Но они там были. Они пролетели больше сотни миллионов километров, пока «Гнев Господень» двигался им навстречу, и само отсутствие у них работающих двигателей помогло им избежать всех оставшихся пассивных датчиков «Гнева». Для таких мелких объектов на панели Эша максимальное расстояние обнаружения составляло чуть более полумиллиона километров, а это при их скорости составляло меньше пяти секунд.

– Ракеты на три-два-пять! – воскликнул он, и Саймондс повернулся к вспомогательному экрану.

Только пять из них были достаточно близко, чтобы атаковать «Гнев», и у них больше не было двигателя, чтобы подправить свою траекторию, но «Гнев» не менял своего нынешнего курса уже больше двух часов. Они пересекли его курс и взорвались одновременно – как раз напротив незащищенной горловины импеллерного клина.

«Гнев Господень» затрясся как безумный, когда в его правый борт впились полдюжины рентгеновских пучков, и Мэтью Саймондс побелел от ужаса, увидев, что на них идет второй залп ракет.

– Лево на борт! – крикнул он.

Рулевой мгновенно выполнил маневр, отворачивая уязвимый нос «Гнева» от новой угрозы, и Саймондс вздохнул от облегчения.

Потом он понял, что наделал.

– Отставить последний приказ! – крикнул он.

– Он поворачивается! – закричал Раф Кардонес, и Хонор резко выпрямилась. Не может быть!..

– Право на борт! Всем орудиям – огонь!

– Носовые – огонь! – отчаянно выкрикнул Саймондс.

У него не было выбора. «Гнев» слишком медленно слушался руля, а он еще и усилил свою первоначальную ошибку. Ему надо было завершить поворот как можно быстрее и перекатиться под выстрел дном или верхом клина. Вместо этого рулевой послушался обоих отданных ему приказов и остановил поворот, возвращаясь в прежнее положение. На несколько секунд «Гнев» завис носом к «Бесстрашному».

Носовые орудия линейного крейсера изрыгнули огонь. Два мощных лазера начали лихорадочно обстреливать цель, внезапно возникшую перед носом корабля. Первый залп бесполезно ударился о дно клина «Бесстрашного», а затем крейсер начал опрокидываться… «Гнев» продолжал вести огонь в упор, пронзая защитную стену «Бесстрашного», а броня на таком расстоянии почти не защищала. Видно было, как отлетают обломки. Но крейсер все же повернулся бортом с уцелевшими орудиями…

Четыре лазера и три куда более мощных гразера ударили залпом, и перед ними не было защитной стены.

Мэтью Саймондс еще успел подумать, что подвел своего Бога, – а потом «Гнев Господень» исчез в облаке плазмы.

Хонор Харрингтон шагнула, и ее встретил звук боцманских дудок. Ее здоровый глаз удивленно распахнулся, а Нимиц на плече напрягся. Адмирал Белой Гавани вызвал ее на последнюю рабочую встречу перед тем, как она уведет «Бесстрашный» домой, но рядом с ним в шлюпочном отсеке «Уверенного» ждал посол Лэнгтри. Это уже было странно, но рядом стояли и такие важные особы, как адмирал Уэсли Мэтьюс и сам Бенджамин Мэйхью. Ее рука автоматически поднялась в приветственном салюте, а в голове одно за другим возникали предположения.

Хэмиш Александер подождал, пока Протектор Мэйхью и Энтони Лэнгтри найдут стулья, потом сел за свой стол, разглядывая стоявшую перед ним женщину.

Ее кот явно нервничал, но она выглядела спокойно, хотя наверняка должна проявить удивление. Он вспомнил, как увидел ее впервые. Тогда она тоже была спокойна. Она поднялась на борт доложить о повреждениях и жертвах с полнейшим безразличием, которое вызвало у него раздражение. Казалось, ее все это не волнует, а люди – просто часть корабельного оборудования, оружие, которое можно использовать и забыть.

