Кровью весь пол залит, подойти к трупу, ног не испачкав, просто невозможно, однако ж звериных следов на полу не видно ни одного. Расплывчатые отпечатки моих полусапожек, рубчатые следы сандалий и …

— Вас трое было?

— Нет, — милит слегка озадачился, — двое нас с Авлом… вот.

— Тогда выходит, — задумчиво сказал я, — не бестия это. Не носят бестии обуви с такой подошвой. Они вообще никакой обуви не носят.

— Ох ты, — сказал милит, приседая рядом, — ведь и вправду. Нежто опять людоед в городе объявился?

Факел трещал теперь над самым моим ухом и летящие от него искры неприятно покалывали кожу. Волосы б не подпалил.

— Вот пакость-то, — продолжал милит, — Помню я, как в триста девяностом-то было. Ну, теперь не будет покоя, пока не спымаем его. Слухи-то быстро разносятся.

— Это точно, — я отстранился и выпрямился, — а второй труп где? В спальне?

— Ага. Тама он. То есть, она. Её он, однако ж, не поел. Понадкусал только. То ли мужики ему больше по вкусу, то ли он тут наелся.

Я прошел в спальню. Милит шагнул следом, остановился у двери, подняв факел, хотя надобности в нём уже особой не было: окна спальни выходили на восток, и разгорающаяся заря заливала комнату нежным утренним светом.

Милит был прав — по сравнению с бедолагой Клювом девушка выглядела практически нетронутой: только два неглубоких покуса на бёдрах и всё. Убита она была сильным ударом в шею, причем, убита во сне: глаза закрыты, лицо спокойно, на устах легкая томная улыбка. При жизни, наверное, она была симпатичной, но смерть уже наложила на неё свой отпечаток — кожа посерела, лицо оплыло, и под ним явственно угадывались контуры черепа. Полновата она — Клюва всегда к толстушкам тянуло — а полные люди после смерти очень быстро теряют человеческий облик.

Крови в спальне почти нет. Похоже, ночной гость первым делом убил девушку, а потом уже занялся Клювом, которому подаренная фора ничуть не помогла. И вообще, походило на то, что именно Клюв и был целью неведомого убийцы. Или же… не Клюв?!

Вспомнился мне вдруг капитан, с усилием выдирающий щипцы из тела Константина Озерного. Может, он узнал, что я ему солгал недавно и решил таким вот образом со мной поквитаться? Те щипцы, правда, по форме вержьих челюстей сделаны были, но долго ли новые выковать… нет, ерунда. Не мог он. То есть, мог, конечно — Клюва бы он одолел, и от завтрака не отвлекаясь, да и выпотрошить того, как куренка, тоже бы не постеснялся — если бы решил, что это для дела полезно. Но вот чтобы он меня с Клювом перепутал — этого быть уже не может. Есть еще, конечно, вариант, что капитан за ним сюда и пришёл, но это тоже маловероятно — откуда бы он узнал, спрашивается?

— Дом, говорите, весь осмотрели? — спросил я, оборачиваясь к гостиной. Милитов опять стало двое — Авл, бледный, как собственный призрак, стоял в дверях и старательно косил глазами в сторону, чтобы ничего лишнего не увидеть. Но говорить он пока не решался и ответил второй:

— Да, господин егерь. Чего тут осматривать-то? Через окно убёг, наверное, лихоимец.

Наверное, так и есть. Распутаю сейчас кровавый клубок следов в гостиной и скажу точно.

Я окинул прощальным взглядом холодеющее тело и пошел в гостиную. Проходя мимо двери в эркер… ну это я так его называю. На самом деле просто маленькая комнатка с большими окнами, выходящими на нижнюю улицу. Еще в этой комнатке есть кресло и маленький столик — а больше там ничего и не помещается. Так вот, проходя мимо двери, я собирался её открыть, окинуть взглядом комнату и пойти дальше, но не успел я взяться за ручку, как меня словно холодной водой окатило. И я замер собственным изваянием.

— Гос… господин егерь, — встревоженный голос из-за спины, — что случилось?

Я резко вскинул руку. Тихо!

Тихо, дайте подумать.

Интуиции у нас принято верить. А еще принято её развивать и тренировать, хотя дело это, скажу прямо, непростое. Дело тут вот в чём. Ничего сверхъестественного в интуиции нет, она — всего лишь бессознательная реакция человека на то, что он не замечает. Видит, слышит или ощущает, но — не замечает. Не осознает. А сложность в том, что реакция-то — бессознательная. Как тренировать бессознательное? Непросто.

