– А по вашему?

– Тебе известно мое отношение к республиканским принципам и радикальным взглядам, – вздохнул Гендон. – До отплытия в Америку я бы ответил, что мятеж следует подавить любой ценой, что от этого зависит будущность цивилизованного мира. Но... – его голос утих.

– Но?..

Граф задвигал челюстью.

– Не проведя в колониях и двух недель, я пришел к выводу, что любые дальнейшие попытки подчинить американцев силой оружия окажутся бесполезными. По моему мнению, мы могли сто лет держать войска в колониях, и все равно не победили бы инсургентов [40].

– А Джарвис? Как он оценил ситуацию?

Гендон пожал плечами:

– К какому бы заключению ни пришел лорд Джарвис, он держал его при себе.

Отец и сын шагали рядом молча, погрузившись каждый в собственные мысли. Затем Себастьян спросил:

– Вы вернулись в Англию в июне?

– В июле. В начале июня отчалили из Нью-Йорка. Плавание длилось шесть недель.

– Уверены, что в июле?

Граф громко фыркнул:

– Такое путешествие не забудешь. На судне было полно лоялистов, бегущих от преследования своих соотечественников. У одной женщины, находившейся на борту, мужа и пятнадцатилетнего сына раздели догола, вываляли в смоле и перьях, а затем оскальпировали у нее на глазах. А то, что бунтовщики сделали с ней самой… Скажем так, этого было достаточно, чтобы заставить меня задуматься над разумностью и правильностью решения бросить столь многих верноподданных его королевского величества на произвол грубой толпы.

– Лоялисты на корабле были из Нью-Йорка?

– Некоторые. А еще из Массачусетса и Вермонта. На борту находился даже бывший королевский губернатор Нью-Джерси. Я хорошо его запомнил, поскольку он страшно разругался с сэром Нигелем.

«Как-то я плыл на одном корабле с вашим отцом», – сказал пожилой американец. Себастьян запнулся на полушаге:

– Вы хотите сказать, что на корабле с вами и старшим Прескоттом путешествовал Уильям Франклин? 

– Да, верно. Сын Бенджамина Франклина.

Мисс Джарвис узнала об опознании мумифицированных останков сэра Нигеля Прескотта тем же путем, что и остальные жители Лондона: прочитав об этом в «Морнинг пост» [41]. Когда баронская дочь после полудня вместе с матерью отправилась с утренними визитами (в определенных кругах общества утренние визиты, как и завтраки, всегда проходили в послеобеденное время), оказалось, что разговоры в гостиных Мейфэра то и дело вращаются вокруг этого события.

– Сэр Нигель? – переспросила леди Джарвис хозяйку дома. – А ведь я помню, когда он пропал.

– Действительно? – Геро удивленно глянула на мать.

– О да, – продолжала баронесса, в то время как ее приятельница отвернулась поприветствовать очередную гостью. – Это случилось вскоре после того, как баронет возвратился из той ужасной поездки в колонии вместе с твоим отцом и лордом Гендоном.

– Что?! – дочь с такой силой поставила чашку на стол, что та опасно задребезжала.

– Вот-вот, – леди Джарвис понизила голос. – В то время в правительственных кругах такое творилось… Кажется, старший Прескотт обнаружил свидетельства измены, в виде посланий, подписанных кем-то, именовавшим себя «Алкивиадом» [42]. Письма исчезли вместе с сэром Нигелем. Все это было в высшей степени загадочно. Ну, разумеется, твой отец ничего мне не рассказывал. Просто я подслушала его разговор с лордом Нортом.

С трудом дождавшись завершения всех намеченных светских визитов, Геро поспешила домой, где застала барона, собиравшегося в клуб.

– Ваша с сэром Нигелем миссия в колониях, – выпалила она, застигнув отца в библиотеке. – Расскажите о ней.

Лорд Джарвис поднял глаза от складываемых документов:

– Где это ты услышала?

– Весь город судачит об обнаружении тела старшего из Прескоттов, – неопределенно ответила Геро.

Барон запер бумаги в ящик письменного стола и выпрямился.

