Джулиана одиноко стояла у туалетного столика в своей спальне. В дрожащих руках она держала шкатулку с письмами, которые написала своей покойной бабушке, а на постели рядом с ней лежали полученные сегодня рождественские подарки.

Ники и его родители не пожалели денег, хотя подарки Ники были совершенно безликие, сделанные явно для видимости. Подарки для родителей, которые он приготовил не только от себя, но и от имени Джулианы, были совсем другие. А когда Ники открывал свои подарки, он не нашел там ничего от Джулианы, но тут же объяснил родителям, что, мол, она вручит ему свой подарок позже. И даже подчеркнул с улыбкой, что она непременно хотела сделать это наедине.

На самом же деле Джулиана не подарила ничего и никому — ей просто нечего было дарить… Нечего, если не считать того, что было в этой шкатулке. Она должна подарить это Ники. За прошедшую неделю она столько раз слышала это обращенное к нему «Ники», что невольно стала и в мыслях называть его так. И она сделала, кажется, все возможное и невозможное, чтобы он лучше узнал ее и чтобы показаться перед ним в другом свете. Она отчаянно старалась ему понравиться, часами изобретала необыкновенные прически и тщательно обдумывала свои туалеты.

Было несколько моментов, когда, встретившись с ним взглядом, она замечала, что он… смотрел на нее так же, как тогда… в ту ужасную ночь сто лет назад будто хотел поцеловать.

Джулиана поняла, что любит его — это стало ей окончательно ясно после проведенной вместе с ним чудесной, веселой и мучительной рождественской недели.

Она узнала и кое-что другое, и это заставило ее сделать еще одну попытку наладить их отношения. Во-первых, и это самое главное, судя по рассказам матери, Ники любит детей и обожает своих племянниц. Мать рассказывала, что он хочет детей. И сама она тоже страстно хотела иметь внука, чтобы он стал продолжателем их рода. Но при теперешних отношениях между ними это совершенно невозможно — и все из-за нее, Джулианы. Именно она виновна во всем этом кошмаре, и если бы был хоть какой-то способ исправить существующее положение вещей — она пошла бы на все. Скандал с разводом лег бы позором не только на Джулиану, но и на всю семью. А кроме того, за последние пятьдесят лет можно было пересчитать по пальцам случаи, когда иск о разводе был удовлетворен, так что они обречены на этот брак до конца своей жизни.

Их ждет пустая жизнь, без детей, если она не попытается что-то изменить, и оставалось лишь одно средство, которое Джулиана еще не испробовала. Она не показала ему письма. Они были единственным доказательством, способным убедить Ники, что она не собиралась подстерегать его на маскараде и расставлять ловушки, чтобы вынудить жениться.

Было, правда, одно обстоятельство: она не могла представить ему свидетельства своей невиновности, не раскрыв при этом все свои секреты… кто она и кем хочет стать, — свой внутренний мир, потаенные мечты и желания. Все это было там, в письмах, и если он прочтет их, она предстанет перед ним еще более незащищенной и уязвимой, чем прежде.

Было раннее утро, и она слышала, как Ники ходит в соседней комнате.

Мысленно вознеся к Богу страстную молитву, Джулиана подошла к двери, соединяющей обе спальни, и постучала.

Ники быстро открыл, но при взгляде на то, как она была одета, первым его желанием было сразу же захлопнуть перед ее носом дверь. В наброшенном на плечи темно-вишневом бархатном пеньюаре, открывающем точеную шею, с золотым каскадом волос, падающим на плечи, Джулиана Скеффингтон Дю Билль была просто неотразима.

— В чем дело? — резко спросил он, отступая на шаг.

— Я… я должна кое-что .. отдать вам, — сказала она, приближаясь к нему в своем ореоле блестящих волос, сверкая ослепительной белизной кожи и переливающегося бархата. — Вот, возьмите.

Ники взглянул вначале на нее, а потом на то, что она ему протягивала.

— Что это?

— Возьмите это, пожалуйста, прошу вас.

— Почему, черт возьми, я должен это брать? — Потому что это подарок. Мой рождественский подарок вам.

— Я не хочу от вас никаких подарков, Джулиана.

