— Стойте, вот тут скала, она нас немного прикроет от дождя.

Все трое присели под скалой и стали ждать.

Младшему, Ахмету, надоело сидеть, он сказал:

— Я пойду. Чего трусить? До дому недалеко. Не хочу я здесь с вами мокнуть. Поужинаю и в сухой постели переночую.

— Не ходи — пропадёшь, — сказал старший.

— Я не трус, — сказал Ахмет и вышел из-под скалы.

Он смело зашагал по дороге — вода ему нипочём.

А вода уж ворочала камни и катила их вниз за собой. Камни догоняли и с разгону били Ахмета по ногам. Он пустился бежать.

Он хотел разглядеть впереди огонёк в доме, но дождь так лил, что ничего впереди не было видно.

«Не вернуться ли?» — подумал Ахмет. Но стыдно стало: похвастал — теперь засмеют его братья.

Тут сверкнула молния, и ударил такой гром, будто все горы треснули и повалились. Когда молния осветила, Ахмет не узнал, где он.

«Ой, кажется, я заблудился», — подумал Ахмет и испугался.

Ноги ему избило камнями, и он пошёл тише.

Он совсем тихонько ступал и боялся оступиться. Вдруг снова ударила молния, и Ахмет увидал, что прямо перед ним обрыв и чёрная пропасть.

Ахмет так и сел на землю от страха.

«Вот, — подумал Ахмет, — если б я ступил ещё шаг, я сорвался бы вниз и разбился б насмерть».

Теперь ему страшно стало и назад идти. А вдруг опять там обрыв и пропасть.

Он сидел на мокрой земле, и сверху лил на него холодный дождь.

Ахмет только думал:

«Хорошо, что я ещё один шаг не ступил: пропал бы я совсем».

А когда настало утро и прошла гроза, братья нашли Ахмета. Он сидел на краю пропасти и весь закоченел от холода.

Братья ему ничего не сказали, а подняли и повели домой.

Мама пошла на рынок, а мне сказала:

— Запрись на крючок и никого не пускай, а то, гляди, воры-разбойники придут.

Я не заперся, а как мама ушла, я взял мочалку, натрепал и подвязался — вышло, как борода.

Потом из печки уголь достал и себе усы под носом намазал. На голову я папину майку надел. Посмотрел в зеркало и вижу, что я стал очень страшный.

Тогда я поставил в сенях табурет. Перед табуретом поставил валенки, сам я надел папин тулуп, в руку я взял топор и влез на табурет.

Долго я ждал, вдруг слышу: мама идёт. Подёргала дверь, дверь и открылась. Как увидала, что такой большой да с топором, так и стала в дверях.

Я поднял руку с топором и сказал:

— Я разбойник.

Вдруг мама засмеялась и говорит:

— Не разбойник ты вовсе, а Сашка. — И столкнула меня с табуретки. — Фу, как перепугал!

А это она потому узнала, что у меня голос тонкий. Потом сказала, чтоб не смел больше, — всё-таки, значит, испугалась.

Один старик шёл ночью через лёд. И уж совсем подходил к берегу, как вдруг лёд подломился, и старик упал в воду. А у берега стоял пароход, и с парохода шла железная цепь в воду к якорю.

Старик добрался до цепи и стал по ней лезть. Вылез немного, устал и стал кричать: «Спасите!»

Матрос на пароходе услыхал, поглядел, — а на якорной цепи кто-то прицепился и кричит.

Матрос не стал долго думать, нашёл верёвку, схватил конец в зубы и полез по цепи вниз спасать старика.

— На, — говорит матрос, — верёвку, обвяжись, дедушка, я тебя вытяну.

А дедушка говорит:

— Нельзя меня тянуть: у меня борода к железу примёрзла.

Матрос достал нож.

— Отрежь, — говорит, — дед, бороду.

— Нет, — говорит дед. — Как же мне без бороды?

— Не до весны же ты на бороде висеть будешь, — сказал матрос, отхватил ножом бороду, обвязал старика и вытянул его на верёвке.

Потом матрос привёл его в тёплую каюту и говорит:

— Раздевайся, дедушка, да ложись в постель, а я тебе чаю согрею.

