За что оказан был такой почет этой недолгой, в общем-то, и довольно глухой дороге, Мирко понять не мог, да и Юкка не объяснил. Кто сделал это – полешуки, мякши или их предки еще в годы странствий, когда были совсем другие племена и народы, о которых память ничего не удержала, – догадаться было невозможно. Любой камень покажется древним старцем, если полежит год-два под открытым небом. В Арголиде, правда, умели обрабатывать камень так, что он был гладким и блестел, не то что годы – века, но разве видела та полуденная земля северные ветры, дожди, зимы, снега и летнюю жару? Однако камни кто-то поставил, и сделал это не просто так. Тут одного чудака-Антеро с его знаком на гранитной стене, пожалуй, не хватило бы: требовался упорный, точный, мастеровитый труд. То ли дорога эта была чем-то опасна, то ли священна. Загадку эту мог разрешить, впрочем, тот самый колдун, живущий на острове посередь Смолинки. «Неужто отшельник, который с богами разговаривает в уединении, мог поселиться на таком людном пути? – подумал мякша. – А коли не мог, значит, не может дорога вывести прямиком на этот островок. Тогда по какой же верной примете туда выйти?» Дорога была столь обычна, что в приметы никак не годилась. Значит, идти к колдуну оставалось вслед за камнями, которые должны были где-то свернуть с пути, который они стерегли. «А зачем Юкке знать про колдуна, что в такой дали от Сааримяки живет? – подумал Мирко. – Видать, ходил он к нему, и не раз. Уж не игре ли на кантеле да песенному слову старик его обучал? Если так, действительно этот кудесник мудрый. Может, он и знает что про богиню древнюю, про знак, про земли за Камнем, про дядину веру? А может, ему о Риите поведать? Ведь он трепать-то всякому не станет, а то совет нужный даст?»

Мысли о Риите не покидали Мирко ни на мгновение, то отступая перед неизбежными заботами, то вновь влетая ярким жгучим огнем из черных колодцев раздумий. И звучали волшебным серебряным колокольчиком последние ее слова: «Ничего-то ты не понял! Жди!» Только грустно звенел этот колокольчик и хоть звал за собой, непонятно было, как же к нему дойти.

А дорога вилась, уходя все дальше от освещенного солнцем гребня. Свежее дыхание обильной листвы гасило жар, цвет мягких зеленых ладоней приглушал ослепительность безоблачного дня, их шелест скрашивал одиночество: Мирко был не один – рядом шли кони и веселый Пори, да еще непрестанное бормотание листвы заполняло немоту окружающего пространства, в отличие от величественных, но по-царски молчаливых елей и сосен.

Позади осталась, наверно, уже середина пути, когда на новом повороте не оказалось знакомого камня. Мирко на всякий случай пустил коня крупной рысью, чтобы побыстрее добраться до следующего поворота. Если уж и там камня не окажется, нужно будет возвращаться и искать, где свернуть с наезженной дороги. Валуна там, где ему надлежало быть, конечно, не оказалось. Мирко был раздосадован тем, что потерял время. Белый покосился на седока недоуменно, но послушно затрусил обратно, а Пори, видно, и вовсе решил, что хозяин надумал-таки воротиться в Сааримяки, и радовался от души. У первого поворота, где не встретился камень, Мирко спешился и пошел по краю зарослей. Жимолость, калина и ольха тесно переплетались, и казалось, в этой живой стене если и был когда-нибудь ход, то ныне он прочно зарос. Сквозь зелень решительно ничего не было видно ни с земли, ни с седла, и мякша уже не чаял обнаружить хоть какую-нибудь зацепку. «И что Юкка ничего не растолковал? Ведь нет здесь вехи!» – как вдруг прямо под ногами оказалась квадратная плешина черной, еще свежей земли, обрамленной осокой, как это бывает у камня. Камень здесь, лежал несомненно, и совсем недавно, не более недели назад. Кто и как, да и зачем своротил с насиженного места древний знак, Мирко понять не мог. Неужто купец какой жадный придумал прихватить с собой диковину, чтобы в городе поставить во дворе и радоваться? А может, хотел таким путем отвадить от дома беду?

