— С таким же успехом можешь о стену лбом побиться. Поверь мне, он уже в стельку пьян и валяется у своей бабы…

В дверь постучали, вежливо, но решительно.

Лайго встал, звякнув железом, отпер засов. На пороге мялся Заноза.

— Вы это… благородные сэны… слышь, Чума… там их лордское высочество праздновать затеяло.

Чума выматерился себе под нос.

— Приглашает вас, гневается, — гнул свое разбойник. — Отчего мол, нету на пиру. Солонины бочонок открыть велели и вот еще вина, которое у купцов зимой взяли. Ты его еще на лечение себе отложил…

Найл поднял бровь. От Занозы ощутимо несло дорогим хесером.

— Лайго, помоги подняться, — мрачно сказал Чума. — Пойдем, поздравим наше блядское высочество с великой победой.

— Сэн Расон…

— Да-да, знаю, ты ему служишь, не мне. Но надо втемяшить в смазливую башку хотя бы начатки плана. Может, пока пьян, легче пойдет.

Лайго молча поднял увечного рыцаря на ноги и подставил плечо.

Зеленое свечение ширилось, разрасталось, а потом воздух вокруг и даже падающий снег засияли зеленым. Светился туман, фосфоресцирующее облако, окутанное перистым покрывалом парящих снежинок, темных на фоне сияния. Снежинки уже не долетали до земли, и под ногами чавкали лужи.

Дохнуло теплом, сладковатым запахом цветения и тлена. Сияние приняло Котю как парная вода, и сомкнулось за спиной Радо, отделив их от холодной ночи на пороге зимы.

Тальен тихонько присвистнул.

— Да тут прямо лето. Курорт.

— Ку… что?

— Место для отдыха нобилей. В приятной местности. Для поправки здоровья. Когда-то многие южные города были драконидскими курортами. Аметист, например. Альта Марея.

— Где это?

— Ох, Котя. Потом расскажу.

Тальен вертел головой. Разглядеть можно было лишь небольшой пятачок под ногами, кочки с бурой, но живой травой, пятна разноцветного мха, желтенькие цветы, похожие на гусиный лук. Жидкую грязь покрывали пурпурные полосы и пятна золотистой охры — то ли пыльца, то ли цветущая плесень.

— Дядь предупреждал, змеюк тут много. Смотрите в оба, благородный сэн.

— Смотрю, смотрю… Где чудь ваша? Попрятались, что ли?

— Мож, и попрятались. Подглядывают втихую, небось.

— У-ух! Грязь-то теплая! Сквозь сапоги чувствую…

Котя тоже чуяла, как потихоньку отмерзают ноги в промокших сапогах, как отпускает стиснутые на слеге пальцы. Тепло благодатно, особенно для усталого и намерзшегося в снегу. Вот так и вентискина мать, бедная женщина, легла на теплый мох. И больше уже не встала. Спать в Чаруси нельзя, не вернешься.

А он тут жил столько лет. По этим мхам ходил, этим воздухом дышал. Тяжелый между прочим, воздух-то. Отравный. Подышишь лишку — внутри и захлюпает, как у батьки хлюпало.

— Ого, какие штуковины тут растут!

— Не троньте, добрый сэн, почем знать, мож ядовитые!

— Ясно, ядовитые. Такая хренотень не может не быть ядовитой.

Штуковин тут росла целая полянка. Беловатые фунтики в багрово-черных прожилках, будто свернутые из крыльев гигантских бабочек, каждый с цветком-бабочкой на гибком стебельке. Тальен прошелся по фунтикам концом слеги — трррр! Хлоп-хлоп-хлоп! — в ответ цветы захлопнулись, словно крышки кувшинов, явив бурые шипастые изнанки.

— Хищ-щ-щники! — непонятно чему обрадовался Тальен.

— Змеюка ползет! — Котя взяла наизготовку шест.

— Гусеница, — успокоил ее рыцарь. — Корова какая! Кто ж из нее выведется?

Зеленая гусеница величиной с руку несла на заду рог с красными флажком и пару нарисованных глаз. В три приема перевалив через кочку, она ляпнулась в багряную грязь и медленно затонула. Флажок некоторое время торчал из грязи, но затем утянулся и он.

— Гусеница, змеюка, — проворчала Котя, сурово всматриваясь в зелень. — Один черт…

Зелень тут, правда, была все больше бурая, лиловая или пурпурная. Крупные листья, цельные или прихотливо изрезанные, петлистые стебли, воздушные корни. Цветы, один другого удивительней. Все покрывала водяная пленка или капли росы.

