– Так вот, тот парень, что нес семьдесят тысяч члену городского совета, пришел к нам. Он полагал, что человек, давший ему эти деньги, примет его довольно сурово. А чем мы могли ему помочь? Мы показали ему несколько фотографий, и он сразу указал на Прокейна. Но что из этого следовало? Если бы мы вызвали его в полицию, он бы рассмеялся нам в лицо. В общем, мы отпустили этого парня.

– И что с ним стало?

– Он отправился в дальние страны.

– Должен отметить, что этот Прокейн – образец вора, – добавил Кэллоу. – Во-первых, он ничего не крадет, кроме денег. Во-вторых, он крадет только у тех, кто не рискнет обратиться в полицию. И в-третьих, его никогда не поймают.

В шесть утра за мной пришли и, не говоря ни слова, отвели к дежурному. Молоденький полицейский выложил на стол содержимое моих карманов.

– Что теперь? – спросил я.

– Проверьте, все ли тут есть, и распишитесь, – он протянул мне стандартный бланк.

Я пересчитал деньги в бумажнике и расписался.

– Все в порядке? – спросил полицейский.

– Не хватает девяносто тысяч, – спокойно ответил я.

– Странно, – полицейский встал и вышел за дверь. Меня провели в другую комнату, всю обстановку которой составляли обшарпанный стол и два стула. Пятнадцать минут спустя открылась дверь и вошли детективы Дил и Оллер. Дил нес голубую сумку.

– У вас прекрасные связи, Сент-Айвес, – сказал он, положив сумку на стол. – Нам приказано отпустить вас.

– Когда?

– Как только вы пересчитаете деньги, – ответил Оллер, – Можете начинать.

Я дошел до двадцать первой тысячи, когда Дил сказал: «Бедный юноша не сомкнул глаз из-за этих денег».

– Какой юноша? – спросил я, чуть не сбившись со счета.

– Патрульный Франн. Вы помните Франна? Он надел на вас наручники.

Я кивнул.

– Он всю ночь переписывал номера банкнот, – продолжал Дил. – Пока нам не сказали, чем вы зарабатываете на жизнь. У вас в этом городе солидная репутация. Надеюсь, вам об этом известно?

– Нет, – я закончил двадцать третью тысячу и перешел к двадцать четвертой.

– Мы с Дилом работаем в отделе убийств и поэтому никогда не слышали о вас, – добавил Оллер. – Пока еще никто не требовал выкупа за труп.

– Это точно, – протянул Дил.

В молчании я пересчитал оставшиеся деньги и застегнул сумку на молнию.

– Ровно девяносто тысяч, – я подписал другой бланк, поданный мне Оллером.

– Если деньги все-таки будут переданы, вы скажете, что мы переписали номера банкнот? – спросил Дил. – В протоколе вашего ответа не будет. Я задаю этот вопрос из чистого любопытства.

– Нет, – ответил я, – Я ничего не скажу, но передам совсем другие банкноты.

– То есть станете сообщником воров?

– В некотором смысле, да.

Дил кивнул.

– Вы не будете возражать, если мы с Оллером как-нибудь заглянем к вам и зададим несколько вопросов? Естественно, как свидетелю, а не подозреваемому в убийстве.

– В любое время, – я попытался улыбнуться.

– Мы можем заехать не один раз, – заметил Оллер.

– А может, вы захотите повидаться с нами? Например, завтра в десять утра?

– Вам нужны мои письменные показания?

– Совершенно верно.

– Где вас найти?

– Вы знаете, где находится отдел убийств южного сектора?

– Да.

– Приезжайте туда и спросите кого-нибудь из нас.

– Оллера или Дила?

– Карла Оллера или Френка Дила, – поправил меня Дил.

– Теперь я могу идти?

– Несомненно.

Майрон Грин ждал меня у дверей Десятого участка.

– Кому тебе пришлось звонить? – спросил я, когда мы сели в машину и отъехали от тротуара.

– Помощнику окружного прокурора и одному парню из муниципалитета, с которым я учился в школе.

Иногда мне казалось, что Майрон Грин сидел за партой с половиной американских чиновников. С другой половиной он общался в Йельском университете.

– Кому-нибудь еще?

– Да, – кивнул Грин, – Прокейну.

