— Только, милый мой, поэффектнее, поэффектнее, — говорил пан Мальчевский. — Не забывай, что успех представления — это, прежде всего, успех портного.

Когда мы все вычистили, я отправился докладывать хозяину об окончании работы. Пан Мальчевский сидел в маленькой клетушке у входа и что-то чертил на бумаге.

— Ну-с, молодой человек, как? — спросил он, отодвигая от себя пестро раскрашенный лист, на котором выделялись огромные буквы:

Единственный в мире детский аттракцион

Три — Бульди — Три

Непревзойденные мастера эквилибристики

«Три — Бульди — три» — это мы. В цирках вообще любят разные загадочные имена. Бывает, какого-нибудь Эбера, переделают в Гирша. Так и с нами… Что ж, мы были не против. Но нас не совсем устраивало, что пан Мальчевский, зная лучше кого бы то ни было, что мы еще не ели, не звал нас завтракать. Мы достали остатки вчерашней еды и стали есть, когда он явился на репетицию:

— Итак, маэстро, давайте репетировать!

Димка продемонстрировал все свои номера: и ходьбу на руках, и жонглирование камешками, и вообще все, что умел. Но хозяин остался недоволен.

— Попробуем поднять вас под купол цирка!

Он отцепил от столба веревку и велел Димке ухватиться за нее зубами. Димка уцепился, и в ту же минуту его потянуло наверх, он оторвался от земли и повис. Так пан Мальчевский протащил его до самого купола, а потом отпустил.

— Хорошо, маэстро, хорошо! — бегал поляк вокруг Димки. — А теперь посмотрим, как с тобой…

Меня положили, прицепили ногами к Димкиным ногам, и повторилось все сначала. Димка терпел. Но и этого показалось мало нашему хозяину.

— А теперь самое последнее. Ты Грета (это Белку я так назвал. Я был Отто, Димка — Руди)… Ты, Грета, возьмись за руку Отто, и вы все трое поднимитесь вон туда, — указал пан под купол цирка.

Но как только стали поднимать нас троих, Димка вдруг схватился руками за веревку и крикнул:

— Спускайте!

И — выплюнул кровь.

— Пусть сам пробует!

Пан Мальчевский с руганью подскочил к Димке:

— Что ты говоришь? Какой ты есть артист, если такой простой вещи сделать не можешь? Это же так легко!

— Вы попробуйте сами, а мы будем зрителями, — огрызнулся Димка.

В результате долгих споров договорились, что Димка будет поднимать меня одного, но в последний момент я должен выбросить фашистский флаг.

Затем начались мучения с выходом. Пан Мальчевский считал, что мы не умеем держаться на сцене.

— Выход, маэстро, выход — самое главное. От него зависит успех артиста.

По его команде мы выбегали из-за сцены и раскланивались с публикой.

— Где улыбка? — кричал Адам. — Улыбайтесь же!

И снова гнал нас за кулисы.

— Как ты выходишь? — доставалось Белке. — Что ты топчешься, как медведь?

И пан показывал, как топчется медведь. Толстый, на коротких ножках, он поднимал к голове руки и, переваливаясь с боку на бок, медленно поводя головой, топал навстречу зрителю.

Если б мы не устали и не злились, то наверняка хохотали бы. Но нам было не до смеха. Следовало обязательно дать представление! Ведь за него причиталось восемь процентов выручки и на эти деньги можно было вполне добраться до Острогорска.

Но тут у нас получилась закавыка. Пан Мальчевский остался недоволен нашим выступлением. Он все время твердил, что мы не в форме.

— Руди еще туда-сюда… А ты, — кивал он на меня, — и особенно ты, — говорил он Белке, — никуда не годитесь! Не можете удержаться на плечах у Руди! Позор цирку Мальчевского! Да меня разнесут в щепки, если я вас выпущу в таком виде на арену.

У Димки в глазах от ожесточения кипели слезы. А я подумал, что ничего-то из наших выступлений не получится и нам придется, поджав животы, слоняться дальше.

— Не раскисать! — крикнул поляк. — Мы обязаны дать представление! Только вот что: придется с недельку вам основательно потрудиться.