— Какой чай, — говорит дед, — коли без бороды я теперь. — И заплакал.

— Смешной ты, дед, — сказал матрос. — Чуть было совсем ты не пропал, а чего бороды жалеть, коли она вырастет.

Стащил с себя старик мокрую одёжу и лёг в тёплую постель.

А наутро сказал матросу:

— Твоя правда: вырастет борода, а без тебя бы я пропал.

Я шёл по берегу и смотрел, как плотники строят пристань. Большущие брёвна плавали в воде плотно одно к одному. Их доставали из воды и забивали в дно, так что из воды торчал целый забор из брёвен. Вдруг мне показалось, что там, где плавали сваи, что-то мелькнуло. Я не знал что, а побежал туда. Я не спускал глаз с этого места и бежал со всей силы.

А сбоку я увидал краем глаза: как раз туда бежит телеграфист. Бежит со всех ног и держится за живот. У него на поясе была сумка с телеграммами, и он боялся, что они выпадут.

Телеграфист тоже смотрел в то место, куда глядел и я. Земля там осыпью спускалась к воде, а на воде плавали сваи — плотно, как плот. Телеграфист мне ни слова не сказал, а только ткнул пальцем, укрепился ногами на осыпи и протянул руку. Я тоже ни слова не сказал, а взял крепко телеграфиста за руку, а сам лёг на сваи и просунул руку между ними — в том самом месте, куда мы оба глядели, не сводя глаз.

Я стал шарить рукой в воде. И вдруг маленькие пальчики попались мне и крепко вцепились в мою руку. Я ухватился тоже. И тут же телеграфист потянул меня на берег. Сваи разошлись, и вслед за моей рукой вылезла маленькая рука, а за ней голова, и мы вытащили мальчика. Он был рыжий, лет семи. Он мигал глазами и ничего не говорил. Подошли плотники. Один взял мальчика, поднял и потряс над землёй. У мальчика вылилась вода из рта. Его поставили на ноги и спросили: как он утонул? Мальчик сказал, что хотел по сваям пройти, а они под ногами разошлись, и он провалился с головой между ними. А потом сошлись над ним, как потолок. И сейчас же заплакал:

— А где моя шапка? Где удочка! Я без шапки домой не пойду.

Все стали смеяться: скажи спасибо, что жив остался, а ты о шапке плачешь.

Я нашёл его удочку и стал в воде искать его шапку. Зацепил и вытащил. Но это был старый лапоть. Потом ещё раз зацепил, и это была мокрая фуражка. Мальчик стал её жалеть, что она мокрая. Я пошёл. А когда оглянулся, мальчик всё держал фуражку и плакал.

Телеграфист махнул рукой, посмотрел, тут ли телеграммы, и поспешил прочь.

У одного дяденьки была гармонь. Он на ней очень хорошо играл, и я приходил слушать. Он её прятал и никому не давал. Гармонь была очень хорошая, и он боялся, чтобы не сломали. А мне очень хотелось попробовать.

Вот раз пришёл я, когда дяденька обедал. Он кончил есть, а я стал просить, чтоб сыграл. А он сказал:

— Какая игра! Мне спать охота.

Я стал просить и даже заплакал. Тогда дяденька сказал:

— Ну ладно, разве немножко.

И достал из сундука гармонь. Немножко поиграл, положил гармонь на стол, а сам тут на лавке и заснул.

Я подумал: «Вот когда мне счастье пришло. Тихонько возьму гармонь и на дворе попробую».

Я приловчился, ухватил гармонь за ручку и потянул. А она как рявкнет на все голоса, как живая. Я с испугу и руку отдёрнул. Тут дяденька вскочил.

— Ты, — говорит, — это что же!

И ко мне, да меня за руку.

Тут я заплакал и сказал всю правду.

— Ну, — сказал дяденька, — не реви: коли у тебя такая охота, приходи, я тебя учить буду.

Я приходил, а дяденька мне показывал, как играть. Я научился и теперь очень хорошо играю.

Петя с мамой и с сестрами жил на верхнем этаже, а в нижнем этаже жил учитель. Вот раз мама пошла с девочками купаться. А Петя остался один стеречь квартиру.