Ее бесчувственная отстраненность привела его в ужас… но потом поступил доклад, что коммандер МакКеон каким-то образом сумел вывести почти сто человек из своего экипажа в единственном уцелевшем боте, и ее маска дала трещину. Он заметил, что она отвернулась, пытаясь скрыть слезы в здоровом глазу, и плечи ее затряслись. Он встал между ней и офицерами своего штаба, чтобы никто ничего не заметил. Только теперь он понял, что эта женщина была особенной. Ее броня отстраненности была такой прочной потому, что горе и боль под ней были неимоверно сильны.

В его памяти возник и другой момент – день, когда она в каменном молчании наблюдала, как люди, которые насиловали и убивали членов экипажа «Мадригала», предстали перед грейсонским палачом. Удовольствия ей это не доставило, но она держалась с таким же спокойствием, с каким шла под выстрелы «Саладина». Не ради себя, а ради людей, которые никогда этого не увидят, – и эта непоколебимая решимость добиться для них справедливости помогла ему окончательно понять ее.

Он ей завидовал. Он был вдвое старше, и его карьере, только что увенчавшейся завоеванием системы Эндикотта, мог позавидовать любой – но сам он завидовал ей. Ее эскадра была истерзана и разбита, а два оставшихся от нее корабля превратились в развалины. Девятьсот членов ее экипажей погибли, а еще триста были ранены, и она никогда не поверит – как и сам он не поверил бы на ее месте, – что не в ее силах было уменьшить количество смертей. В этом она была не права, как был бы не прав на ее месте и он, а главное, невозможно умалить значения того, что сделали она и ее люди. Что ее люди сделали ради нее, потому что она оставалась собой.

Он откашлялся, и когда Харрингтон повернулась к нему, его снова поразила привлекательность четких черт ее лица. Этому ощущению не мешали даже старомодная повязка на глазу и парализованная половина лица, и он мог только гадать, какое впечатление она производила до ранения.

– Как вы понимаете, капитан Харрингтон, – тихо сказал он, – я пригласил вас на борт не просто ради совещания перед отбытием.

– Да, сэр? – В ее слегка смазанном голосе чувствовалась всего лишь нотка вежливого интереса, и он улыбнулся, откинувшись назад вместе со стулом.

– Именно. Видите ли, капитан, между Грейсоном и Мантикорой в последнее время курсирует масса документов. В том числе, – он перестал улыбаться, – довольно резкая жалоба от достопочтенного Реджинальда Хаусмана.

Ее спокойный взгляд ничуть не изменился.

– С сожалением должен вас известить, капитан, что лорды Адмиралтейства занесли выговор в ваше личное дело. Каковы бы ни были причины – а я согласен, что причины были, – для офицера Ее Величества нет оправдания физическому насилию над гражданским представителем Короны. Надеюсь, вам больше не придется об этом напоминать?

– И я тоже надеюсь, милорд, – сказала она, и ее тон означал совсем не то, что имел в виду он. В нем не было высокомерия или вызова, но и извинения не было, и Александер наклонился вперед.

– Поймите меня, капитан, – сказал он тихо. – Никто не оспаривает того, чего вы добились здесь, и ни один офицер флота особо не переживает по поводу господина Хаусмана. Я забочусь не о нем, а о вас.

Что-то отразилось в ее спокойном карем глазу. Она слегка наклонила голову вбок, а ее кот повторил движение, уставившись на адмирала неподвижными зелеными глазами.

– Вы выдающийся офицер. – (Она покраснела, но не отвела глаз.) – Но ваши пороки вытекают из ваших добродетелей, капитан. Прямые действия – не всегда лучшая политика, и нельзя забывать, что существуют пределы. Если будете слишком часто их переходить – не важно, по каким причинам, – ваша карьера закончится. На мой взгляд, это будет трагедией и для вас, и для флота. Не дайте этому случиться.

Он задержал ее взглядом на мгновение, и она наконец кивнула.

– Понимаю, милорд, – сказала она совершенно другим голосом.

– Отлично. – Александер снова откинулся в кресле. – Надеюсь, вы уже достаточно напуганы, так что перейдем к следующему вопросу. Я с удовольствием сообщаю вам, капитан, что, за исключением этой маленькой слабости – бить морды ее представителям, – Ее Величество весьма вами довольна. Как я понимаю, она намеревается лично выразить вам свою благодарность по возвращении вашем на Мантикору. Полагаю, это снимет любое… э-э… негативное воздействие от выговора.