Та же скованность наблюдалась и на подмостках, где разряженные столь же пышно певцы старательно выводили рулады, обратив к публике нарумяненные и набеленные лица. Голоса их были бесспорно прекрасны (это мог определить даже Джек, вообще-то предпочитавший всем ариям добрую английскую песню, желательно хоровую и с плясками), однако непосредственно действия разворачивавшемуся сейчас представлению явно недоставало. Что же до еще одного привлекательного аспекта театра — хорошеньких актрис, — то в пределах Папского государства таковые вообще не допускались на сцену. Женские партии исполняли мужчины в женских нарядах, и сколь бы ни было превосходно их пение, Джека оно совершенно не восхищало. Он знал, каким образом обретают мужчины такой дивный тембр голосов, и от одной мысли об этом у него тут же щемило в паху. Поэтому Джек весьма рассеянно следил за спектаклем. Тем более что прямо под ним, между забитой простым людом галеркой и посверкивающим драгоценностями партером, находилась пара обособленных лож. Джек, прилагая массу усилий, протиснулся к самому краю райка, откуда, отчаянно вытянув шею и немыслимо извернувшись, сумел туда глянуть. Уоткин, как мог, описал ему эти ложи, но ошибиться было бы невозможно и так: их отмечали два позолоченных геральдических щита с гербами Британии и дома Стюартов.
— Не повезло тебе, — посочувствовал Джеку толстяк, — няттт король как раз вчера удалился на свою виллу в Альбано, чтобы укрыться от летней жары. Но в свое отсутствие он в награду за особое рвение, как и всегда, предоставил обе свои ложи в опере тем, кто по необходимости должен терпеть римский зной, так что там каждый вечер ты сможешь увидеть самых ярых и преданных поборников нашего дела. — Уоткин вздохнул и покачал головой. — Один раз приглашали туда и меня, но, увы… — И он жестом указал на свой латаный-перелатаный потертый камзол и вздохнул снова.
У Джека вид этих «ярых поборников» особенного восторга не вызвал — они, что мужчины, что женщины, мало чем отличались от разряженных в пух и прах итальянцев. Ни в малой степени не будучи якобитом, Джек тем не менее являлся ревностным патриотом и полагал, что его соотечественникам вне зависимости от политических убеждений надлежит выглядеть более по-британски.
Из-под его парика вытекла капля пота. Он смахнул ее и сунул пальцы за тугой воротник, чтобы хоть ненадолго дать отдых шее. Фу, как тут жарко! В ложах внизу трепетали женские веера.
А потом это трепетание прекратилось. Как по команде. Джек глянул на сцену, но там ничего не происходило: предыдущий акт кончился, новый еще не начался. Он снова уставился на партер и на ложи. Везде наблюдалась одинаковая картина: все головы были повернуты, а взоры обращены к чему-то, чего Джек сверху видеть не мог. Пришлось, не обращая внимания на головокружение, еще сильней перегнуться через перила. На что они смотрят?
Он увидел на что. Точней, на кого. И тут же понял, почему ее появление приковало внимание зала. Слишком велик был контраст ее облика с атмосферой надменной и настороженной чопорности, царившей вокруг. Элегантная простота платья девушки, мягкий блеск темных с рыжинкой волос, не закрученных в башню, а ниспадающих волнами на обнаженные плечи с единственным оправленным в серебро рубином, покоящимся над ложбинкой между грудей, — все это ввергло зрителей в ступор. Может быть, как раз вид открытой девичьей кожи, напоминавший среди духоты о свежести и прохладе, заставил замереть веера. Выход Летиции — а это был выход, и куда более впечатляющий, чем что-либо, продемонстрированное сегодня актерами, — словно бы перенес Джека в Бат, на Оршад-стрит. Английская публика там, едва завидев Летти, отреагировала так же, как итальянская, то есть оцепенела.