Сначала просто учишься давать интуиции волю — обычный человек приучен на неё особого внимания не обращать. Ну и зачастую, вообще её чувствовать перестает. У людей во всём так устроено — чем пользуешься, то развивается, а чем не пользуешься — то отмирает. За ненадобностью. В магистратах, к примеру, куча людей с напрочь отмершими мозгами и очень развитыми животами. Ну да я не об этом.

Короче, волю ей даешь, интуиции. Ох, и забавно это выглядит — со стороны, конечно. Идет такой — весь зеленый еще — егерь по лесу, а впереди — лужа. И он в ту лужу — хлоп плашмя — и лежит, пузыри пускает. Полежит, встанет. Отряхнется смущённо.

Лейтенант: «Зачем упал?» — «Ну, показалось». А лейтенант ему — бац — подзатыльник (чтобы мозги встряхнуть) и, — «Что показалось?». Вот тут-то самое главное и начинается: мало дать интуиции волю — иначе так и будешь в каждую лужу плюхаться, товарищей веселя — надо еще в ней разбираться научиться. Сложно это. Поначалу вовсе не получается. Потом — через месяц-другой — один раз из десяти вдруг стрельнет: это ж рисунок древесных линий на доске стола тебе лицо твоего давнего врага напомнил. Вот ты и вскочил, за меч хватаясь и посетителей таверны распугивая. Очень давнего, правда, врага — пацана соседского, который частенько тебя, десятилетнего, лупцевал во дворе и заставлял песок есть. И что с того, что ты с ним тех пор и не виделся ни разу — интуиции это безразлично. На то оно и бессознательное.

Ну вот, научившись быстро выяснять, что именно пустило в ход твою интуицию, начинаешь сам её учить. Уж на что предыдущий шаг непростой, так этот еще сложнее: заставить интуицию мнимые опасности от реальных отличать. Для этого надо бессознательную часть себя — с разумной частью познакомить. Чтобы интуиция твоя, неразумная, могла сама, как в свиток, в твой разум залезть и разобраться — стоит тревогу поднимать, или нет. Ну а потом уже проще — остаётся только её поддерживать.

Прислушиваться к ней, полагаться на неё, каждый случай осмысливать и разбирать — если есть на это время, разумеется. Сейчас — вроде есть.

Я к своему бессознательному тропку давно протоптал, и ответ получаю быстро: половицы. Доски пола уходят под дверь и продолжаются там, внутри эркера. И пара из них как будто чуть ниже остальных. Как будто прогнулась под весом кого-то, стоящего прямо за дверью.

Тихо и осторожно, придерживая лезвие пальцами (чтобы по оголовку не шуршало), я вытянул из ножен меч. Едва заметно дрогнули половицы под ногами — пожалуй, не больше чем на толщину волоса одна относительно другой сместилась. Но все мое внимание сейчас на них направлено — на них и на ощущение чужого присутствия за дверью. Поэтому это движение сказало мне чуть ли не больше, чем если б я на гостя своего незваного глазами смотрел. И рост его я по этому движению половиц оценил, и вес, и позу угадал, и даже понял, что он не просто так пошевелился, а подобрался, к прыжку готовясь — почуял, что дело неладно. Ну, я не стал ждать — с размаху всадил меч в филенку двери там, где грудь того, кто за дверью, угадывалась. Попал! Дважды я сопротивление мечу почувствовал — первое, твердое и недолгое — когда лезвие тонкую тростниковую филенку пронзало. И второе — мягкое, но упругое — в самом конце.

Яростно всхлипнул с шипением кто-то за дверью, дернулся меч в моей руке. С грохотом свалился за дверью небольшой предмет — столик, несомненно. Выдернув меч, я распахнул дверь и увидел, наконец, ночного визитера. Замерли мы на мгновение, взглядами встретившись: он — в окне, уже готовый сорваться с него в утренний полумрак улицы, я — в проеме двери. Успел я его разглядеть как следует. Одет как человек — и даже не просто как человек, а как человек небедный. Кожаные сапожки с узорчатой оторочкой, штаны франкского фасона — с гульфиком и широкими штанинами, кожаная куртка с тем же узором, что на сапожках, на спине — плащик короткий. Лицо ниже глаз полумаской прикрыто, типа тех, что перегонщики скота и караванщики носят — вот только, сдается мне, не от пыли он под этой маской прячется, а лицо свое прячет — какие-то необычные и весьма неприятные обводы проступают под тонкой тканью полумаски. Но вообще — мог бы за человека сойти, если бы не глаза — большие, круглые и светящиеся в полумраке холодным зеленым светом.