— Ау! — Тальен сложил ладони рупором. — Есть тут кто? Вылезайте! Чудь-чудь-чудь! Цыпа-цыпа!

Голос увяз в тумане. С листьев и травинок беззвучно капала вода. Кочки и мшистые гребешки разделяли озерца разноцветной жижи, в свою очередь расчерченные ручьями чистой воды. Кое-где торчали спины камней — таких же окатанных и круглых, как у Жабьей Горки. Виднелись желтые и белые намывы песка.

Пейзаж не складывался. Отдельные картинки на пару мгновений всплывали в опалесцирующем тумане и погружались в него, сменяясь другими. Небо над головой замыкалось тесной млечно-зеленой сферой. Воздух, влажный даже наощупь, походил на пар.

— Жарко… — Радо стянул с плеч промокший, облепленный грязью плащ. — Баня натуральная. Термы. Я ж говорю — курорт. — Он принюхался. — Тут просто обязано пахнуть тухлыми яйцами.

Пахло немногим лучше. От грозди коричневых то ли плодов, то ли бутонов одуряющее несло забродившим солодом. От огромного цветка, похожего на ободранную тушу с раскрытым веером ребер, разило сырым мясом. Синевато-сизые ленты внутренностей вдруг ожили, зашипели и превратились в плоскую, как пустой рукав, змею.

Котя тихо взвизгнула, отскочила, замахнувшись шестом. Тальен выхватил меч.

Но змея не бросилась, и рубить он не стал. Обошли осторожно.

— О! — Воскликнул Радо, приподнимая слегой темную облиственную плеть. — Виноградные улитки! Здоровенные! Жаль, нет хесера или хотя бы лимончика. Коть, может, поищем какую-нибудь фруктину? Не все же здесь ядовитое?

Он приподнял другую плеть — под ней пряталось семейство бледных светящихся личинок.

Котя замотала головой.

— Ой, нет, добрый сэн, нельзя тут ни есть, ни пить! И спать тут нельзя! Это ж чудья страна, поел-попил — назад не пришел!

— Да ну, глупости.

— Вот вам святой знак! — Девушка истово осенила себя сантигвардой и, на всякий случай, обмахнулась большим пальцем от нечистой силы. — Ничего тут без спросу брать нельзя!

— И купаться нельзя?

— Нельзя!

Радо вздохнул, пробурчал что-то под нос. Они прошли мимо большого, по плечо рыцарю, то ли гриба, то ли цветка, похожего на замысловатую птичью клетку. В клетке роились сверкающие мошки… или искорки… или споры. Меж двух камней тянулись и колыхались туманные пряди. Тальен, опершись на слегу, перескочил ручей.

— Даже тут?

Песчаный намыв обнимал небольшую заводь, такую прозрачную, что можно было пересчитать все пестрые галечки на дне. Под высоким камнем бурлило, вспучивался пенный горб, от него разбегались пузыри и мелкие волны. Чуть дальше, теряясь в мареве, меж плоских листьев качались крупные розовые цветы, похожие на кувшинки. Над поверхностью озерца, словно волосы русалки, вились и стелились туманные нити. Сонно, едва слышно журчала вода.

— Умыться, наверно, можно… — Котя нерешительно огляделась. С изогнутых травинок, просверкивая, падали капли. На теплом камне сидела ящерка — бронзовая, разрисованная алым крапом, как дорогая игрушка. — Если не глотать…

Тальен воткнул меч в песок и решительно взялся за пряжку пояса.

— Добрый сэн!

— Коть, хорош меня уже добрым сэном прикладывать. Какой я к демонам добрый. Зови по простому, Радо.

Рыцарь глубоко вдохнул горячий влажный воздух, и даже зажмурился от удовольствия. — Когда мы отсюда выберемся, если выберемся, я все прокляну, ясное дело. Но больше месяца без горячей воды — ты и представить себе не можешь, как это ужасно…

Котя подумала, что прекрасно представляет, но промолчала.

Радо вытряхнулся из кольчуги, стащил стеганку, рубаху, швырнул все в кучу.

— Промокнет! — пискнула Котя.

— Оно и так уже все мокрое, — он повернулся, подозрительно вглядываясь в чистую, как дождевая, воду.

Котя украдкой глянула на широкую незагорелую спину, удивленно вздохнула — прямо по коже, переплетаясь и свиваясь, как змеи, ползли алые и багряные полосы, словно кто-то исхлестал рыцарскую спину смоченной в краске многохвостой плетью.