– Нечего особо рассказывать, – заметил он, но все же снабдил дочь кратким отчетом о поездке.

Слушая отца, Геро не могла не полюбопытствовать про себя, о чем тот умалчивает.

– Вы так и не выяснили личность этого «Алкивиада»?

– Нет, – Джарвис направился плеснуть себе бренди. – Ты что же, думаешь, сэр Нигель был убит изменником?

– Разве такое невозможно?

– Полагаю, более чем возможно, – барон отставил в сторону хрустальный графин.

– Или это дело ваших рук.

– Право же, дочка, я в ответе не за каждого обнаруженного в Лондоне и его окрестностях покойника.

Геро неизящно фыркнула.

– А почему тебя интересует гибель сэра Нигеля?

– Потому что мне нравятся загадки.

Джарвис медленно отпил глоток бренди, не сводя глаз с лица дочери:

– Нет, причина не в этом.

 Собеседница промолчала, и тогда барон спросил:

– Ты намерена возвести это в привычку?

– Что «это»? – направилась к двери Геро.

– Участие в расследовании убийств.

Она оглянулась:

– А вы отнеслись бы к этому с большим или меньшим неодобрением, нежели к моим радикальным проектам?

– Пока не определился, – состроил гримасу отец.

* * * * *

На обшарпанной ветрами и дождями лавочке, в круге солнечного света, пробивавшегося сквозь кроны древних тисов и вязов на просторном дворе церкви Святого Панкратия [43], отдыхал пожилой американец. Он сидел, ссутулившись, положив обе ладони на набалдашник зажатой между коленями палки и смежив веки, словно дремал.

Себастьян последовал за джентльменом сюда, на просторное кладбище в городском предместье, после разговора с его внучкой. Когда виконт присел на другой конец скамейки, мистер Уильям Франклин хмыкнул и произнес, даже не открывая глаз:

– Я догадывался, что вы снова придете.

Девлин окинул взглядом беспорядочное скопление старых, замшелых надгробий и просевших холмиков. Кладбище в действительности являлось объединением погостов двух церквей – Святого Джайлса и Святого Панкратия, которые, по мнению знатоков, принадлежали к старейшим храмам Англии.

– Вы сказали, что плыли на одном корабле с моим отцом, однако не сообщили, что на борту также находился брат епископа Лондонского.

Франклин открыл глаза:

– Тогда это не казалось важным. Разве я мог знать, что в крипте рядом с телом епископа обнаружат и тело сэра Нигеля?

– Никаких догадок, что делал старший Прескотт в подземелье?

– У меня? Никаких. Да и откуда?

Себастьян вгляделся в обвисшее, в красноватых прожилках лицо старика, изборожденное следами восьмидесяти с лишним лет радостей и горестей.

– Думаю, вы знаете больше, чем показываете.

При этих словах Франклин довольно хохотнул, колыхнув животом, выступающим под старомодным, в пятнах от табака жилетом. Порывшись в кармане, он выудил погнутую табакерку и щелкнул крышкой с отработанным изяществом записного франта.

– Как я понимаю, во время путешествия вы с сэром Нигелем ссорились?

– Конечно, ссорились. Баронет был груб и заносчив. Он ругался со всеми – и с вашим отцом в том числе.

– Из-за чего?

– В основном, по вопросам войны. Сэр Нигель настаивал на том, что единственной причиной, по которой королю не удалось подавить мятеж, был недостаток стойкой решимости у определенной части парламента. Был убежден, что долгосрочного ввода значительных армейских сил на территорию оказалось бы достаточно, дабы усмирить бунтовщиков раз и навсегда.

– А вы так не считали?

Поднося к носу понюшку, американец подался вперед. Его руки старчески подрагивали, усыпая табачной крошкой колени.

– В качестве наказания за решение оставаться верным своему королю, революционное правительство отняло у меня все. Дом. Имущество. Даже два года свободы. Думаете, мне не хотелось бы видеть, как преуспеет Британия в восстановлении контроля над колониями? Но то, чего человек желает, не всегда совпадает с тем, что он признает действительно осуществимым.