Там Джек погрузился в раздумья и встрепенулся лишь с боем часов. Впрочем, за угол он успел свернуть как раз вовремя, чтобы заметить вверху хвост полосатого полотна, исчезающего в чердачном окошке. Его так и подмывало задержаться и выследить резидента, но благоразумие взяло верх. Участникам таких игр лучше не знать друг друга. Тогда тот, кого схватят, не сможет выдать сообщников, какие бы методы принуждения к нему ни применяли. Неожиданно ему вспомнилось пение кастратов, и, вздрогнув от неприятного ощущения, Джек снова направился в парк. На аллеях никого не было, освежающий дождь загнал большинство римлян под крыши, но в дупле его пальцы нащупали чуть влажный листик бумаги.

Вернувшись к себе, юноша вновь прибегнул к помощи маститого грека и прочитал шифровку.

На сей раз она была краткой.

«Наблюдайте».

В прошлом году, в Канаде, ему уже доводилось заниматься разведкой и шпионажем. Здесь вроде бы все было по-другому, однако, несмотря на огромную разницу между городом и девственными лесами, суть дела не поменялась. Он, как и там, тоже вел наблюдение — правда, не за воинскими подразделениями, а за отдельными лицами, выявляя маршруты, по каким они двигались, и отмечая особенности их поведения. Он, когда требовалось, мимоходом вступал в разговоры — правда, не с воинами-ирокезами или французскими фермерами, а со слугами и кучерами, хотя языки и за океаном, и в Риме развязывались с помощью одного безотказного средства. Щедрого угощения. А цель была тоже ясна. Джек знал, что она заключается в том, чтобы схватить ирландца, когда (если) он тут появится и обнаружит себя. Однако не подлежало никакому сомнению и то, что захват столь опасного человека, который всегда держится настороже, будет делом нелегким. Роль Джека, как он понимал ее, состояла в том, чтобы собрать информацию о единственной слабости, выказанной Рыжим Хью: его привязанности к своим дамам. По-настоящему осторожный игрок оставил бы женщин в Бате и убежал бы один. Макклуни, несмотря на огромный риск, так не сделал. Это было ошибкой, и имелись основания полагать, что он ее повторит.

Джек наблюдал. Перемещения Летиции и Бриджет О’Догерти осуществлялись преимущественно в одном треугольнике, вершинами какового являлись палаццо Кавальери, палаццо Мути и Оперный театр. А еще некий словоохотливый кучер как-то сказал ему, что la piu bella, видимо, очень религиозна, поскольку изо дня в день посещает в королевском дворце протестантскую службу. Джек помнил, что точно так же Летти вела себя и в Бате, но тогда он полагал, что церковь, как и купальня, — это не более чем посещаемое людьми место, где можно и на других посмотреть, и себя показать. Как убежденному атеисту ему было трудно представить внутренние мотивы и побуждения истинно верующих натур. Кроме того, его удивляло, как это могут ревностные протестанты быть приверженцами претендента-католика. Рыжий Хью как-то сказал ему, что таковых среди якобитов вообще большинство, и это походило на правду. Действительно, шотландские кланы, поднявшиеся в 1745 году, состояли по большей части из фанатичных пресвитериан, каких немало нашлось и в Ирландии. Именно по этой причине в Риме и появилась часовня для англикан. Джеймс Стюарт выпустил указ о религиозной терпимости, возвестив, что с его возвращением на британский трон в Англии воцарится свобода вероисповедания.

Первую пару дней Джек вел слежку чуть ли не круглосуточно, почти не смыкая глаз, но усталость в конце концов его подкосила. Когда он, проснувшись, обнаружил себя в подворотне заброшенного особнячка напротив палаццо Кавальери, а рядом какого-то чумазого огольца, шарящего у него по карманам, сделалось ясно, что образ действий придется менять. С одной стороны, ирландец не тот противник, которого можно надеяться одолеть, валясь от изнеможения с ног, а с другой — вряд ли Хью, при всей своей склонности к авантюризму прекрасно знавший, что Рим наводнен шпионами, объявится посреди бела дня. Нет, время Хью — ночь, а стало быть, Джеку необходимо днем отсыпаться, чтобы потом, проводив карету Летти от оперы до палаццо, занимать пост поблизости и уже не покидать его до утра.