— Но ведь вы хотите иметь детей — я знаю! — сказала она, сама не менее его взволнованная тем, что решилась произнести это вслух.

— Хочу, но я не желаю иметь их от вас, — ответил он с презрением.

Она побледнела, но мужественно продолжала:

— Но ведь все другие будут считаться незаконными.

— Я смогу узаконить их потом. А теперь уходите!

— Будьте вы прокляты!.. — вырвалось у нее. Она швырнула на стол перед диваном коробку, в которой несла ему свое сердце и свою душу. — Я не собиралась ловить вас на маскараде! Когда я попросила вас погубить мою репутацию, я думала, что передо мной совсем не вы.

Ленивая насмешливая улыбка, как шрам, исказила его угрюмое лицо.

— Во-от как? — медленно и язвительно протянул он. — Так за кого же вы меня приняли?

— За Бога! — со слезами в голосе воскликнула Джулиана, сгорая от обиды и стыда, и в отчаянии топнула ногой. — Да, я молилась перед этим и подумала, что это сам Бог явился ко мне! Почитайте мои письма — я писала их своей бабушке.

Мама прислала их мне сюда.

Она резко повернулась и выбежала из комнаты. Даже не взглянув на коробку с письмами, он налил себе выпить, уселся на диван и взял в руки книгу, которую бросил туда, когда постучала Джулиана. Он открыл книгу на первой странице, потом посмотрел на коробку. Интересно, что за уловку придумала на этот раз его умная и изобретательная молодая жена? Он решил прочитать только одно из писем.

То, что лежало наверху, было датировано прошлой весной, и он понял, что Джулиана предлагала ему начать именно с него, хотя он в то время еще и в глаза ее не видел и не знал о ее существовании.

"Дорогая бабушка!

Сегодня я встретила в парке одного человека и попала в такое глупое положение, что просто стыдно об этом вспоминать. Про лондонских мужчин ходит столько легенд, какие они умники и красавцы, а когда сталкиваешься с ними сплошное разочарование! И вдруг сегодня я увидела Николаса Дю Вилля… Бабушка, он такой красивый… такой красивый… Суровый, невозмутимый, по крайней мере внешне. Правда, мне показалось, что он рассмеялся тому, что я сказала, уходя. И если это так, то он совсем не такой уж суровый, просто немного осторожный…"

Через два часа из камина вывалилось прогоревшее бревно и рассыпалось снопом оранжевых искр, и как раз в это время Ники закончил читать и отложил в сторону последнее письмо. Потом он взял одно из писем, перечитанное им уже дважды, и вновь прочел строки, от которых в душе его поднялось отвращение к самому себе.

«Я знаю, бабушка, как тебе за меня стыдно. Я ведь только хотела протанцевать с ним три танца, чтобы сэр Фрэнсис забрал назад свое предложение… Я знала, что не нужно было позволять ему целовать меня, я знала это, но, бабушка, если бы тебе хоть раз пришлось поцеловаться с Николасом Дю Виллем — ты поняла бы меня! Если бы ты увидела его улыбку и услышала его смех ты бы поняла. Я так хочу опять увидеть его улыбку и услышать его смех! О, как я мечтаю исправить свою ошибку! Я так страстно и безнадежно жажду этого, стремлюсь к нему, хочу его, хочу и снова хочу. И все плачу и плачу…»

Сидя на краешке подоконника, Джулиана не мигая смотрела в морозную ночь.

Она крепко обхватила плечи руками, будто это могло спасти от холода, который с каждой минутой ожидания все глубже проникал в ее сердце. Подняв руку к заиндевевшему стеклу, она начертила пальцем круг, а потом другой — внутри первого. Когда она принялась за третий, в центре круга показалось отражение мужчины — в рубашке с расстегнутым воротом, руки в карманах брюк. Он приближался к ней, и сердце Джулианы сильно и мучительно забилось.

Он подошел к ней сзади совсем близко, и Джулиана молча ждала, пытаясь разглядеть отражение его лица в окне, потому что боялась того, что должна была сейчас увидеть… или не увидеть, если бы повернулась и прямо посмотрела ему в лицо.