– И что он сказал?

– Он озабочен случившимся.

– Я тоже.

– Он хочет тебя видеть.

– Когда?

– Немедленно, если это возможно.

– Вообще-то, я чертовски устал.

– Он считает, что это очень важно, и я с ним полностью согласен.

– Почему?

– Потому что сегодня утром ему звонил человек, который хочет продать его дневники.

Впервые с Абнером Прокейном я встретился днем раньше, в субботу, тринадцатого октября, в десять утра.

– Вы моложе, чем я ожидал, – сказал он, крепко пожав мне руку. Зеленоватые глаза, широко посаженные по обе стороны крупного носа и с интересом разглядывающие меня, хорошо гармонировали с рыжеватыми, чуть тронутыми сединой, начавшими редеть волосами, узкой полоской усов над подвижным ртом и круглым подбородком.

Он провел меня в просторный холл и открыл одну из дверей.

– Я думаю, нам тут будет удобно.

Мы прошли в небольшую комнату, то ли кабинет, то ли библиотеку. Два окна выходили на Семьдесят Четвертую улицу. Одну из стен занимали полки с книгами, на других висели картины, изображающие сельские пейзажи. У камина, в котором потрескивали горящие поленья, стояли два кожаных кресла. Обстановку дополняли письменный стол, заваленный книгами и бумагами, и большой глобус, стоящий на полу у окна. Прокейн подошел к электрической кофеварке и наполнил две чашечки.

– Сливки и сахар? – спросил он.

– Только сахар.

– Пожалуйста, присядьте.

Я выбрал одно из кресел у камина, он передал мне чашку и сел напротив.

– Я полагаю, мистер Грин ввел вас в курс дела.

– Он рассказал мне то, что знал, – ответил я, – Но не упомянул об одном важном обстоятельстве.

– Каком именно?

– Он не сказал о том, что вы, по всей видимости, лучший вор этого города.

Прокейн холодно улыбнулся.

– Шесть или семь лет назад, работая в газете, вы интересовались моей особой, не так ли?

– Да.

– Но, к удивлению, не написали обо мне ни строчки.

– Потому что я не нашел ничего, кроме слухов.

– А теперь вы хотели бы узнать некоторые конкретные факты?

– Да.

Прокейн повернулся к огню и задумался.

– Ну что ж, мистер Сент-Айвес, – он широко улыбнулся, – будем откровенны. Я – вор.

Первый раз Абнер Прокейн преступил закон в двадцать пять лет. Он служил в армии и украл грузовик с американскими сигаретами, чтобы продать их на черном рынке Марселя. Сигареты он продал некоему Кожемесу и, если бы не Кожемес, сейчас сидел бы в тюремной камере, а не в мягком кресле у камина. Так, во всяком случае, думал сам Прокейн. Кожемес научил Прокейна красть только деньги, причем у тех, кто не мог сообщить об этом в полицию. Каждой краже предшествовала тщательная подготовка. Информация о будущей жертве стоила недешево, но Прокейн никогда не скупился, так как выручка с лихвой окупала вложенный капитал.

– Воровство ассоциируется у меня с живописью, – говорил он, глядя на один из пейзажей: обветшалый амбар, окруженный раскидистыми деревьями. – Оно вызывает у меня ощущение… завершенности.

– Это ваши картины? – спросил я.

Он кивнул. Я более внимательно всмотрелся в пейзаж. Прокейн рисовал летом, и ему очень точно удалось передать игру света и тени.

– Должно быть, эти дневники вам очень дороги, – сказал я.

– Скорее, это журнал, а не дневник, – заметил Прокейн, – Дневники ведут лишь девочки-подростки, и то до тех пор, пока реальность жизни не разрушит их розовые мечты.

– И как выглядит ваш журнал?

– Это пять тетрадей по сто страниц каждая в черных коленкоровых переплетах. Такие можно купить в любом писчебумажном магазине.

– Как это произошло?

По лицу Прокейна пробежала легкая улыбка.

– Вероятно, я оказался в положении сапожника, дети которого бегают без сапог. У меня есть маленькая ферма в Коннектикуте, – он указал на картины. – Эти пейзажи я рисовал там. Прошлый уик-энд я провел на ферме, а вернувшись, обнаружил, что меня обокрали.