– А, м… ма… – похлопала глазами благотворительница, переваривая мои слова. – Четыре золотых? – наконец дошло до нее главное. – Сколько, сколько?

– Искусство нынче дорого… – печально вздохнул я, глядя в ее малость покруглевшие глаза.

– Не кажется ли тебе, что ты чересчур самоуверен? Неужели ты думаешь, что ты великий Рафалуджио, чтобы брать такие деньги?

Ага, теперь я знаю, сколько тут получают местные великие холстомаральщики! Негусто в общем-то…

– Ну а как же иначе! – делая изумленные глаза, с недоумением взмахнул я руками. – Чем красивее натура, тем дороже! Красота стоит дороже! Придется все черточки прорисовать, чтобы ни капли вашей красоты не пропало!

– Так ты что же, меня в четыре золотых оценил?!

– Я с удовольствием возьму с вас больше! – доверительным голосом сообщил я. Чуть наклоняясь к варге и создавая некую интимность общения, с легким придыханием спросил: – Итак, сколько?

Та несколько секунд с обалделым видом хлопала своими длинными ресницами, потом рассмеялась:

– Это ты так торгуешься? Клиентов без штанов оставляешь? Кто же себя дешево оценит! А? Я ведь права? – Она положила локти на стол и тоже наклонилась ко мне, с насмешливой улыбкой смотря мне в глаза.

– Ну что вы! Просто я думаю, что талант не должен быть голодным! – сказал я, внимательно глядя в ее близкие глаза. – Ну так что, я услышу сумму?

– Хм… ну что ж, рисуй! Понравится, заплачу! Так и быть – золотой!

Не, ну наглая какая! Золотой! И еще так по-королевски, одолжение делает!

Мы несколько секунд смотрели в глаза друг другу. Красивая… Тайлиш из нее бы сделать… Хм… Ладно… нарисую… Сама попросила!

– Хорошо, – кивнул головой я, отодвигаясь, – договорились!

– Когда? – по-деловому спросила она.

– Недели через три…

– Отлично, я как раз буду возвращаться! Меня зовут леди Дина!

– Княжич Эриадор! – кивнул я.

– Княжич? – неподдельно удивилась леди, обегая глазами мой прикид. – Княжич?

– Да, – ответил я.

– А что тут дела…

– Это печальная и трагическая история, которую я предпочитаю не рассказывать, потому что еще не пришел в себя от потрясения… Вы понимаете, леди? – перебил я ее начавшийся вопрос.

Мне чехол нужно заказать и целителя попробовать найти, может, он мне кожу на подушечках пальцев подлечит, а с тебя, красавица, похоже, уже больше ничего не вытрясешь. Так что побегу я по своим делам, сказал я сам себе, не желая тут больше трындеть попусту.

– Понимаю, – кивнула головой Дина.

Ну и отличненько. Валим отсюда!

– К сожалению, вынужден вас оставить! – сказал я, вставая из-за стола. – Просто не терпится приступить к вашему портрету!

Аж скулы сводит, добавил я про себя.

Дина, чуть нахмурившись, кивнула.

Хм… красками рисовать… Она что, думает, что я не умею… А ведь в принципе я действительно ни разу не пробовал… Вот как раз подходящий случай и попробовать! Интересно, у Парелуса в его свалке найдутся краски и кисточки? Нужно будет зайти, подумал я, выходя из трактира.

Богиня любви, зажмурившись и прижав голову к левому плечу, отчаянно трясла своим скипетром над головой ничего не подозревающей Дины. Скипетр она держала в правой, полностью вытянутой руке, словно стараясь быть от варги как можно дальше. У богини был такой вид, будто она что-то сыпет в стоящую на огне сковородку и знает, что это может жахнуть. Но пока в сковородке было тихо. Сыпящиеся со скипетра золотые песчинки потихоньку окружали Дину переливающимся золотым облаком, начиная медленно вращаться вокруг нее. Закончив трясти скипетром, Мирана несколько секунд постояла, плотно сжав веки и втянув голову в плечи, словно ожидала удара. Не получив ожидаемого, она приоткрыла правый глаз и осторожно поводила им из стороны в сторону, оглядывая окрестности.

– Уф! – выдохнула богиня любви, убедившись, что опасности нет. – Проклятое пророчество!