Время шло, но из окошка на виа Колумбина ничего не вывешивалось, а сам юноша не оставлял в дупле дерева никаких записок. Они с резидентом ничем друг друга пока что порадовать не могли. Не было повода.

И тут он появился.

На четвертую ночь наблюдения Джек, воспользовавшись ножом, откинул крючок между ветхими ставнями, открыл со двора окно старого здания и проскользнул внутрь него. Должно быть, хозяева этого дома, как и многие римляне, сбежали в горы от летнего зноя. Вся обстановка первого этажа была покрыта чехлами и простынями. Найдя подходящее кресло, Джек подтащил его к другому окну, снова вытащил нож и с его помощью расковырял пошире щель между планками ставня, обустроив все так, чтобы даже в полулежачей позиции смотровое отверстие находилось на уровне его глаз. На столе рядом с собой он поставил фляжку с вином «Орвьето». Оно было не таким крепким, как красное «Монтепульчиано», и, что ему особенно нравилось, хорошо освежало. Возле фляги юноша расположил поднос с хлебом, ломтиками Vitella mongana — лучшей телятины, которую он когда-либо пробовал, — и фигами. После чего уселся и устремил взгляд на палаццо напротив.

Причиной его судорожного пробуждения стали какие-то голоса. От неожиданности Джек едва не впал в панику прежде, чем сообразил, что тихое пение — а это было именно пение! — звучит не внутри, а снаружи дома. Неподалеку находилась обитель, женский монастырь, и тамошние монахини, очевидно, готовились к ночной службе. Выругав себя за оплошность, а заодно и за то, что его намерение попивать вино маленькими глотками так и осталось всего лишь намерением, ибо фляжка была на две трети пуста, он протер глаза, наклонился вперед и…

И замер. Из подворотни прямо под ним — той самой, где до нынешней ночи находился его собственный наблюдательный пост, — выступила фигура в плаще и шляпе. «Не самое подходящее одеяние для такой духотищи», — подумал Джек и тут же получил тому подтверждение. Прямо на глазах у него мужчина — а это был несомненно мужчина! — снял шляпу и принялся утирать лоб, а потом и шею большим карманным платком.

Неожиданно странно одетый человек замер, отшвырнул платок и опять попятился к подворотне. Напротив, в стене палаццо отворилась ранее неприметная дверь. Человек, снова закутавшись в плащ и нахлобучив на голову шляпу, исчез из поля зрения Джека, однако луна была полной, и, когда незнакомец, прежде чем скрыться из виду, на краткий миг вытянул шею, юноша его опознал. Сомнений быть не могло. Несмотря на короткую стрижку, скрывающий лицо шарф и простую одежду, тот, кто прятался в это мгновение — пускай и за стенами, — но буквально в нескольких футах от агента королевского сыска, каковым являлся сейчас молодой Абсолют, был несомненно ирландским гренадером Рыжим Хью Макклуни.

Джек ждал, затаив дыхание и, конечно, не шевелясь, чуть ли не придавив нос к щели. Из приоткрытой двери напротив кто-то выкинул на улицу возмущенно пищавшую кошку. Выразив свой протест громким мяуканьем, животное удалилось, и округа снова заполнилась одними лишь голосами монахинь, так вовремя разбудившими Джека.

Он ждал, почти не дыша. Ничто под ним совершенно не шевелилось. Минута, две, пять. Пение прекратилось. Все стихло. Потом фигура снова выдвинулась на улицу и быстро переместилась к оставленной открытой двери. Должно быть, это было сделано намеренно, под предлогом выдворения из дому надоедливой кошки. Так или иначе, ирландец моментально проник в палаццо, и дверь закрылась.

Джек продолжил наблюдение, причем, хотя его и мучила жажда, к вину больше не прикасался. Первые лучи рассвета застали его бодрствующим, а когда монахини снова завели свою песнь, давешняя дверь отворилась, выпуская того же гостя в плаще. На пороге он помедлил, быстро поцеловал протянутую ему женскую руку, после чего дверь захлопнулась, и Макклуни зашагал прямо по направлению к наблюдателю. Джек непроизвольно отпрянул, но успел заметить, что в маскировку ирландца входят черная борода, очки на носу и белый галстук на шее. Тернвилль говорил, что Олень сел в Саутгемптоне на корабль под видом священника-методиста. Похоже, он сохранял это обличье и по сей день.