Однако, разумеется, такого рода оцепенение не могло длиться вечно. Веера задвигались, прикрывая губы, с которых уже срывались язвительные замечания, головы отвернулись. Теперь Летти занимались лишь те, кому ее представляли. Мужчины, которым выпало счастье приложиться к ее руке, откровенно затягивали церемонию. Стоявшая рядом миссис О’Фаррелл — или, по информации, полученной от Тернвилля, Бриджет О’Догерти, жена Макклуни, — высокой прической и обилием драгоценностей больше смахивала на римлянку, чем на ирландку. Новоприбывших леди опекал господин, однако не Рыжий Хью, а какой-то немолодой коротышка. Джек пристально оглядел ложи на тот случай, если ирландец все же счел возможным явиться в театр, но нет, тот, видимо, не решился показаться открыто даже здесь, в центре якобитского мира. Да, Папское государство поддерживало Старого Претендента, и все же агенты Ганноверской династической ветви наводняли Рим чуть ли не в том же количестве, что и люди, за которыми они охотились. Интересно, подумал Джек, не находится ли среди публики и его связник? Что же до Оленя, то он, нюхом чуя опасность, вполне мог затеряться среди люда попроще, например на галерке, как в Бате. Если он вообще прибыл в Рим, а не просто отправил вперед одних своих женщин.
Своих женщин!
Когда исполнители снова вышли на сцену, разговоры даже среди якобитов затихли, и новоприбывших провели на их места. Джек наконец позволил себе разогнуться. Он достал носовой платок и промокнул им уже не капли, а целые ручейки пота, бежавшие из-под его парика. Несмотря на то что юноша каждый вечер произносил имя возлюбленной, у него вовсе не было уверенности в прежней силе питаемого к ней чувства. Думы и вздохи — это одно, а всколыхнется ли в нем что-нибудь, когда он увидит девушку снова? Джек не знал этого и страшился узнать, но вот — день настал. Он увидел ее и окончательно понял, что, несмотря на все перемены, произошедшие в них и в их жизни, главное осталось незыблемым. Он по-прежнему любил ее — любил страстно, пламенно, всей душой. Требовалось лишь убедиться, что и она о нем еще помнит.
По завершению последнего акта он занял позицию напротив парадного входа в театр, спрятавшись за колонной аркады. Когда Летиция в сопровождении супруги своего родственника показалась на улице, Джек подавил порыв броситься к ней с мольбой убить его или осчастливить. В известной мере даже гордясь своей выдержкой, юноша дождался, пока женщины не усядутся в экипаж, и, лишь когда тот тронулся, последовал за ним по городским улицам к палаццо Мути, по пути вспоминая, как — тоже, кстати, после вечернего представления — тащился по Бату, сопровождая портшез. Но сегодня вроде бы не предвиделось никаких «нападений», и, когда карета остановилась, Джек скользнул в тень дома напротив, откуда смог без помех наблюдать за происходящим. Все тот же низкорослый мужчина помог дамам выйти и вошел с ними в парадную дверь прекрасно отделанного палаццо.
Джек помешкал, не зная, что делать, но не спеша уходить. Появление женщин еще ничего не гарантировало. Сам Олень мог с равным успехом находиться и в Риме, и в любом другом месте, собирая золото для своего короля. Тернвилль нисколько не сомневался, что в конечном счете Рыжий Хью непременно объявится в Вечном городе, — но почему следует думать, будто ирландец поведет себя именно так, как того от него ожидают? Ведь отнюдь не исключено, что он послал дам в Италию лишь затем, чтобы навести своих противников на ложный след, а сам, например, отправился в Англию, строить новые козни, или в Ирландию, вербовать новых сторонников дела. Впрочем, сейчас Джеку, как ни крути, оставалось одно.
Он неохотно повернулся спиной к фешенебельному палаццо, где его возлюбленная уже, наверное, укладывалась в постель, и поплелся к себе. На составление шифровки с помощью томика Геродота у него ушел час, после чего он долго не мог сомкнуть глаз, перед которыми стоял ее образ. Задремал юноша лишь под утро, да и то не вставая из-за стола, ибо с рассветом ему надлежало заглянуть в сады Монте Пинчио.
Опустив свою шифровку в дупло, он вернулся и лег наконец спать, наказав разбудить его в три часа пополудни. Ровно в четыре Джек прошел по виа Колумбина, но никакого знака в окне не увидел. Не было простыни ни в четверть пятого, ни еще через четверть часа, и в ожидании он зашел в небольшую таверну.
