В отличие от него сидевшая напротив женщина чувствовала себя так, словно ее заживо пожирает великан-людоед. Как будто она сама – главное угощение сегодняшнего обеда, а не суп, который подала служанка. Князь уставился на нее как завороженный. Он весь день таращит на нее глаза, пытаясь то невзначай коснуться ее руки, то хватая ее за локоть, то прижимая в углу. Луиза прекрасно понимала, что напротив нее сидит мужчина с грандиозными планами на предстоящий медовый месяц. Сладострастное выражение не покидало его неприятное лицо.

Вид этого лица, находившегося так близко от нее, и осознание неизбежности того, что должно было произойти позднее, ночью, внезапно наполнили Луизу таким ужасом, что у нее чуть волосы не встали дыбом. Ей с трудом удавалось заставить себя изредка бросать на мужа мимолетные взгляды.

– Может, хочешь выпить вина? – спросил он.

Она не смотрела на него в этот момент, и поэтому внимание ее невольно привлек звук его голоса. «Хочешь выпить шампанского?» Луиза резко подняла на него глаза.

– Хочешь выпить вина? – повторил он.

Ошеломленно уставившись на него, она отрицательно покачала головой.

На его необычном лице отразилось разочарование. Шарль отставил бутылку.

Вино, не шампанское, поправила она себя. Нет, все по-другому. Он произнес эту фразу спокойно, на французском. И все же что-то… может быть, его тон… в его словах и манере говорить было что-то неуловимое, от чего у нее отчаянно забилось сердце. Потому что Шарль – ее Шарль – внезапно возник перед ней в сумерках, как тогда днем в оливковой роще. Но сейчас это видение показалось ей еще более отчетливым. У нее чуть душа не ушла в пятки – такое ощущение, что она встретилась с призраком, восставшим из могилы.

Луиза во все глаза смотрела на человека, который был так не похож на ее красивого обольстительного араба, но который каким-то образом напомнил ей его с такой силой, что у нее пропал дар речи. Голос, голос ее мужа – вот в чем дело. У них похожи голоса. Ее муж и любовник примерно одного роста. Они оба занимаются производством духов и оба пользуются одним и тем же ароматным мылом или туалетной водой с особенным запахом, не слишком распространенным, но приятным, хотя арабская версия ей нравилась больше.

Удивительно, как, оказывается, много общего у этих двух людей и сколько явных различий.

Ее паша был уверенным, даже чересчур уверенным в себе мужчиной. А этот человек, сидящий напротив нее, вел себя нерешительно. Она знала, что ее поведение постоянно сбивает его с толку. Ею снова овладел гнев – как тогда, под оливами. «Шарль. Я хочу моего Шарля, и только его. Этот Шарль мне не нужен».

Она тосковала по человеку, который мог одним движением подхватить ее на руки или, смеясь и прижимая ее к себе, как обезьянку, повалиться с ней на постель. Ее обольстительный, пылкий возлюбленный с корабля. Но теперь она во власти осторожного, чересчур предупредительного мужа, который следует за ней неотступно своей хромающей походкой Мефистофеля.

Тот Шарль был земным существом. Решительным и бесстрашным. Она соскучилась по его смеху. А этот человек редко улыбается. Он чаще выглядит смущенным или раздраженным.

Ее Шарль не боялся ее красоты и не особенно восхищался ею. А здесь, во Франции, – принимая во внимание обстоятельства, ускорившие их свадьбу, – она бы никогда не стала женой Шарля д'Аркура, если бы не была красавицей. Хромой князь без ума от красивых женщин. Это-то все и объясняет. Он, наверное, был не прочь жениться на очаровательной прелестнице.

Шарль с корабля знал, как ее увлечь. Ее красота была для него игрой. И он умел играть. С ним было не так-то легко ладить. Он был умен, добр. И красив…

Луиза взяла ложку, слегка звякнув ею о край фарфоровой тарелки, и посмотрела на человека, сидящего напротив. Нет, он совсем не красив, но у него необычное лицо – оно приковывает взгляд. Луизе хотелось прищурить глаза, чуть склонив голову, и вдоволь насмотреться на него, дабы удовлетворить нездоровый интерес к его уродству, в то же время испытывая смущение от собственной бестактности.