— А кто же нас кормить будет? — невольно вырвалось у меня.

— Я! Я вас буду кормить… С тем, разумеется, чтобы вычесть потом за все съеденное.

Как ни хотелось нам поскорее добраться до родины, все же пришлось остаться здесь еще на неделю, чтобы подработать денег на дорогу. Много раз в течение этих шести дней мы готовы были отказаться от выступления, до того трудно было выдерживать все тренировки, которым подвергал нас коротконогий владелец цирка. Хозяин предприятия в шесть часов утра являлся на манеж, вооруженный гибким стеком, и мы невольно косились на эту маленькую палочку, когда проделывали свои упражнения. Пирамида — за пирамидой, номер — за номером, трюк — за трюком — мы выбивались из сил, стремясь исполнить все как можно лучше. К вечеру мы покидали манеж, высунув языки, — усталые, изломанные, порой с забинтованными ногами и руками, не зная, как добраться до постели. Мгновенно мы засыпали, только во сне бредили всем пережитым за день.

Однажды Мальчевский, раздраженный тем, что Белка упала с высоты, кинулся к ней красный от раздражения и ударил ее стеком. В тот же момент к нему подскочил Димка и, схватив его за руку, вырвал хлыст и замахнулся им на хозяина — тот отскочил от него, крича:

— Руди, Руди, успокойся! Я погорячился, не буду больше!

— Не будешь? — зло выговорил Димка. — То-то, гляди! — и он поломал стек на маленькие кусочки.

Наконец пан Мальчевский нашел, что мы уже основательно подготовились к выступлению. Перед самым вечером, примерив костюмы, мы отправились в кафе перекусить.

Все тело ломило, и я спросил:

— Димка, а ты сможешь сегодня выступать? Что до меня, то я почти готов…

Он только махнул рукой.

К цирку уже валил народ — всё женщины с ребятами, иногда старики.

— Сбор сегодня, видно, будет большой! — оживился Димка.

— Как же, «Три — Бульди — при!» — засмеялась Белка, кивая на афишу, где красовались какие-то наряженные пыжики, должно быть, мы.

Представление назначалось на восемь часов, было уже около девяти, а у кассы все еще волновалась очередь. В зале стоял шум, все громко кричали: «Время, время!» Не только скамейки, а и все проходы были забиты зрителями. Зачем же пан Мальчевский продает еще билеты?

Я побежал в кассу, постучался.

— Сколько билетов продали, пан Мальчевский?

— А что ты ходишь сюда? — заорал на меня разгневанный пан. — Получишь свои деньги, не беспокойся. Ступай на арену!

Ах, вот чего он боится! Деньги! Ну хорошо же, я сейчас и потребую расчет.

— Давайте наши восемь процентов сбора! — посмотрел я на кассу.

Хозяин воровато задвинул ящик, где виднелись металлические и бумажные деньги.

— Потом, маэстро, потом! — не глядя на меня, скороговоркой ответил он.

— Нет, сейчас! — грубо крикнул я и стукнул по столу.

— Пся крев, о матка боска! — пробормотал пан и, схватив несколько бумажек, ткнул их мне. — Пожалуйста!

Я видел, что Мальчевский дал мне всего тридцать марок, и продолжал стоять.

— Хорошо, хорошо! Еще десяток марок! — в мою руку полетела бумажка. — Иди и готовься к выступлению.

Я убежал за сцену. Димка и Белка посматривали в кипящий зал. Я отдал деньги Белке, которая была у нас кассиром. Спустя несколько минут заиграл аккордеон, и пан Мальчевский провозгласил:

— Единственный в мире детский аттракцион! Три — Бульди — три!

В тот же момент мы с Белкой выскочили с улыбками на арену и встали по сторонам, подняв руки вверх, а Димка перекувыркнулся несколько раз и встал между нами, тоже подняв руку.

Зрители дружно аплодировали.

В первых двух рядах сидели, словно проглотив штыки, военные и, хмуро улыбаясь, смотрели на нас. В третьем ряду… Что за черт! В третьем ряду сидели Пашюнгейм и Карл Фогель! Карл толкал под руку Паппенгейма, показывал на нас.

Выход закончился, мы убежали, и я шепнул второпях: