— По кольцам височным. — Ничего не утаивая, Ярил Зевота жалобно посмотрел на своего палача. — Ильман, когда приехал, ими хвастал. У радимичей такие кольца, никак не у древлян.

— Умен, пся! Что еще?

— Они — Хельги этот, еще там есть узколицый, хитрый, Ирландцем кличут, да монах, да молодой воин, тоже варяг, Снорри, — верно, решили за Харинтием податься. Искали они, ране еще, девок своих пропавших, да сгорели те на лесном пожарище где-то в древлянах.

— В древлянах, говоришь? Ну-ну... И что за девки?

— Белявая, звать, кажись, Ладиславой, чернявая, рыжая... Я про девок-то им так и не вызнал, не смог.

— Про что еще вызнал, тварь? Ну!

— Всё вроде...

— Ах, вроде! Люба, давай-ка уголья.

— Нет! Нет! Я еще не всё... не всё сказал... Знай, Мечиславе, нападения на Хеврония-чаровника да на квасников — их работа.

— Ах, вот как! И ты, пес, их... Ухх! — Мечислав с удовольствием закатил Ярилу несколько смачных оплеух. Парень потерял сознание.

— Оклемается, ничто. Теперь выждем. Пошлешь кого раны ему маслом помазать, чтоб поджили чуток... До вечера. Вечером еще разок попытаем. Да, мыслю, он уж все сказал, тля.

— А потом? — подняла глаза Любомира. — Так и буду его в погребе держать?

— Зачем? — Мечислав усмехнулся. — Ночесь придушим его, да в реку. Ну, пойдем-ка за березки, люба!

— Пойдем... Этого-то закрыть бы надоть.

— Да куда он денется? Идем же, идем...

Ягод, грибов, орехов уродилось в это лето изрядно! Девушки довольно быстро набрали полные корзины белых и рыжиков и уселись у речки перебирать, — может, где червивый какой гриб попадется. Рыжую с собой не взяли, посадили за кустами, к старой березине за ногу привязав. Чтоб не смотреть на нее, не лопнуть со смеху, и так уже...

— Спели б, девы, грустное что-нить? — закинув косу за спину, попросила Онфиска. — Да ягод поешьте — не все ж тетке нести.

— Песню? — Любима грустно улыбнулась. — Певала я когда-то песни. Грустных-то и не упомню, вот, может, свадебную?

— Давай свадебную, — бросив в рот горсть малины, кивнула Онфиска.

Любима запела:

Чистый тонкий голос девушки разнесся далеко над рекой, над лесом, затухающим эхом отразился от другого берега и замер в зеленых луговых травах.

пела Любима, а Ладислава, не зная слов, лишь покачивала в такт головою, не очень-то и веселой выходила песня, грустной скорее...

Вспомнился Ладиславе молодой варяжский ярл, красивый, как ясный месяц. Белое лицо, волосы, словно спелая рожь, аккуратная бородка, а глаза... синие-синие, как Нево, далекое озеро-море!

— Неплоха песня, — дослушав, кивнула Онфиска. Лобзя давно повалилась под куст и спала теперь, похрапывая. — Теперь ты! — Онфиска посмотрела на Ладиславу. — Твоя очередь. Ведаешь песни-то?

— Как не ведать, — пожала плечами девушка.

— Ну, пой тогда. А ты... — Онфиска перевела взгляд на Любиму, — беги-ка к усадьбе, возьми туесов, ягод-то кругом — тьма. Эвон, малинник! До завтрева-то как бы медведь не поел.

— Бегу, — поднялась на ноги Любима. Черноволосая, смуглая, стройная, она вдруг напомнила Ладиславе знойную хазарскую красавицу Халису, только Любима была худенькой, но уж глазищи из-под длинных ресниц сверкали не хуже.

затянула Ладислава. Про кого ей еще петь-то, как не про Яшу-Ящера, водяного бога, что жил-поживал в суровых водах седого Волхова, да еще в Нево-озере.

На реке показалась ладья-однодеревка, жмущаяся к левому берегу, где, огибая мыс, река становилась глубже.

— Хорошо поют девки, — сидя на носу, покачал головой Хельги. — Заслушаешься.

Снорри согласно кивнул, встав, помахал девчонкам, во-он они, у кустов, махонькие такие, отсюда еле видные. Ладейка шла ходко — миг, и пропала из глаз, скрылась за излучиной. Но долго еще неслась ей вослед грустная девичья песня:

А впереди, в половине дня пути от однодеревки варяжского ярла, вспенивали воду весла трех кораблей Харинтия Гуся. Хорошие ладьи, справные, как раз для реки — широкие, но сидят низко, ежели что, с мели враз стащишь, и под веслами идут, и под парусом, правда вот, не очень-то шибко, ну да не беда, до заморозков — туда-сюда в древляны — успеют.

— Успеем! — кивнул кормщик, поклонился, получив от купца горсть каленых орешков.

Люди Гуся хозяина своего уважали, да ведь и было за что — это он для других вредный да нехороший, а для своих — не человек, золото! Правда, ежели верно служишь, живота не жалея. Богатством своим Харинтий не чванился, рассчитывался всегда честно, никого не обижал, даже живой товар у него всегда был сыт да напоен вовремя. А как обожал он послушать у костерка на привале разные смешные истории! Только начнет рассказчик, не заметит, как и сам хозяин подбредет незаметненько, сядет тихонько... и тут же — га-га-га, га-га-га, и впрямь — гусь.

Плыли не очень быстро — чай, не на пожар спешили, — но и не мешкали: кто его знает, когда морозцы начнутся, да что там, в земле древлянской, ждет? Лучше уж время иметь с запасом. Потому и вставали ранехонько, едва забрезжит — и в путь, ловя широкими парусами попутный ветер, а нет, так и на веслах, эх, раззудись плечо! Хозяин и сам иногда от делать нечего за весло садился, кости размять, оборачивался, гребцам артельным подмигивал — а ну, угонись-ка! А тех тоже завидки брали, как это, толстый увалень Харинтий Гусь, да супротив них? Ну, давай, давай, господине, задавай темп, только сам попробуй выдержи. Не выдерживал, сдавался Харинтий, не так азартен был, как хотел казаться. Бил шапкой о палубу, утирал пот, эх-ма, выиграли вы, робяты, ужо проставлюсь скорехонько. Утомленные греблей «робяты» хорохорились, темп до вечера держали, знали, коль пообещал чего хозяин — выполнит. Так и плыли, пока в поворот не уперлись, тут же приняли влево — по Днепру пошли, как и шли, к древлянам, справа же Десна-река широко бурлила, тот путь — к северянам да радимичам вел.

Хельги-ярл задумчиво посмотрел на широченные, сливающиеся воедино реки. Если вправо повернул Харинтий, значит, и вправду шел к радимичам, ежели влево — держал путь в древлянскую землю. Тогда, значит, ошибся пропавший Ярил Зевота. Что ж, бывает.

Вечерело, и синяя дымка медленно спускалась на воду со сделавшегося вдруг низким неба. Немного осталось плыть до самой темени. Немного... Только вот куда? По Днепру, к древлянам, иль по Десне, к радимичам? Эх, жаль, немножко и не догнали Харинтия! Но ведь и они тоже не будут плыть в темноте. Значит, скорее всего, встали уже где-то, разложили кострища.

— К берегу, — обернувшись, приказал ярл. — Во-он туда, где холм.

Взобравшись на холм вместе со Снорри, Хельги внимательно осмотрелся. На западе поднимались в темнеющее небо дымы небольшого селенья, а на севере... на севере отражались в темной воде оранжевые блики костров.