Луиза не могла себе этого позволить и потому решила и дальше бросать на него взгляды украдкой. Она поняла: главное, что отличает этих двух людей, – это то, как она ощущает себя в их присутствии. Сегодня вечером Луиза чувствовала себя неуверенно, неуютно, и смятение заставляло ее вести себя неподобающим образом – как злобную мегеру, если не сказать хуже. Она напоминает дикую волчицу по истечении брачного периода, которая готова огрызаться на всех, кто дерзнет к ней приблизиться. Закрытая, неприступная – а ей так хотелось снова стать открытой и искренней. Шарль говорил о ней, что она искренняя, открытая, умная, великодушная. Милая.

Она не понимала, что такого он нашел в ней, но стремилась всей душой к тому, чтобы стать действительно милой, доброй и сострадательной. Никто раньше ее так не называл, и все же что-то ведь побудило ее пашу назвать ее именно так.

Луиза знала, что умна. Это можно было считать скорее недостатком, чем достоинством. Значит, к последним относятся только искренность, открытость и великодушие. Итак, может ли она со всей искренностью объяснить, что с ней происходит сейчас? Почему она испытывает неловкость и смущение? Почему так не похожа на ту новую себя, какой она была на корабле? Сегодня вечером ей особенно хотелось исповедаться в темноте перед своим возлюбленным пастырем, рассказать ему обо всех своих печалях, тревогах, спросить его совета. Возлюбленный, ее друг и духовник – может, он помог бы ей взглянуть на ее страхи со стороны, и она посмеялась бы вместе с ним. Ее ведь беспокоит только одно – сегодня ночью она должна отдаться этому человеку.

«Отдать себя». Мысленно произнеся эту фразу, Луиза невольно содрогнулась. Эгоистка, а еще называет себя великодушной. Она ничего не хочет отдавать, она хочет только брать, владеть, окруженная заботливым вниманием князя. Она чувствует себя обделенной и покинутой. Одна, снова одна. Никто ее не понимает… Одиночество сделало ее несчастной, раздражительной и мелочной.

Луиза зачерпнула ложкой суп и усилием воли заставила себя сказать что-нибудь.

– Прекрасная погода, – пробормотала она. Князь удивленно посмотрел на нее – он не ожидал, что она затронет такую избитую тему, – потом кивнул:

– Да. У нас тут целый год великолепная погода, хотя осенью бывают дожди, обильные, но непродолжительные. В прошлом году дождь затопил поля роз, и посадки погибли.

– Неужели?

– Да.

В голове у нее было пусто.

«Ну конечно, – думала она. – Знаменитое солнце Ривьеры. Прекрасная погода круглый год, лишь изредка небольшой дождь. Нечего сказать, удачный выбор темы для разговора».

Луиза попыталась выразить удовольствие по поводу великолепного обеда в приятной обстановке – она обожала изысканные блюда. Князю этот обед дорого обошелся.

– Это восхитительно, – сказала она, поднося ко рту очередную ложку супа – или того, что считала супом.

В ответ Шарль произнес название какой-то рыбы – во всяком случае, она посчитала, что это рыба. Из всех французских названий рыб, почерпнутых из учебника, она помнила только окуня.

«Почему я обязана чувствовать себя благодарной?» – внезапно подумала Луиза. Своей добротой он преследует определенную цель. Этот любезный джентльмен намерен уложить ее в постель сытой и довольной жизнью – вот почему он так заботится о ней. И при мысли о постели ее охватила паника. Луиза попыталась взять себя в руки. Князь обязан проявить деликатность в таком щекотливом вопросе. Она может рассчитывать на его такт и понимание. По крайней мере она на это надеялась. Кроме того, когда они погасят свет, может быть, все это не покажется ей таким отвратительным, а будет больше похоже на то, что она…

Луиза похолодела при этой мысли, застыв с кусочком хлеба в пальцах. Бедняга князь ни за что не сравнится с ее возлюбленным. А что самое главное, она и не хотела их сравнивать.

Признавшись себе в этом, она испытала невероятное облегчение. О да, говорила себе Луиза, решительно посыпая поджаренный хлеб французской приправой, поданной к супу. Она не хочет Шарля д'Аркура. И все стало на свои места: муж он ей или нет, но она не намерена отдавать свое тело другому. Она слишком высоко себя ценит, чтобы уступить ему хотя бы эту ночь.