Но рассуждать над этим было некогда – теперь надо искать путь сквозь заросли кустов. Напротив того места, где был камень, в сплошную мелколиственную поросль неведомо как попал куст тальника. Мирко приподнял склонившуюся ветвь и скользнул под сень листвы. Послушные приказу кони остались стоять как вкопанные, но любопытный Пори, конечно, полез вслед за хозяином. Здесь, в лесу, сразу стало прохладно и даже потянуло прелью. Склон почти сразу спускался в овраг, который дорога и считала своей излучиной. Спуск зарос непроходимыми колючими кустами, но тут же начинались старые, выщербленные, но широкие и прочные, выложенные из известняковых плит, ступени. Чуть слева кусты были обломаны, как будто вниз скатилось что-то тяжелое. Спустившись на несколько шагов, Мирко увидел, что еще дальше внизу к стволу рябины приткнулся камень-примета. Это, видно, и был тот самый страж лестницы, вывороченный и сброшенный под откос, да не докатившийся до низу. Мирко прошел по лестнице еще чуть вниз, и решил, что вполне можно провести здесь и коней. Трудно, понятно, было поверить, что сход строили нарочно для этого колдуна, как бы умен и знаменит он ни был, но коли уж явилась надобность в этих ступенях, то вряд стали бы класть такие широкие только для пешего.

Пори и здесь опередил человека, чтобы, в случае чего, предупредить об опасности, но, видя, как Мирко поднимается обратно, поспешил за ним. Кони за это время, считай, с места не двинулись, благо ничто их не беспокоило: переступали себе с ноги на ногу, выискивая особо лакомые, по их разумению, пучки травы. Мирко повел Белого вниз, и конь легко раздвинул сильной грудью ивовый куст, но, очутившись перед ступенями, замешкался, затоптался, не совсем понимая, что же такое ему предлагают сделать. Послушание и доверие, однако, взяли верх над страхом, и, ободренный ласковой хозяйской рукой, потрепавшей его по крепкой шее, Белый двинулся по ступеням. Копыта впервые, верно, за долгое время застучали по этим плитам. Вороной и гнедой в сопровождении Пори, всем видом своим показывавшего, что это немалая его заслуга, ни мгновения не колеблясь, пошли за вожаком.

Ступени не были ни мокрыми, ни скользкими, и умные животные быстро приноровились ступать по ним, не раздумывая над каждым шагом. И хотя время, погода и, в первую очередь, растения крошили мягкий податливый известняк, все же кое-где было видно, как чья-то заботливая рука обрубила цепкое зеленое щупальце, подлатала раствором выщербину, выровняла осыпавшуюся почву. Значит, то ли сам колдун выбирался иногда со своего острова обиходить единственный путь, ведущий к нему с севера, то ли его навещал кто и заодно подновлял ступени. Да не был ли этим кем-то сам Юкка Виипунен? А может, и колдун Калеви знал дорогу через вододерж, да и некоторые другие в Сааримяки. В таком большом селе всяко отыскалось бы поболее двух человек, чтобы не полениться отправиться и за два перехода к столь уважаемому отшельнику. Однако же камень кто-то своротил, и сделал это со злобой. Ступени кончились неожиданно, выведя мякшу на сухое песчаное дно ложбины. По весне здесь, верно, бежала бурная талая вода – она и вымыла отсюда весь жирный лиственный перегной, оставив только песок да галечник. Зато по обеим сторонам круто вверх уходили откосы, оплетенные зеленью так, что отважившийся подняться по ним полдня бы прорубал себе дорогу.

Дальше идти было легко, можно было бы даже и снова сесть на Белого, но Мирко не хотел лишний раз нагружать коня. Он привык к долгим пешим переходам, а коня представлял себе не иначе, как в просторном поле или на голом холме. Всякие осыпи, лестницы, скалистые подъемы и спуски, казалось Мирко, таили опасность для лошадей в виде сломанной ноги, падения, оскальзывания или еще чего-нибудь подобного. На этом спуске, конечно, бояться было нечего, но мякша упорно хотел следовать своей примете: отступишь шаг – как на болотной тропе, – и тут же случится гадость, а потом пенять можно только на себя.

Спуск шел все более полого, уже галька не сыпалась вниз, потревоженная конским копытом, а только скрипела, уже чистый песок уступал место надвигавшимся кустам и травам, цепко хватавшимся за каждый комок земли, укрепляя стены ложбины. Сама ложбина, поначалу более походившая на овраг, теперь раздалась в стороны, стало как-то посветлее. Проезжая дорога теперь осталась далеко позади и вверху. Еще в Холминках, обсуждая с отцом и дядей предстоящий путь, они решили не идти на поводу у проторенных дорог. Такая дорога хороша для тяжелого многочисленного обоза, но не для одинокого путника. Страшны ему не только разбойные люди, но и сами купцы, среди которых немало людей, нечистых на руку, и княжеские стражники иной раз не побрезгуют обобрать и унизить чужеземца, пусть он и мякша, близкий родственник, можно сказать. Да и ведет торговая дорога не всегда самым кратким путем; она норовит заглянуть в города, в большие деревни, лечь там, где поровнее, посветлее, посуше. К тому ж разбойники-лиходеи вовсе не стремятся забираться в лесную глушь – наоборот, и они жмутся к дороге – их кормилице, туда, где есть чем поживиться.