Ветер выл на разные лады, зачерпывая из носящейся вокруг стены песка увесистые горсти и пытаясь швырнуть их мне в глаза. Воздух вокруг был полон мелкой удушающей пыли, от которой повязанный на лицо платок никак не спасал. Дышать было совершенно нечем. Легкие сжались, и втягивать воздух приходилось через их упорное сопротивление.

И что мне не сиделось в прохладном трактире, без шума, без гама, без пыли? В который раз я начал ныть про себя. А тут у меня скоро все легкие будут полны песка! Непонятно, чем там еще лошади дышат. Ноздри-то у них гораздо больше будут! Гадство! Понесло же меня!

Песчаная буря налетела не сразу. Она медленно надвигалась справа серой колышущейся стеной, и было непонятно, то ли мы в нее попадем, то ли она пройдет стороной.

Доминго повел нас влево, и мы, свернув с маршрута, довольно долго шли под чистым небом, периодически оглядываясь на колышущуюся позади серую мглу. Но потом ветер резко усилился, и нас накрыло.

– Лошадей укладывай! Укладывай лошадей! Мордами друг к другу! В круг! – орал Доминго, отплевываясь от песка и стараясь пересилить завывания ветра. Наш маленький отряд спешился, и мы, таща за поводья упирающихся лошадей, кое-как уложили их в круг. Потом мы замотали им головы мешковиной, которая рвалась из рук и собиралась куда-то улететь, и сами легли рядом с лошадьми, тоже накрывшись плащами. Было жарко и пыльно.

Сихотова погода, лежа думал я, привалившись к боку своей лошади, дрожащей мелкой дрожью. А я уже губу раскатал на ванну, полную воды, и кувшин холодного компота у Бинко…

Прошло уже почти три недели, как мы спустились с перевала и вышли в пустыню. Поход наш протекал буднично и скучно. Целый день мы плюхали по жаре, делая длинные петли возле оазиса или совершая переходы между ними. Я сканировал песок, спутники пялились по сторонам, выискивая монстров, и так день за днем. Монстры не появлялись, аномалии мы обходили, короче, тупая, однообразная работа. Общения было немного, целый день я был занят, просматривал песок, и говорить было напряжно. Разрядка наступала, когда мы становились вечером лагерем. Там я доставал гитару, и жизнь становилась интереснее. В конце концов процесс пошел, и я начал извлекать из гитары звуки, близкие к моим ожиданиям. Добившись более-менее внятного аккомпанемента, я попробовал петь. К сожалению, у меня не было возможности записать свой голос, чтобы послушать его со стороны. Но спутники уверяли, что он у меня хороший, звонкий.

Ну ладно, решил я, выслушав их отзывы, примем мнение этих простых тружеников пустыни за истину. Будем считать, что с голосом мне повезло!

Еще я открыл для себя одну приятную неожиданность. Поскольку я был тут чужаком, попавшим сюда с далекого севера, то мог, совершенно не беспокоясь, исполнять песни на любом языке. Хоть на земном, хоть на эсфератском. И на вопрос всякого любопытного слушателя: «А на каком языке эта песня?» мог спокойно и честно сказать, глядя ему в глаза: «А это один из наших северных языков – итальянский!» Или там немецкий.

– А-а-а! Ага… – глубокомысленно говорил спрашивающий, с умным видом кивая головой, будто что-то понял. С русским вообще интересно получилось. Он очень хорошо переводился на местный. Песня по ритму и звуку получалась почти один в один с оригиналом. Иногда, правда, попадались словечки, нарушающие рифму, но это было несмертельно. Не так уж часто они и попадались, да и потом всегда можно было эти шероховатости сгладить голосом или добавить пару гитарных звуков. Так что я мог петь, что угодно.

Ну хоть тут повезло.

Камушки в этот раз попадались часто, и мы быстро набрали заказанное количество. Буквально за полторы недели. Я уж было намылился на возвращение, но вечером того дня, когда стало ясно, что дело сделано, на большом совете отряда у костра Доминго удалось заразить всех жадностью.

– Коль такая удача пошла, – убедительно говорил он, вытаращивая глаза и широко разводя руками с растопыренными пальцами, – это просто против богов идти, отказываясь от посланного! Может, это нам знак свыше, что деньги нам скоро очень понадобятся! Чтобы мы смогли пережить трудности!