Из фургона доносилось тихое пение.

«Кто это поет?» — удивился господин директор. А потом понял: да это же Казимира поет!

Никогда в жизни господин директор не слышал от скромной, застенчивой мадемуазель Казимиры никакого пения. Признаться, он вообще не задумывался, есть ли у нее слух. Потому что мадемуазель Казимира отлично делала две вещи — выступала в цирке с дрессированной собачкой и считала выручку. А пение тут было совершенно ни к чему.

И вот она пела — тихим голосом; директор прислушался и понял, что это колыбельная.

Господин директор подошел поближе, и теперь слова песни звучали совсем рядом:

«Я никогда не слышал такой колыбельной, — подумал директор. — Интересно, откуда Казимира ее взяла? Ведь у нее нет своих детей — вот странно, что она хранит в памяти вечернюю песенку наготове, так, словно поет это каждый вечер».

Казимира продолжала:

Мадемуазель Казимира допела и сказала тихонько:

— Спи, Марик. Хорошим детям полагается засыпать к концу последнего куплета колыбельной.

— Но как тогда услышишь, чем она кончилась, колыбельная?

— Все колыбельные кончаются в общем-то одинаково — баю-бай. Разве ты не знаешь?

— Откуда? Если бы я хоть раз в жизни слышал колыбельную, то знал бы. Ой. То есть я хотел сказать, что вот только раз в жизни слышал, только что.

— Неужели тебе никто никогда не пел колыбельных, Марик?

Марик в ответ промолчал.

Казимира заговорила вновь, осторожно подбирая слова:

— Знаешь, Марик, ты всем тут понравился. Но ведь тебя, совершенно точно, ищут. И ты все-таки подумай: нельзя вечно скрывать от нас, кто ты и где жил раньше…

— У меня никого нет, и я хочу остаться в цирке. Разве я не объяснял это, разве вам непонятно? — В голосе Марика послышались слезы.

— Понятно. Но получается, что мы тебя украли у тех, кто за тебя отвечает. Могут быть неприятности. И для тебя, и для нас. Лучше будет, если еще до приезда в столицу ты расскажешь господину директору о себе. И мы все подумаем, что нам делать. Хорошо?

«А ведь я подслушиваю», — спохватился господин директор и, слегка покраснев, поспешно направился в другую сторону, подальше от первого фургона. «Завтра я с ним поговорю. Или… Или послезавтра, время еще есть. И бог знает, что я буду делать, если этот мальчик начнет, к примеру, плакать».

Директор поморщился — ему не нравилось то чувство неуверенности, которое последнее время не покидало его.

Почему-то ему постоянно приходится делать непривычное — то заменять клоуна, то общаться с плачущими мальчиками. Это, в конце концов рассердился господин директор, — не его работа. Его работа — руководить цирком, а мальчики… Что ж, мальчики при нормальном ходе дела должны сидеть в первом ряду и смеяться. А после представления уходить с глаз долой. К мамам и папам, да! К родителям, которые прекрасно о них позаботятся. Уходить домой — и ни в коем случае не умножать проблемы господина директора.

Потому что господин директор очень устал.

Директор вздохнул и еще раз окинул взглядом засыпающий цирк. Вон Китценька крадется, прячась за ободом колеса, — не иначе ее заветная косточка снова переезжает в другой фургон. Вон Аделаида Душка залезла в кусты сирени и читает перед сном сборник старинных стихов, подсвечивая себе страницы фонариком, прикрепленным к обручу на голове. Вон Рио-Рита возвращается с ручья, держа в руках зубную щетку, и в сумерках видно, что ее щека перемазана зубной пастой.

А вот сосны. А вот — светлое июньское небо, полное белых звезд. И вовсе они не падают, как крупинки соли. Какие глупости поет мадемуазель Казимира. Они будут падать в августе. Марик, скорее всего, мальчик городской и толком не видел, как это бывает, когда с августовского неба в ночную реку летят звезды. Надо будет как-нибудь ночью в августе ему показать.

Тут господин директор спохватился и сердито фыркнул. Это категорически и абсолютно недопустимо, ни о каком августе не может быть и речи. Как только они приедут в столицу…

В этот момент господин директор зевнул. И решил, что он пойдет спать. А столичные планы вполне подождут еще немного.

Вы, конечно, знаете, как именно надо ездить на лошади?

Люди в штанах садятся на лошадь верхом, сжимая ее бока коленями и вставляя ноги в стремена.

Дамы ездят на лошади совсем иначе. Если у вас нет лошади, то настоящую даму вы отличите от просто человека по зонтику — у дамы летом непременно в руках кружевной зонтик — и по куче оборок и бантов на платье. Ну а если у вас есть лошадь, то настоящую даму будет видно по особому, необыкновенному способу на ней ездить. Предложите даме покататься, и она скажет, что для этого ей необходимо надеть амазонку (ужасно неудобное платье, в котором дамы катаются на лошади). А когда она наденет амазонку, то сядет на лошадь не верхом, а боком, изогнувшись и свесив ноги с одной стороны. И при этом даме еще понадобится особое дамское седло, и она непременно попытается одной рукой держать кружевной зонтик.

Лошадь Аделаида хорошо знала повадки дам — за свою длинную жизнь ей не раз приходилось с ними сталкиваться. Когда на спине сидит дама, приходится перебирать ногами совсем медленно и аккуратно: не дай бог, свалится со своего кривого седла прямо под копыта — тогда шуму не оберешься.

Но есть еще один способ ездить на лошади. Цирковой. Так ездит Рио-Рита. Если вы встретите Рио-Риту в городском саду, вы нипочем не отличите ее от настоящей дамы: у нее и кружевной зонтик имеется, и платье с оборками — словом, все как полагается настоящей даме. Но если Рио-Рита сядет на лошадь, вы сразу поймете, что никакая она не дама, а настоящая цирковая наездница. Потому что Рио-Рита умеет ездить на лошади, стоя вниз головой — на руках, и, самое удивительное, иногда она делает в воздухе сальто, приземляясь точно-преточно снова на спину Аделаиды.

Ни одна дама такого повторить не в состоянии.

А если Рио-Рита падает с лошади (что случается крайне редко, почти никогда), она не визжит, как обычно визжат дамы, не созывает всех, чтоб ее подняли, не требует нашатырного спирта, чтоб прийти в себя, и не говорит: «Ах, гадкая лошадь, теперь амазонка вся в пыли». Рио-Рита просто поднимается на ноги, догоняет лошадь и продолжает репетицию.

Хотя обычно Аделаида и не виновата в том, что Рио-Рита падает, но в такие моменты лошадь всегда чувствует себя немножко неловко. Ей хочется сказать наезднице что-либо утешительное, однако лучше это не делать: Рио-Рита только фыркнет насмешливо и нетерпеливо махнет рукой. Мол, нечего разводить сантименты, продолжаем работать. Впрочем, Рио-Рита падает с лошади крайне редко.