. — И он приказал, чтобы все пойманные девки были красивы и девственны. А ты кого словил? Рыжую да щербатую да двух древлянских кобыл, на которых только пахать можно?