— Богохульник! — не выдержал Никифор. Авдей бросился на него, повалил наземь, сдавив горло... Коричневая туника монаха с треском порвалась у горла, и серебряный крестик его выпростался на грудь.

Мельком взглянув на крестик, проводник вдруг замер, словно увидел змею. Смертельная хватка его ослабла. Правой рукой прижимая поверженного к земле, он осторожно взял крестик левой, пробормотал ошеломленно:

— Это же его клеймо... Работа ювелира Козьмы. Откуда у тебя этот крест?

— От отца, — спокойно ответил Никифор.

— Так твой отец — Константин Дре... — Авдей зажал себе рот рукой. — То-то я и смотрю — ты мне кого-то напоминаешь... — Он и не заметил, что продолжает говорить по-гречески.

— А ты, похоже, иконоборец. Вон как плевался в сторону Божьей Матери, — усмехнулся Никифор.

Авдей вздрогнул.

— Наверняка один из павликиан, спасшихся от гнева императрицы. Если так, ответь — почему ж ты тогда помогаешь мне основать монастырь? Ведь павликиане отрицают монашество.

— Монастырь?! — Проводник неожиданно расхохотался, надсадно и громко. — Монастырь? Да знаешь ли ты, что никакого монастыря не будет? И эти жалкие ублюдки, которых я веду, вовсе не жаждут дать обет монашества, совсем наоборот, их привлекают только власть и богатство!

— Не говори так о людях, Авдей.

— О людях? Так ты, может, и прощелыгу Мефодия за человека держишь? Он лишь польстился на серебро и думал, мне ничего о том неизвестно... Чем ты прогневил князя, монах?

— О каком князе ты говоришь?

— О Дирмунде. Думаю, именно он и дал серебро Мефодию. Ты здесь совсем не нужен, и ни о какой обители речь не шла. Меня наняли лишь довести вас до нужного места... Вернее, их. — Авдей кивнул в сторону ручья. — Что же касается тебя, ты должен остаться здесь, привязанным к этому дубу... Нет, ты бы не умер. Вскоре бы тебя развязали... добрые люди... ничего общего не имеющие с христианами, но рядящиеся в их одежды. Именно так велел поступить с тобой Мефодий.

— Я не верю тебе!

— Твое дело. — Проводник тяжело поднялся на ноги. — Я даже мог бы убить тебя, если б ты стал уж очень сопротивляться, об этом тоже говорил Мефодий...

— Нет, Авдей, вряд ли б ты смог так просто меня убить, — возразил Никифор, показывая торчащее из рукава острое лезвие кинжала.

— А ты не глуп, — одобрительно кивнул проводник. — И слишком опасен, хоть и монах.

— Что поделать, таков мир, — грустно ответил Никифор, отряхивая прилипшие к тунике иголки. — Что ты знаешь о моем отце?

— Его казнили по приказу императора Михаила. Казнили, как видного иконоборца. А ты, выходит, его предал.

— Как я мог предать, если я его совсем не помню? — Авдей покачал головой:

— Мой тебе совет — беги отсюда! И как можно скорей. Иди всё время на восход солнца — и выйдешь к Чернигову. По болоту иди на большой серый камень, он виден в ясную погоду. В дождь и туман — жди.

— Благодарю тебя, Авдей, — кивнул Никифор. — Скажи, куда ты поведешь этих юношей?

— Туда, откуда придут и за тобой, если ты не уберешься отсюда.

— Но кто эти люди?

— Я мало знаю о них.

— Постой, Авдей... Привяжи меня к дубу!

— Что?

— Сделай так, как должен был поступить. Я дождусь их, а там — посмотрим.

— Ты безумен, монах!

— Я предал друзей, выходит, ради того, чтобы, ничего не узнав, позорно бежать отсюда, подобно собаке, поджавшей свой хвост? Ну, нет... Привязывай!

— Как знаешь.

Крепко привязав Никифора к дубу, Авдей направился прочь. У кустов обернулся:

— Прощай.

— Удачи! — улыбнулся Никифор.

Однодеревка Хельги быстро продвигалась вперед, рассекая речные волны загнутым кверху носом с изображением солнца. Хоть ветра почти не было и вымокший от дождя парус лежал на дне, гребцы — нанятые на киевской пристани молодые сильные парни — трудились как проклятые. Гребли азартно, в охотку, так, что временами небольшая ладья, казалось, выпрыгивала из воды. Вылетев из-за излучины, они даже не сразу заметили далеко впереди темные силуэты судов — это был караван Харинтия Гуся.

— Я ж говорил, они совсем рядом, — обернулся сидящий на носу Снорри. — Эй, сбавьте-ка ход, ребята!

Хельги-ярл знал уже от Снорри с Ирландцем, недавно вернувшихся из разведки, что корабли Харинтия снаряжены весьма странно.

— Понимаешь, ярл, — задумчиво рассуждал Ирландец, — там нет ничего такого, ради чего можно было бы отправляться в столь дальнее плаванье себе не в разорение. Нет, я заметил несколько тюков тканей — на что диким древлянам дорогие ткани? — но тюков немного, так, словно бы взяли их просто на всякий случай. Продадут, так продадут, а нет... Очень странно для такого ушлого торговца, как Харинтий Гусь. Он точно плывет к древлянам себе в убыток! Ведь торговлишки-то там нет. Ну кто же из них будет обменивать на ткани и дорогое оружие мед или звериные шкуры, когда и то и другое можно свезти по реке в тот же Киев и продать в несколько раз дороже? Хотя, конечно, может, кто и согласится. Тем не менее выгода всё равно невелика, даже если она и будет. Может, кто-то бы и согласился на такое, да только не Харинтий Гусь.

— Значит, он имеет с этого еще большую выгоду, — кивнул Хельги. — Какую — мы не знаем.

— А может, он просто водит нас за нос? — спросил Снорри, и ярл вздрогнул: очень уж было похоже на то. Но ведь Харинтий не мог знать о них и не знает? Не знает...

— Вот что, сегодня ночью снова поглядим на Харинтия. Я и ты, Конхобар. Снорри, ты останешься за старшего.

— Да и ладно, — обиделся парень. — Что я там не видал, у этого толстого тролля Харинтия? Ходил, как к себе домой.

— Вот это-то и настораживает, — тихо произнес ярл, чувствуя в мозгу знакомые удары. — Я разгадаю эту загадку. — Он упрямо сжал губы. — И этой же ночью.

Не дожидаясь полной темноты, Хельги с Ирландцем скрылись в лесу, чтобы, пройдя берегом, неслышно подкрасться к лагерю Харинтия Гуся. Его ладьи уже стояли, вытянутые носами на песчаный пляж. Бродившие по лесу людишки собирали для костров хворост. Прямо к реке спускалось несколько удобных, заросших колючими кустами, овражков, одним из которых и воспользовались соглядатаи.

Залегли в кусточках, у самого берега, — весь лагерь Харинтия был виден как на ладони. Разгоняя сгустившуюся тьму, запылали костры, от реки явственно потянуло холодом. Рядом, среди камней, расположилась стража — ну как же без этого? Только часовые оказались какими-то полоротыми: негромко переговаривались друг с другом, смеялись, а один раз, бряцая снаряжением, все вместе сбегали к костру, погреться. Сам Харинтий Гусь с пылающим факелом в руке расхаживал вдоль ладей, взбирался на каждую, поправляя лежащие у бортов тюки.

— Вроде спокойно всё, — шепнул Ирландец.

Хельги машинально кивнул, чувствуя, как всё сильнее бьют в голове барабаны. Нет, всё же что-то тут было не так! Не так — и всё. И это «что-то» явно бросалось в глаза, только вот обозначить его, понять было пока невозможно.

— Уходим, — приказал ярл.

Однодеревка ждала их у спускающихся к самой воде кустов. Переправившись на другой берег, расставили шатры и полегли спать, не разжигая костров и выставив стражей.

— Ты видел все те овраги, Конхобар? — начал Хельги, ощущая, как боль в голове и удары уходят, а сознание становится ясным, словно кристалл. — Ты бы выставил там стражу?

Ирландец молча кивнул.

— И я бы выставил, и Снорри — ведь это самые удобные места для вражьих лазутчиков. Кстати, мы ими тоже воспользовались. Так почему так не поступил Харинтий? Хочешь сказать, он не викинг, а простой купец? Так он ушлый, умелый купец, купец-воин, и вряд ли бы допустил подобную оплошность. Теперь дальше... Костры. Тебе не кажется, что их слишком много? Словно бы специально осветили весь лагерь, чтоб возможным лазутчикам было удобней всё рассмотреть. Сам Харинтий даже не поленился, с факелом обошел все ладьи, вот, мол, сколько товаров везет он в древлянские земли. Одного только не предусмотрел... Ты заметил, как сидят в воде его ладьи?